Вячеслав Белоусов
Жил отважный генерал
В подземелье
Игнашка с выпрыгивающим из груди сердцем и перекошенным от боли и страха лицом, задыхаясь, едва поспевал за Кирьяном. Рожин то и дело специально или ненароком резко дёргал поводок, натёрший уже до крови тонкую шею подростка, и Игнашка тыкался головой вперёд, как ягнёнок, изо всех сил стараясь удержаться на ногах и не свалиться. Один раз он уже испытал, чем это грозит, и теперь страшился до смерти повторения. Однако ему опять не повезло – споткнулся, не сориентировавшись в темноте, неловко упал от жестокого внезапного рывка верёвки; Кирьян, не заметив, проволок мальчугана несколько метров по узкому туннелю подземелья и остановился, только услышав сдавленный хрип за спиной. Кричать подросток не мог, поводок сжал ему горло. Кирьян заматерился, привалился огромной спиной к каменному своду, сел на корточки и забренчал в колокольчик, который ему загодя дал Мунехин для особых случаев.
Цепочка людей, медленно продвигающихся в подземелье, остановилась.
– Что там у вас? – донёсся спереди глухой голос Мунехина, ведущего кладоискателей.
– Твой поганец что-то артачится, – ответил ему, сплюнув тягучую слюну Кирьян. – Или задохся совсем.
– Сынок! Ты как там? – крикнул в туннель Мисюрь, развернул фонарик и зашарил им в глуби подземного лабиринта, лучом света отыскивая мальчугана в кромешной тьме.
Первым попалась в свет фонаря перекошенная от частого дыхания серая рожа Хряща, он задыхался и ловил воздух часто, как рыба, с выпученными глазами. Пользуясь вынужденной остановкой, Хрящ тут же сел на пол, упал на спину и раскинул в изнеможении руки. Следующим был Ядца, жирная морда толстяка обливалась крупными каплями пота, заливающими рубаху на груди и спине. Он то ли по-поросячьи хрюкал, то ли так дышал со скрипом, но вида не подавал, лишь присел на корточки, чтобы не заслонять свет фонарику. Рожин ещё чуть отступил к стене, но мальчугана увидеть не удалось. Тёмная неподвижная масса-кучка пласталась на полу. Возле неё бегали, пищали тёмные зверьки.
– Сынок! – снова громко позвал Мунехин и дёрнулся вперёд всем телом. – Игнашка!
– Стоять! – заорал Кирьян. – Стой, тебе говорят!
Мунехин привалился к стене, замер.
– Здесь твой змеёныш. Отлёживается. – Рожин ткнул в тёмную кучку металлическим крюком, она зашевелилась; тем же крюком он отогнал зверьков.
– Сволочи! Если что случится с пацаном, заведу вас в такие углы, сдохнете все!
– Ты полегче там.
– Богом клянусь! Крысам достанетесь!
– Никто твоего сосунка не трогал. Сам хилый такой. Дышит на ладан. Кормить лучше надо.
– Игнашка! Сынок!
– Здесь я, папа, – подал наконец слабый голос мальчуган.
– Ты не потерял свисток, что я тебе оставил?
– Нет.
– Когда устанешь или плохо что, свисти! Я же тебя просил?
– Хорошо.
– Слушай, Кирьян, – позвал Мунехин. – Мы же с тобой договорились.
– Чего это?
– Ты за пацана моего в ответе.
– Сказал тебе, жить будет.
– Ты поводок-то сними с него.
– А сбежит?
– Куда ему тут деться? Он ничего не знает. Тут сунься куда, враз или яма, или ловушка. Вилы даже встречаются. Я сыну не враг.
– За поводок не проси.
– Повяжь верёвку ему на пояс. Задохнётся – вам не жить!
– Ты мне не грози.
– Освободи шею пацану, Богом прошу.
– Ладно. Успокойся. Я его за ногу… Иди сюда, сопляк.
Рожин ощупал подползшего к нему мальчугана, затянул верёвку двойным узлом на ноге, зло хмыкнул:
– Теперь ты у меня, как тот юнга у Сильвера.
Игнашка зыркнул на бандита глазами, готовый укусить.
– Весь в отца пошёл, гадёныш, – толкнул Кирьян его ладонью в лицо, крикнул Мунехину:
– Передохнём минут пять.
– Некогда. Идти ещё да идти.
– Куда спешить-то? Ты же сказал, дорогу с закрытыми глазами найдёшь?
– Найду. Только путь длинный. И здесь не лес да поле.
– А мы не торопимся.
– Задохнутся твои помощнички. Подохнут, не добравшись до кладов.
– Это кто сказал? – поднял голову Хрящ. – Ты на кого, падла, катишь?
– Лежишь уже. Ноги-то не держат.
– Здесь прохладнее.
– Вот так и засыпают, отравившись. Кислорода-то тю-тю. Здесь гнилостных газов столько, что каждому за глаза. Подымай их, Кирьян!
– Чего-то ты добренький!
– А я подохнуть с вами не хочу. Минут через десять поворот будет, а там местечко есть с притоком свежего воздуха с поверхности. Там покурите.
– Подъём! – заорал Рожин.
Цепочка подземных путников: Мунехин, согнувшийся в три погибели впереди с прыгающим лучом фонарика, Хрящ, всё ещё стоявший на коленках, не в силах стать на ноги, Ядца, переваливающийся тяжко, как утка, звучно кряхтел, подпирающий спиной свод подземелья Рожин и мальчуган на верёвке, – медленно двинулись по узкому туннелю. Мисюрь, осторожно выщупывающий дорогу, ни на секунду не переставал думать о Донате. Он ещё раньше в перебранке с Рожиным уловил назидательную фразу Кирьяна о том, что Донат упрятан в подземную ловушку, и, согласившись вести бандитов к тайнику с драгоценностями, принял решение вести их от угловой башни, где неподалёку от спуска в подземелье был хорошо известен ему развороченный каменный мешок. Может, там прячут сына?
Мисюрь обнаружил то страшное место в давние времена, когда промышлял ещё с Лавром, отыскивая в подземельях кремля пути к драгоценностям не признанной Русью царицы Марины. Лавр рассказывал, что в древности особо верующие принимали обет и удостаивались чести быть замурованными живьём в такие каменные мешки. Оставляли лишь небольшие отверстия затворникам для пищи и воздуха, а когда те умирали, замуровывали их навеки. Мисюрю это было известно ещё от Стеллецкого, но он не перебивал Лавра, зная и другое. Нередко в каменные мешки помещали врага или преступника за великое злодеяние, а то и тайного узника. Но этим пищу уже никто не носил и для воздуха отверстия не оставляли.
Мисюрь и Лавр каменный мешок тот тогда разорили полностью, но следов драгоценностей Марины Мнишек не нашли, под их кирками развалились полуистлевшие кости человеческого скелета. И кто был тот узник, осталось для них вечной тайной. Лавр отметил в заветном пергаменте, доставшемся ему от прадедов, тот тайник жирным крестиком и огорчился. Но тогда они только начинали совместные поиски и впереди их ждало множество таких неудач и огорчений. А у Лавра ещё целы были обе руки и крепкие ноги держали могучее тело. Он не думал, не гадал, что скоро едва не погибнет под завалом. И, конечно, не подозревал о том, что настанет время, и его в подземных поисках сменит зеленоглазая жена Мисюря, которой из-под земли однажды выбраться живой не удастся, хотя удача улыбнётся ей перед самой смертью бесценной короной непризнанной царицы.
Вот к тому помеченному в пергаменте когда-то Лавром разорённому каменному мешку и вёл бандитов Мисюрь. Тайника не было, но в стенах остались крючья, к которым в древности подвешивали узника цепями. Не на них ли теперь мучается его Донат? Вот что запало в голову Мисюрю. Крутился же возле Рожина Пашка Дубок. Этот юнец – проныра известный! Не раз гонял его Мисюрь от лазов и спусков в подземелья кремля. Мог и проследить за ним, мог и сам добраться со своей кодлой. А теперь выдал все секреты этим бандитам, дорогу указал. Надеялся Мисюрь выручить сына.
За поворотом, как и предупреждал Мунехин, воздух заметно посвежел, чувствовалось его движение, и сразу непонятно куда подевалась духота, исчезла испарина с лиц, спокойнее забились сердца. Мисюрь скомандовал свистком остановку, и все повалились с ног. Даже Рожин, не подававший признаков усталости, и тот присел, тяжко переводя дух. Мисюрь выключил фонарик.
– Дай свет! – заорал отчаянно Хрящ. – И так как в могиле!
– Зачем выключил? – подал голос и Ядца.
– Тише! – прикрикнул на своих Рожин. – Беречь батарейки надо.
– Взяли же с собой про запас! – снова взвился Хрящ.
– Закрой глаза, будто спишь, – только и ответил ему Рожин, и больше никто не посмел возражать.
В гнетущей тишине и кромешной тьме, не двигаясь поначалу, каждый приходил в себя от изнурительного перехода по узкому туннелю подземелья. Когда очухались под лёгким дуновением потока свежего воздуха и задышали спокойнее, начали шевелиться. Рожин ткнул рукой в одну сторону, в другую, былой тесноты в пристанище не ощущалось. Он включил свой фонарик, обвёл жёлтым лучом пространство вокруг себя. Они находились на полу небольшого просторного помещения квадратной формы, где можно было свободно перемещаться, не мешая друг другу, всем пятерым. Как ни шарил он лучом света по своду, источника поступления воздуха не нашёл.
– Здесь и жить можно, – мрачно сплюнул он под ноги.
Никто не оценил его юмора.
– Далеко до короны ещё? – спросил он Мунехина.
Тот неопределённо пожал плечами:
– Как идти будем.
– Отдышимся, побежим.
– Тогда скоро.
– Дальше пойдём в другом порядке.
– Мне всё равно.
– Я с сосунком за тобой. Хрящ следом, а Ядца замыкает. Поняли все?
– Я последним не хочу. Тут крысы бегают, – подал голос толстяк. – Того и гляди, вцепятся в ноги.
– Возьми крюк, – сунул ему своё металлическое орудие Рожин. – Мне он не понадобился. Где ты крыс видел?
– Я их чую. Мальчишку вон допекают. Под ногами пищат. Слышал, Хрящ?
– Я одну тесаком задел, – поднял вверх свой ножичек Хрящ. – Здоровенная, думал, кошка.
– Откуда здесь кошки? – хмыкнул Ядца. – Если и были, их давно сожрали эти стервы. Дай мне пацана, Кирьян. Пусть он последним будет.
– Сказано тебе! – рявкнул на толстяка Рожин. – Крысы от переднего шарахаются. До тебя не доберутся.
Ядца, понурившись, примолк. Рожин переместился поближе к Мунехину, но Игнашку к отцу не подпустил. Сам поманил Мисюря к себе и выключил фонарик.
– Пока лежим здесь, скажи, чтобы эти поганцы не слышали, как же ты сам эту корону царскую из тайника не упёр? Говорил, что искал столько лет, подземелье всё облазил со стариком тем да с женой и вдруг отказался брать? Не пойму я.
– Если враз не понял, то и сейчас не поймёшь, – хмуро бросил Мунехин.
– Я тебя рукой не тронул. – Рожин сплюнул, – а ты, видать, не вразумел?
– Разные мы люди с тобой.
– Это чем же мы разные?
– Бандиты вы!
– А ты, значит, лучше?
– Я людей не граблю. Не убиваю.
– А воруешь?
– Чего я украл?
– Небось с Лавром-то золота здесь накопали в церковных подземельях? Не зря ты сюда от Стеллецкого рванул. Знал, где клады прячут.
– Искали мы корону одну. У Лавра и был листок тот с чертежом, который я отцу Ефимию отдал. Говорил же. Листок древний, от прадедов ему достался. Лавр за ту корону здоровья лишился. А я жену загубил. Ей хотел корону ту достать из-под земли. Да Господь рассудил иначе. Грешники мы все великие!
– А корону ты видел? Не врёшь?
– Видел. Только в руках не держал.
– Это как же?
– Десять раз тебе повторять?
– А тебе не убавится. Всё равно лежим.
– Корона в тайнике была. И сейчас там хранится.
– Что за тайник?
– А мешок каменный.
– Это что же?
– Увидишь скоро, если не знаешь.
– А ты расскажи.
– Скелет там в камне замурован. И решётка его держит. На черепе корона.
– Это кто же? Сама Мнишек?
– Мнишек в столице умерла. Её, когда поймали, к царю в Москву в клетке привезли вместе с любовником. Любовнику башку напрочь, дитё Марины малолетнее тоже при народе казнили, чтобы бунтов новых не затевал, а Мнишек – в темницу. Там она и задохлась.
– А корона как же?
– Лавр рассказывал, что, когда в кремле у нас Мнишек с любовником своим пряталась, казак тот, ейный ухажёр, ещё одну бабу завёл, молодую да краше. Эта молодуха втайне, милуясь с казаком, корону ту любила примерять, а Мнишек их застукала. Вот и запрятала свою соперницу в каменный мешок под землю, чтоб неповадно было, и корону ей на голову надела.
– Не пожалела, значит?
– В гневе, видать, была. Баба крутая, недаром на двух Дмитриях венчалась. И обоих пережила.
– А вот любовник её подвёл!
– Это как водится…
– Сказки всё это.
– Лавру дед рассказывал, а ему другой дед. А тому… А тому – сам стрелец, который любовника того пленил вместе с Мнишек, когда они из кремля бежали по речке. Ему же пергамент тот достался, где начертан тайник был.
– А чего ж ты карту монаху отдал? Не жалко?
– А зачем она мне? Дорогу к тайнику я и без неё знаю. Иначе не вёл бы вас.
– И короны тебе не жаль?
– Проклятие на ней.
– С чего это ты?
– Понял я. Только слишком поздно. Когда добрались мы с Марией наконец-то к тайнику, мне Лавр вспомнился. И тогда, когда Мария к решётке за короной сунулась, я не верил, что добыли мы жар-птицу. Так и случилось…
– А что Лавр? Чего вспомнил-то его?
– Лавр многое перевидал. Сколько ему жить досталось, люди не живут. Кладоискателей он знал и истории про них рассказывал. Раскопал один такой золото в кладбищенской часовне…
– С покойника, значит?
– А клады, они только от покойников и достаются. Или покойники за ними сами приглядывают.
– Ты с ума-то не сходи.
Мисюрь только хмыкнул мрачно.
– Вот и я не верил, как тот, унёсший золото из гробницы домой. Как в дом внёс, так вся семья тяжким мором пошла. И родители, и жена полегли и до детей смертушка добираться начала. Кладоискатель тот отнёс золото в церковь, на него храм кладбищенский выстроили. Господь и простил грешника. А я вот поздно поверил и сгубил Марию.
– Как же засыпало её?
– Я и сообразить не успел. Схватилась она за решётку, вроде как за короной потянулась, и обвал случился. Она вниз полетела. Там, видать, ловушка была. А сверху песок посыпался. Откуда ему быть? Везде камень… Откопал я её, да не дышала уже.
– И ты корону…
– Проклял я ту корону! Там же и проклял, пока жену откапывал.
– Там и осталась?
– Корона-то? Там. Где же ей быть. Сидит на черепе скелета воровки той.
– Значит, там…
– Была…
– Стращаешь меня?
– Ты не малец какой, чтобы тебя пугать. Думай сам. Доната мне верни, а корону забирай, если не боишься. Отведу. Я же листок тот, карту стрельца, отцу Ефимию отдал. Думал, вернул свой долг. Снял проклятие. Ан нет. Ты за карту ту сгубил безвинного Ефимия. Сам себе судьбу выбрал.
– Ладно, – мрачно сплюнул под ноги Кирьян. – Перевели дух. Веди да помалкивай.
– А мне что? Ты решай. Слово держи за сына.
– Сделаешь своё дело без обмана, получишь живыми обоих. Моё слово – кремень.
По закрученной спирали бытия
Шофёр дежурил в «Волге» у подъезда. Они прыгнули на заднее сиденье, и машина рванулась с места.
– Шеф прозвонил? – коротко спросил Ковшов.
Нафедин кивнул.
– Знаете куда?
Нафедин кивнул.
– Хитёр, однако, наш архиерей, а, Данила? – Шаламов озабоченно тёр затылок.
– Мудрён.
– Хитёр… Выслушивал, выведывал у нас все обстоятельства… Похлопал даже. А вопросики какие подкидывал? Это ему скажите! То поясните! «А что вы по этому поводу думаете?»
– Будь ты на его месте…
– Хитёр. Теперь станет из нас верёвки вить.
– Не понял?
– Ну как? Про то, что монах Ефимий – его секретный агент, его порученец, он в самом конце раскололся. Когда мы ему все, как на блюдечке, свои карты выложили!.. А ведь чуял я!..
– Какие карты, Михалыч? У нас, кроме версий и догадок, нет ничего.
– Не верю я, что он всё нам выдал.
– Да мы и не дослушали. Я по голосу в телефоне Марасёва узнал. Точно, Серков что-то важное обнаружил. Видел, как шефа повело?
– Кравцов дослушает. Только голову в заклад – ничего толком архиерей уже не скажет.
– Это почему?
– А то, что лукавит архиерей!
– С чего ты взял?
– Уловил, как он закрутился от вопросиков Колосухина?
– Ну?
– Ничего вразумительного и не ответил. Так, начал головы морочить баснями, разных ключарей да священников приплёл. Вспомнил епархиальные записки!.. Грузите апельсины бочками! Нашёл лохов.
– Михалыч, не вижу логики.
– Логика тебе нужна? Я тоже мал-мал интересовался в детстве всякой всячиной. Особенно, когда в институте учился.
– Ну и что ты вспомнил?
– А то, что церковники завсегда сами за кладами да драгоценностями в древних усыпальницах и подземельях рыскали!
– Факты, Михалыч, факты?
– Они монастыри и соборы строили, сами в них тайники и подземные ходы мастерили. На случай нападения врагов, пожаров, другой беды. Чтобы хранить в тайниках казну церковную и ценности монастырские. Кто кроме них знал, где всё это прячется?
– Это косвенные, так сказать, улики…
– Есть у меня и прямые. Ты думаешь, откуда вся история кладоискательства на Руси пошла? Кто первым в Московском кремле рыться начал?
– Не имею понятия. Не читал нигде.
– А мне подвернулась книжечка… Дьяк!
– Случай…
– Нет уж, позволь! Тебе, конечно, известно, что во времена несовершеннолетия Петра Первого государством правила его сестра Софья?
Ковшов флегматично пожал плечами, промолчав.
– Вот она и снарядила дьяка Большой казны Макарьева в подземный Кремль. Тот, согласно доносу пономаря церкви Осипова, прошёл подземными ходами через весь Кремль и обнаружил там две палаты, заставленные сундуками до самых сводов. Софья якобы приказала сундуки те не трогать, а на двери палат навесить замки. Откуда Софья узнала про деньги в сундуках, неизвестно, но было это в тысяча шестьсот восемьдесят втором году, когда она села на трон и ей деньги были нужны, чтобы подкупить духовенство и стрельцов.
Шаламов перевёл дух и продолжил:
– Когда взбунтовавшуюся Софью Пётр Первый упрятал в монастырь, Осипов не унялся и вновь подал донос про тайник и сундуки с золотом. Донос тот император лично поручил проверить незамедлительно. Распоряжение его было передано московскому вице-губернатору, он дал Осипову арестантов для поисков и архитектора для наблюдений за работами. Пономарь возился долго, спуск в подземелье оказался замурован, а когда стену пробили, всё подземелье было залито водой из родника. Пришлось думать, как эту воду спустить, но, найдя решение этой проблемы, Осипов с арестантами упёрся в каменную преграду. Пробив и эту преграду, раскопщики упёрлись в материк.
– Досталось пономарю от Петра?
– О том не упоминалось. Но Осипов через десять лет во второй раз, уже после смерти Петра Первого, предпринимал попытку найти тайник с сундуками, а потом через два года в третий раз обращался с прошением о розыске золота…
– Ну и?
– Умер дотошный пономарь.
– Так и не нашли те сундуки? – Даже Нафедин, с интересом слушавший Шаламова, не удержался и подал голос.
– Не нашли. Разговоров в учёном мире по этому поводу много было и до революции, и после. Предпринимались и попытки отыскать тайник с сундуками в подземельях Кремля. Только пустое занятие. Как в воду канули!
– Чудно! – удивился Нафедин. – А чего же сейчас их не ищут? При нашей технике-то? Сквозь стены и землю металлоискатели золото улавливают. Других приборов уйма!
– А кто вам сказал, что не ищут, Михал Палыч?
– Ну ты же, Михалыч? Только что!
– Я этого не говорил, – насупился Шаламов. – Откуда мне знать? Теперь это дело государственной важности. Может, и отыщутся сундучки-то.
Шаламов поёрзал на сиденье, толкнул локтём Ковшова и шепнул ему:
– И у нас вот монах кладоискательством занялся. А не государство. И сломал себе шею.
Коварство мертвецов
Подбираясь к порушенному тайнику в стене, Мисюрь облегчённо перекрестился, не доходя, почувствовал: каменный мешок пуст, значит, Донат его жив, здесь бы ему не протянуть. Долго они добирались. Две крысы шарахнулись от него под лучом фонарика, пустые крючья в стене зловеще чернели клыками, под ногами трещали остатки костей скелетов. Мисюрь отшатнулся назад, едва не наступив на череп, зияющий пустыми глазницами.
– И ты трясёшься! – злорадствуя, хмыкнул за его спиной Рожин. – А корчит тут из себя!
– Смерть, она никого не радует.
– Будто?
Игнашка, отойдя от Рожина, прижался к отцу, тот нагнулся. Поцеловал сына в холодное, мокрое от слёз лицо, в глаза, в нос, прижал голову к себе.
– Отвернись, сынок. Не смотри.
– А где здесь ловушки-то? – озирался Рожин, включив и свой фонарик.
– Побереги свет-то, – напомнил Мунехин. – Понадобится ещё.
– Ты мне ответь, – не слушал тот.
– Я не строил. Не было нужды, видать.
– Что же? Не было ничего при мертвяке?
– Почему? Было.
– Что? – втиснулся между ними приблизившийся Хрящ.
– Цепи были.
– И только?
– А что ещё?
– Ну как чего? Золотишко? Деньги? Вещички древние? – Хрящ таращил на Мунехина злые глаза. – Прибрал, наверное, а теперь морду воротишь?
– Хрящ! – оттолкнул подручного Рожин. – Хватит лаяться.
– Я гляжу, снюхался ты с евреем, Кирьян! – Хрящ не унимался. – Разговорчики ведёшь за нашими спинами. Гляди, он тебя первым в ловушку какую и сбросит.
– Заткнись, дурило! – двинул Рожин Хряща так, что тот отлетел к стене, Мунехина тоже толкнул вперёд. – Веди давай!
– Передохнуть надо, – не согласился Мисюрь. – Здесь ещё воздух свежий достаёт. Дальше будет хуже. У меня там ни один факел не загорался.
– Это что же? Опять колдовство какое?
– Кислорода недостаточно.
– А дышать как? – Хрящ забыл про обиды.
– Терпеть будешь, – оттолкнул его снова Рожин.
– И ещё! – повернулся к Рожину Мунехин. – Предупредить всех желаю. До тайника с короной здесь рядом. Но путаница большая с ходами начнётся. Будут повороты. Два или три. Несколько разветвлений. Вроде лабиринта. В тупик можно, не зная, угодить. Поэтому и отыскать тайник этот тяжело было. Есть и ловушки. В ямы запросто свалиться можно. И не заметишь.
– Ты куда нас завёл, сволочь?! – завизжав, кинулся на Мунехина с ножом Хрящ. – Живыми под землю упрятать!
Рожин больно ударил Хряща, как собаку дворовую, в нос ногой. Тот, взвизгнув, отлетел к стене, упал, размазывая кровь по лицу.
– За что?
– Не бесись! Я паники не допущу. Сам раньше убью.
– Да он же нас сейчас!..
– Молчать! – Рожин осветил лицо Мунехина фонариком, вгляделся, словно впервые увидел.
– Убежит он от нас, Кирьян, – скулил Хрящ, корчась от боли. – Падлой буду, убежит. А нас в ямы. Сдохнем все.
– Мне ваша смерть ни к чему, – тихо сказал Мисюрь, не опуская глаз и не моргая. – И так перед Господом Богом в крови по колено. Господь сам решит, чему быть.
– Что предлагаешь? – опустил фонарик Рожин.
– Верёвками надо связаться.
– Один упадёт, другого потащит за собой. Это не дело.
– Тогда идите за мной тихо, друг за другом. Если свистком команду подам, – всем стоять, спереди опасность, не двигаться, ждать моего голоса, что бы ни случилось. Замыкающий пусть тоже фонарик включит. Светить вверх.
– Слышал, Ядца?
– Тут я.
– Тогда пошли.
И цепочка людей, ковыляющих друг за другом почти вплотную, медленно двинулась с места. Повороты следовали один за другим, Рожин, шевеля высохшими губами, пытался считать. Первый прошли, сделали двадцать шагов, повернули направо, сделали ещё тридцать пять шагов, повернули опять направо… Это что же? Петля начиналась какая-то? Дышать стало трудно, не хватало воздуха; Рожин чуял, как за спиной задыхался Хрящ, он хватал воздух с шумом и выдыхал тяжело, даже постанывал. Через сорок шагов повернули налево, ещё пятьдесят прошли, идущий впереди Мунехин осветил туннель, уходящий от них в сторону.
– Вилка, – глухо сказал он то ли себе, то ли обратил внимание Рожина. – Первая.
– Говорил, два-три поворота, а я уже сбился считать, – буркнул Кирьян.
– Забыл. Не упомнить всё.
– Так и в тупик недолго.
– Подходим.
Они прошли ещё один поворот направо, потом… Потом Рожин сбился, считая шаги и отгоняя разные мысли, бегающие в голове; через каждый шаг, попискивая, выскакивали из-под ног крысы. Он бросил считать и шаги, и повороты, следил только за спиной Мунехина. Гулко колотилось сердце, пытаясь выпрыгнуть. «Сдохнет здесь Хрящ! Не выбраться ему отсюда, – ужалила Кирьяна шальная мысль. – А с другой стороны, кому Хрящ нужен? Конченый гад. Сдохнет, только руки развяжет. От жирного ещё бы избавиться! Ядца не из тех, от кого легко отделаться! Но корона-то одна! Не распилить на двоих!»
Кирьян даже оглянуться хотел назад, будто ощутил спиной змеиные глаза соперников, но сдержался.
Легат в столице нежится. Жиреет после больницы. Откармливают его там. Оглаживают. Дантист вокруг него носится с блюдом. Сухарики диетические подаёт. Винцо красное наливает. Ждут не дождутся небось их возвращения. Да и не их возвращения вовсе ждёт Легат. Он заждался его, Кирьяна, с драгоценностями подземелья. А друг его, который глазки строит, за спиной отраву припас. Дантист заждался Ядцу с Хрящом. Вот такой расклад. Только не дождутся ничего оба! Не такой дурак Кирьян, чтобы под землёй пластаться, крыс кормить, а корону смердящему паразиту нести! Станется с него и того, что не сдох в больнице!..
Рожин ткнулся в спину остановившегося Мунехина, все мысли вылетели вон из головы.
– Ещё вилка, – посветил в чёрную пасть раздваивающегося туннеля Мисюрь и шагнул направо.
– Кружим всё-таки? – вырвалось у Рожина.
– Сейчас совсем дыхалку сбивать начнёт. Готовься, – не обернувшись, бросил через плечо Мисюрь, убыстряя шаги.
– Терпимо.
– Считай, пришли.
Рожин, оттолкнув Мунехина в сторону, включил свой фонарик и двинулся вперёд сам, про всё забыв. За ним, тяжело дыша, рванулся Хрящ. Светя ему в затылок, следом пыхтел Ядца, пытаясь оттолкнуть приятеля, но Хрящ, держась из последних сил, ему не уступал. Мисюрь с сыном остались позади. Он отвязал мальчугану поводок с пояса, отбросил его в сторону, прижал голову сына к себе, заплакал.
– Держись теперь меня, сынок. Эти собаки скоро опомнятся. Будь рядом.
– Где же корона? – крикнул впереди Кирьян. – Врал?
– Идтить ещё надо. Ты же сам меня столкнул, – подал голос Мунехин.
– Куда идти? Тут пусто!
– Скажи своим, чтобы пропустили меня.
– Прижмись, братва! – скомандовал Рожин.
Мунехин, светя фонариком, с трудом протиснулся к нему, отпихивая упирающихся Ядцу и Хряща. Игнашка, вцепившись в одежду отца, держался за ним.
– Куда? – тыкал в пустой туннель фонариком Рожин. – Где тайник твой?
– Ты же не дождался. – Мисюрь отодвинул Рожина и пошёл вперёд, увлекая за собой сына. – Хорошо, ямы никакой не оказалось.
– И про ямы врал! – дёрнулся следом Рожин с компанией.
– Врал – не врал, твоё счастье. – Мисюрь осторожно ступал вперёд, выщупывая ногами каменный пол, словно трясину.
– Ты чего? – изменился в лице Рожин.
– Сейчас последний поворот – и всё. Вперёд не суйся! – Мисюрь утёр пот с лица, нагнулся к сыну. – Там твою маму завалило. Насмерть.
Он отвернулся, закачался весь, пересиливая слёзы.
– Ну чего ты? – толкнул его в спину Кирьян. – Давай!
Мунехин медленно двинулся вперёд. Не отпуская его плеча, словно приклеенный, передвигал ноги Рожин, где-то между ними путался внизу Игнашка. За Рожиным, вцепившись друг в друга, толкались Хрящ и Ядца. Так они миновали ещё расстояние в тридцать или сорок шагов, пока Мисюрь не выпрямился во весь рост, не сбросил с плеча руку Рожина и не отодвинулся в сторону.
– Что? – вскрикнул Кирьян.
– Пришли, – глухо ответил Мунехин, прижал крепче к себе сына и обвёл перед собой пространство светом фонарика, словно приглашая всех. Туда же упёрлись, забегали по стенам, зарыскали лучи света от фонариков Рожина, Ядцы, Хряща.
Под светом открылась обширная круглая галерея с тремя туннелями, уходящими лучами в неведомую зловещую черноту. На выходе четвертого они стояли сами.
– Крестом сошлось здесь подземелье, – озираясь, поёжился Кирьян и будто уменьшился ростом, сжался весь; надвинулся на него со всех сторон тяжкий камень стен и потолка.
Напротив них в булыжной стене почти в рост человека зияла зарешечённая ниша.
– Что там сверху? – взвизгнул Хрящ. – Паук!
Луч света его фонарика высветил загадочный знак в камне над нишей.
– Крест, – глухо выдавил из себя Ядца, обливаясь жирным потом. – Не видишь, что ли?
– Кресты другие.
– Католический. Она же полячка.
– Это царица – полячка. А воровка?
– И воровка, как и Мнишек та. – Ядца сплюнул. – Слушал бы лучше. Там и надпись ещё!..
За крестом следовали выбитые в камне таинственные буквы.
– Не наши, – прошептал Рожин.
– Здесь всё обретёшь, – прочитал ему Мунехин.
– Знаешь? – вперился в него Кирьян.
– Там написано, – ткнул в стену Мунехин.
– Ну и где же это всё?
За решёткой, сразу не разглядеть, чернело загадочное и страшное. Сверкали искорки, переливались и манили.
– Что это?! – завизжал Хрящ, вцепился в Рожина, чуть не выронив фонарик.
Мунехин отвернулся.
Три луча света врезались в нишу, Кирьян, Ядца и Хрящ уставились в открывшееся им ужасное видение, будто провалились в бездну.
Из-за решётки съедающими глазницами черепа щерился скелет в лохмотьях былых одежд. На черепе скелета мерцала драгоценными камнями золотая корона.
– Ведьма! – ахнул Хрящ.
Остатки одежды удерживали кости скелета в том положении, когда ещё владелец их, испуская последний выдох, навечно затих, вцепившись и руками, и ногами в прутья решётки. Кости так и прикипели к ненавистному металлу и кое-где застряли в прутьях, даже сам череп покоился на них, зацепившись неведомым образом. Скелет, казалось, тянулся к людям, будто умолял выполнить его последнюю надежду на спасение… Или он жаждал схватить их и утащить за собой?
– А-а-а! – раздался внезапный жуткий вопль.
Оттолкнув Рожина, Хрящ бросился к короне. Он уже готов был вцепиться в решётку ниши, но произошло страшное. Каменный пол разверзся под его ногами, и он, не дотянувшись до прутьев, обрушился вниз, заваливаемый невесть откуда сыпавшимся песком.
Несколько секунд гулял страшный крик по подземелью, пока не затих. В диком ужасе все оцепенели, вжавшись в стены; фонарики валялись на полу, мрак поглотил подземелье. Спустя некоторое время мёртвую тишину нарушили шорохи. Это Мунехин ползал по полу. Появился свет. Держа перед собой фонарик, Мисюрь сделал неуверенный шаг к яме, в которой только что сгинул Хрящ. За ним двинулся Рожин, тоже пришедший в себя. Каково же было их удивление и ужас от того, что предстало их глазам! Бездна, проглотившая несчастного, была почти до краёв заполнена песком. Рожин отважился ступить одной ногой. Но опасения его оказались напрасными: каблук полуботинка лишь слегка увяз в песке. Земля не дрогнула, не шевельнулась под ним, когда он перенёс туда и вторую ногу вместе с тяжестью всего своего тела. О свершившейся на глазах трагедии напоминали лишь кружащиеся в воздухе и оседающие пылинки.
– Вот так случилось и с моей Марией. – Мисюрь толкнул Рожина в плечо, пытаясь сдвинуть того с места. – Но нас трое. Если подналечь, лопаты при нас, успеем спасти.
– Чего? – обернулся Рожин к нему.
– Лопатки сапёрные я прихватил, правда, две… – Мунехин ткнулся ещё раз в плечо Кирьяна, но отлетел, как от каменной стены. – Игнашка руками…
– Я ему не судья, но не жилец он был, – сплюнул Кирьян и взглянул на Ядцу.
Толстяк молчал, облизывая пересохшие губы.
– Задохся весь. Идёт за мной, а я чую, дыхалка-то не качает. Вот-вот коньки отбросит. – Кирьян напыжился и сплюнул ещё раз под ноги толстяку. – Отсюда Хрящу так и так не выбраться бы.
Ядца напряжённо о чём-то размышлял, не понять, сокрушался ли он по своём приятеле сгинувшем или забыл давно, и его одолели иные заботы. От потуг умственных жирный пот крупными каплями стекал со лба и заливал ему глаза, заливал пухлые щёки, скатывался по шее за рубаху. Ядца мучился от пота, смахивал его обеими руками, растирал себя под мышками, лез за воротник, за спину и, казалось, это была его самая главная на свете забота. Он продрал наконец глаза от влаги и полез за платком в карманы необъятных брюк.
