Владимир Владимирович Голубченко
Санктъ-Петербургскiе Мрачные сказки. Жало
Многочисленные обязательства как государственные, так и семейные, не позволяли графу всецело отдаться поискам отправителя сокровища, вплоть до очередного памятного дня, когда Фёдор Михайлович ни с того ни с сего заявил о желании оставить службу и совершить «небольшое путешествие». Оставив при себе истинную причину столь поспешного отбытия, Фёдор Михайлович оставался глух к просьбам и мольбам домочадцев, в числе которых, к слову, был и я. Несмотря на достаточно пухлый кошель, с которым Евдохин отправлялся на свои поиски, все понимали, что обратно он уже не вернется. К сожалению, к моменту, о котором я сейчас толкую, здоровье графа было не в самом лучшем состоянии. Тяжелый кашель, бледный цвет лица и с трудом скрываемое помутнение рассудка, весьма красноречиво говорили о скорой кончине Фёдора Михайловича, которая, впрочем, не заставила себя ждать.
Получив в очередном письме не знакомые каллиграфические начертания, а короткое уведомление о безвременной погибели Федора Михайловича, вдова его – Наталья Ардалионовна – тотчас ощутила облегчение от осознания случившегося. Сумасшествие, захватившее сознание ее супруга, не было внезапным, но приближалось постепенно, и оттого, Наталья Ардалионовна уже давно прекратила лить слезы и, наверное, даже обрадовалась мысли о наступившем покое для своего супруга. Впрочем, принимая из рук посыльного посмертное письмо, Наталья Ардалионовна получила и еще одну вещицу, заставившую в скорости забыть об облегчении. Золотой скорпион на благородном камне вызывал в новоиспеченной вдове лишь отвращение. Отчасти Наталья Ардалионовна возлагала на золотого скорпиона вину в безумстве супруга, но все же образованность и прагматичный ум моей бабушки убедил ее в том, что если этот артефакт и виноват в случившемся с Фёдором Михайловичем, то лишь косвенно.
Вскорости, то ли от одиночества, то ли от скуки, внезапно захватившей семейство Евдохиных, захворала и сама Наталья Ардалионовна. Поспешно оставив дела, весьма умело подхваченные ею из рук обезумевшего супруга, Наталья Ардалионовна была вынуждена уединиться в особняке, далеко за чертой города. Столичная суета Петербурга действовала не самым лучшим образом на расстроенные нервы бабушки, что и заставило ее возложить обязанность поддержания светлого имени рода Евдохиных на моего отца.
Вот тут я наконец и перехожу собственно к тому, чье имя и стоит поставить в заглавии этого рассказа. Лев Фёдорович Евдохин – мой отец, был истинным сыном своего отца и единственным продолжателем рода Евдохиных. Так уж случилось, что к своему осмысленному возрасту Лев Фёдорович остался единственным ребенком в семье. Много в ту пору ходило по Петербургу пересудов и слухов о том, что род Евдохиных прогневал всевышнего. Оно и не мудрено…
В младенчестве Лев Фёдорович был четвертым братом в семье, а к отрочеству остался последним. Старший брат Льва Фёдоровича, чьего имени мой старческий мозг, к стыду своему, и припомнить не может, скончался вскорости после рождения моего отца от тифа, оставив мою бабушку, Наталью Ардалионовну, в глубокой печали, конец которой был положен лишь на смертном одре. Двое же других братьев, Гаврила и Парфен, зимой, что следовала за зимой, унесшей жизнь старшего брата, отправились на реку рыбу ловить, да никто их после этого и не видел. Много стараний, капиталов и нервов было положено на их поиски, только что уж там… Так братья и не нашлись…
После горьких утрат, обрушившихся на прежде счастливое семейство Евдохиных, дед мой, о котором я уже толковал, окружил такой заботой своего единственного наследника, о которой вы и помыслить, милостивый государь, не в состоянии. Денно и нощно подле юного Евдохина была гувернантка в компании военного, готового в любой момент пожертвовать своей жизнью, дабы спасти Льва Фёдоровича от всяческих невзгод. С момента кончины близнецов, жизнь моего отца всегда была под пристальным наблюдением целой толпы лакеев, бросавшихся наперегонки исполнять любое желание последнего Евдохина. Я всегда задавался вопросом, как моему отцу удалось при всем вышеописанном, вырасти достойным членом нашего общества?
Однако же, несмотря на исполнение любых его желаний и редких капризов, Лев Фёдорович проявлял изрядную сдержанность в вопросах житейских, а к бесчисленным занятиям ученическим относился с должным прилежанием. Несомненно, он испытывал тоску по братьям, которых ему толком и не довелось узнать; посему, видя страдания родительские, старался как можно реже гневить их своим непослушанием.
Все, о чем я сейчас вам толковал, имеет самое прямое отношение ко всем злоключениям, обрушившимся на голову Льва Фёдоровича и его супруги – моей матушки, Лизаветы Филипповны, к рассказу о которых я уже практически приступаю. Из повествования моего я хочу, чтобы вы вынесли одно, самое главное разумение – отец мой был не каким-то взбалмошным богатеем, решившим отправиться в губительное для себя путешествие, но образованным, целеустремленным и в еще большей степени ответственным человеком, достигшим к своим тридцати шести годам таких высот в своем деле, о которых многие умельцы не могут и помыслить.
Приняв из рук своей умирающей матушки бразды правлением финансовой империей деда, Фёдора Михайловича, отец многократно увеличил нажитые Евдохиным-старшим капиталы. Словно по провидению высших сил, Лев Фёдорович из месяца в месяц умудрялся совершать сделки, порой казавшиеся губительными, заранее обреченными на убытки, однако же в скорости приносившими результаты во сто крат превосходящие самые смелые прогнозы финансистов, с утра до ночи обивавших пороги отцовского кабинета.
Несмотря на описываемою мною удачу в работе, Лев Фёдорович, равно как и его отец, оставался человеком простым, уважительно относившимся ко всем домочадцам, чиновникам и ростовщикам, благодаря чему прослыл в народе добряком, умудрявшимся даже переигранных им финансистов оставлять не в самой глубокой печали…
Не припомню же и я, чтобы отец лишал меня радости вечернего нашего общения. Выуживая из плотного распорядка дня драгоценные для меня мгновения, отец всенепременно прибывал в мою комнату, чтобы рассказать мне о заморских странах и их чудесах, которые он успел посмотреть еще до моего рождения. Отходя ко сну, я всегда слышал мягкий голос Льва Фёдоровича, обещавший мне скорое наше совместное путешествие.
Сперва скорпион, полученный от Натальи Ардалионовны, не отыскал в разуме Льва Федоровича желаемого темными силами отклика и был скоропостижно отправлен к иной мистической рухляди, хранившейся в кабинете отца, перешедшей ему по наследству в избытке. Однако зло всегда найдет способ пустить свои корни в невинные души…
В те редкие мгновения, когда кабинет отца пустовал, я любил исследовать закоулки этого просторного помещения. Я без устали перекладывал с места на место огромные книги с записями, смысл которых оставался для меня неизвестным, исследовал разномастное диковинное оружие, в избытке хранящееся за спиной отца, и наконец не без интереса изучал диковинные предметы, собиравшиеся семейством Евдохиных долгими летами деловых разъездов. В один из таких дней, когда, как мне казалось, мои проказы останутся незамеченными, я был застигнут отцом врасплох. Увлеченно изучая тончайшие линии золотого узора, оторачивающего мелкое тельце диковинного скорпиона, я не расслышал отворившейся двери.
