Владимир Владимирович Голубченко
Санктъ-Петербургскiе Мрачные сказки. Жало
Сентябрь 1887 года
Санкт-Петербург
Глубокая ночь или столь редкий в наших краях солнечный день; ранее утро или поздний вечер. Для меня уже давно все стало единым целым. Единим, неразрывным мгновением борьбы со всепоглощающей злобой и тьмой, таящимися у порога моего сознания и грозящими в любой момент прорвать старческий рубеж обороны, тем самым погрузив мой мозг в пучину бесконечного безумия.
Уж не счесть, сколько лет минуло с тех пор, как треклятое золотое изваяние диковинного существа свело с ума мужей моего рода. Некогда известная, почитаемая и уважаемая фамилия, потугами высших сил, проникших в этот мир через проклятого золотого скорпиона на резном куске мрамора, превратилась в жалкое свое подобие. Огромные особняки, конюшни, поля и графский титул, пожалованный самим императором – всё, когда-то всецело принадлежащее почитаемому роду Евдохиных, ныне рассыпались в прах. Ну а несчетные капиталы поиссякли, оставив в моем разумении жалкие крохи, на которые я могу позволить себе одного единственного лакея, уже давно сменившего столь уважаемый чин на звание няньки, неустанно следящей за своим подопечным – мною.
Именно в таком состоянии – состоянии полного одиночества, безумства, самобичевания и нескончаемого ужаса – вы, мой дорогой гость, меня и застали. Мягкий шелест умирающего пламени, лишь изредка осеняющего скудную гостиную квартиры на третьем этаже; пробирающий до последней кости озноб; сквозняк, снующий из одного пустого угла в другой – все это, как ни странно, весьма удачно подходит для моего короткого рассказа. Рассказа, после которого, держу пари, ваш высокомерный взгляд сойдет на нет, уступив место безумию, что вы сейчас можете видеть в моих давно побелевших глазах.
Несомненно, я бы мог пуститься в долгий рассказ о золотых деньках рода нашего – тех временах, когда в каждом дворе Санкт-Петербурга самозабвенно повторялась фамилия Евдохиных, тех временах, когда пороги нашего дома изо дня в день обивались галошами разномастных купцов, офицеров, графов и даже князей. Тех днях, конец которым был положен невесть откуда появившимся золотым скорпионом на треклятом мраморе.
Но зачем вам самозабвенные грезы о прошлом из уст обезумевшего старика? Ручаюсь, не за этим вы явились в мой дом и не за это готовы терпеть не самое приятное общество иссошхегося труса, чья жизнь на этой земле продолжается только благодаря усилиям лакея.
То, о чем вы сейчас услышите, случилось давно, но то, с чего все началось, куда старше чем вы, чем я, да бьюсь об заклад, и чем вся наша земля. Несомненно, зло, что таилось в глубинах золотой фигурки, существовало всегда: оно существовало до появления жизни и, знамо, продолжит существовать после того, как последний человек сгинет со света. Оттого, прежде чем я начну, я хочу, чтобы вы задались вопросом: а готовы ли вы услышать об этом? Сможете ли вы справиться со знанием, приведшим мой дух и тело в то состояние, которое вы имеете удовольствие наблюдать?
Одним погожим и, как мне кажется, ничего не предвещавшим деньком, в квартиру моего деда, генерала Фёдора Михайловича Евдохина, постучался неизвестный молодой человек в чудаковатой восточной одежде. Обмолвившись парой будничных фраз, юноша сунул в руки лакея небольшой ларец и, любезно уклонившись от ответа на вопросы, сыпавшиеся на него из уст камердинера, быстро ретировался прочь, оставив верного слугу в глубоких сомнениях, которые, впрочем, скоро были развеяны. Несмотря на весьма высокий титул, дед мой был прост, и избирал единый слог и характер общения как с князьями, так и с их слугами. Спустя мгновение после того, как пыль, поднятая резвым шагом восточного посыльного, благополучно вернулась на свое место, Фёдор Михайлович возник за спиной своего лакея и тотчас подхватил внезапную посылку, тем самым избавив камердинера от мук профессионального выбора, и вместе с тем ввергнув будущее своего рода в неизбежное небытие.
Истратив немногим больше секунды на безуспешную попытку выяснить, кем же являлся столь неординарный посыльный, и самое главное, – кем был отправитель внезапной посылки, Фёдор Михайлович быстро расправился с податливой бумагой и уже спустя мгновение выудил на свет божий занятную вещицу – изящного золотого скорпиона, водруженного на искусно обработанный кусок цельного мрамора. Несмотря на сотни виданных стран и изученных легенд, обусловивших широту взглядов, Фёдор Михайлович тотчас испытал благоговейный трепет от приятной тяжести мифического предмета. Аккуратные симметричные линии, словно отделявшие каждую золотую чешуйку панциря друг от друга, мелкие бусины жемчуга и массивное янтарное жало одним мигом запечатлелись в мозгу Фёдора Михайловичу и впредь никогда не выпускали его из своих коварных объятий.
Вынужден прервать свой путанный рассказ, чтобы пуститься в короткое, но оттого не менее важное отступление, потребность в котором я только что увидел в ваших глазах. Возможно, ваше сиятельство задумались важным разъяснением, без которого, мой рассказ походит на выдуманную повестушку. Поспешу вас огорчить, я не просто придумал столь точное описание событий того злополучного дня. Тем утром я был там, еще совсем юным мальчиком – не более пяти лет от роду – я видел, как треклятый скорпион завладел разумом моего деда. В одно короткое мгновение мистический артефакт поглотил некогда гениальный ум философа.
Фёдор Михайлович был если не в преклонных годах, открывая таинственную посылку, то приближался к ним. Философия, история, военная наука и наконец любовь к литературе, должно быть, сумели на время совладать со всепоглощающим злом, но все же с каждым днем по чуть-чуть приближавшем его к безумству. Первые ростки сумасшествия в поведении его мы стали замечать спустя годы. Тогда, когда восторженные истории о прелести и изящном исполнении мистического артефакта, к слову сказать, набившие изрядную оскомину у всех домочадцев Евдохина (в том числе и у меня), внезапно сменились губительной идеей розыска таинственного отправителя.
Спешу пуститься в очередное уточнение. Федор Михайлович и прежде пытался установить имя и род занятий того, кто одарил его столь памятным артефактом, но никакие его усилия не давали результатов. Ни гениальные голландские сыщики, ни становые приставы, ни личные изыскания не позволили деду выяснить, кто же стоял за внезапной посылкой. Единственное, что направляло пытливый ум графа в верное русло поисков – это короткий очерк об адресате – Фёдоре Михайловиче, исполненный на языке, который дед прежде видел, причем не единожды. Фарси – персидский язык – был для него знаком по разным причинам, в числе которых ряд весьма удачных экономических сделок, завершившихся весомым увеличением капитала. Осуществляя подписание документов с персидскими вельможами, Фёдор Михайлович, никогда не бывавший далее Кавказа, освоил некоторые символы и их незаурядный способ нанесения.
