Владимир Тимофеев
Осколки памяти
Победа – лучшее лекарство!
Володька проснулся рано. Мать только начала растапливать печь, чтобы приготовить завтрак. Как всегда, он хотел спрыгнуть с кровати, но ничего не получилось. Ноги остались на кровати.
Любой нормальный человек в 5 лет не ощущает своих ног, а просто ими пользуется. Бегает, скачет, пинается. Но сейчас Володьке показалось, что ноги исчезли. Они были на месте, но даже не шевелились. Он попытался сесть в кровати, приподнялся и развернулся. Правая нога со стуком упала вниз. Левая осталась на кровати.
Не понимая, что происходит, Володька взял руками левую ногу и поставил ее рядом с правой. Ноги ничего не чувствовали: ни прикосновения рук, ни холода пола.
И тут он испугался. Очень сильно. Попробовал крикнуть, но лишь захрипел. Мать обернулась на шум.
– Давай вставай и быстренько одевайся. Пора в детсад.
Володька зарыдал уже во все горло.
– Ноги, ноги не ходят!
Отец осмотрел ноги, затем перевернул Володьку на живот и пальцами прощупал каждый позвонок: «Болит, не болит?» Ущипнул за ногу. Убедился, что Володька боли не чувствует. И побежал за врачом, благо «скорая помощь» располагалась в полукилометре.
По растерянным лицам родителей и врача Володька понял, что происходит что-то очень серьезное, и перестал хныкать. Впервые в жизни он с ужасом осознал, что бывают случаи, когда и взрослые оказываются бессильны. Врач сказал, что ушибов, синяков, порезов нет. Видимо, произошло заражение какой-то инфекцией, парализующей нервную систему. «Что вы хотите, это же Средняя Азия!»
Так Володька оказался в «инфекционке» в палате с тремя пацанами. Двое были примерно его возраста, а третий почти взрослый – второклассник.
Врачи приходили два раза в день. Иногда по нескольку сразу. Осматривали ноги, сгибали и разгибали их. А главное, кололи иголкой. Володька начинал чувствовать боль, когда доходили до нижней части живота. Обменявшись мнениями, они пожимали плечами и переходили к следующим пациентам.
Прошла неделя. Врачи задерживались у кровати Володьки все реже, дежурно вонзали в его ноги иголки и, убедившись, что он ничего не чувствует, продолжали обход. А между тем, Володька с ужасом заметил, что и руки стали слушаться его хуже. Мизинцы оставались оттопыренными при попытке сжать кулак. Но врачам и родителям на это жаловаться не стал. Он потихоньку привыкал к мысли, что ему уже никто не поможет.
Подтверждением этому служили и лица родителей, которых в «инфекционку», конечно же, не пускали. Они могли только заглядывать в окно, благо палата находилась на первом этаже. Родители изображали оптимизм и старались подбодрить Володьку. Но как только они прощались и отходили от окна, он слышал, что мама сразу же начинала плакать. Первое время Володька тоже начинал рыдать и от того, что родители уходили, и от того, что мама так сильно расстраивалась. Но потом привык и к этому.
Соседи по палате практически выздоровели, и их начали готовить к выписке. Они бегали, орали, играли, выходили в коридор. Второклассник уже привычно отнимал у малышей конфеты и пряники, когда их родители отходили от окна. Жалкое сопротивление подавлял подзатыльниками. Во всех играх он «выходил» победителем, даже когда проигрывал, например, «в Чапая».
А в городе появились новые игрушки. Всем троим соседям родители принесли пластмассовые машинки размером чуть больше спичечного коробка. Главное, это были копии настоящих «Москвичей», «ЗИМов», самосвалов. Пацаны катали их по кроватям и тумбочкам, по полу в палате. А вечером, когда в больнице оставался только дежурный врач, устраивали гонки и в коридоре.
Володька попросил родителей купить и ему машинку. И обязательно «Победу», потому что такой у пацанов не было. Родители очень обрадовались этой просьбе, потому что Володька давно ничего не просил. Лишь иногда умолял забрать его домой, обещая, что дома он обязательно выздоровеет. Мама, правда, сказала, что магазины уже закрыты, и поэтому машинку они принесут на следующий день вечером.
Но уже утром еще до завтрака в больницу прибежал отец и передал через нянечку коричневую «Победу». Убедился, что Володька обрадовался, и умчался на работу.
Володька не выпускал машинку из рук, катал ее по кровати и по тумбочке, проверял колеса, гладил блестящий кузов. Даже сумел запустить солнечный «зайчик», такая она была блестящая, когда в окно заглянуло солнце.
Устав, он устроил «Победу» на тумбочке и любовался ею.
А пацаны, когда врачи завершили обход, подошли, осмотрели новинку, повосхищались и опять устроили гонки в палате.
И тут второклассник подошел, тоже посмотрел на машинку и … забрал ее, отойдя на середину палаты.
– Сначала спроси, а потом бери, – чувствуя надвигающуюся катастрофу, сказал Володька.
– Заткнись, – небрежно отозвался привыкший к безнаказанности второклассник.
– Положи, гад, а то…, прокричал Володька.
– Что «а то»? Заткнись, обрубок. Тебе уже ничего не надо. Врачи в коридоре говорили, что через недельку ты попадешь в беседку.
Володька «беседку», небольшое здание, стоявшее в углу внутреннего двора, не видел, но два раза слышал громкий плач взрослых. Пацаны рассказали, что это забирают в гробах бывших соседей из палат для взрослых.
– Обойдешься без машинки. А будешь жаловаться, я твоей «Победе» колеса отломаю.
Ярость подняла Володьку из кровати. Он сделал два шага и вырвал «Победу» из рук остолбеневшего «гада».
Володька не помнил, как вернулся в кровать. Но забытье, видимо, длилось недолго, потому что второклассник все так же стоял посреди палаты. А пацаны, выбежав в коридор, орали во все горло: «Володька вставал. Володька ходил!»
Зашедший в палату молодой врач, недоверчиво выслушал сбивчивый рассказ пацанов. Осмотрел Володьку, привычно воткнув иголку пару раз в ноги, и ушел, недоверчиво качая головой.
Через пятнадцать минут у кровати стояло уже три врача. Они выслушали малышей и второклассника, отворачивавшего глаза в сторону. Осмотрели Володьку. Выходя из палаты самый старый повернулся, погрозил пальцем и сказал: «Ну, баламуты! Больше такой драматургии не устраивайте!».
А молодой врач вернулся и, прежде чем укрыть одеялом, спросил: «А хоть пальцами пошевелить сможешь?»
Володька, который все это время не выпускал «Победу» из рук, посмотрел на нее, а затем на ступни – большой палец на левой ноге медленно качнулся вверх и вниз!
Волшебство на этом не закончилось. Через год, когда Володька бегал со своими пацанами по двору, играл в лянгу и чижика, совсем забыв о больнице, родители поставили точку. Точка была весом в три килограмма и длиной 48 сантиметров. Они подарили Володьке братика, о котором он всегда мечтал.
Курить или не курить?
Давид Никитич Кугультинов, народный поэт Калмыкии, Герой социалистического труда, был очень интересным собеседником. Прожил он жизнь яркую, полную радостей и горестей, испытал и дружбу – взаимовыручку и предательство, взлеты и падения, прошел войну и лагеря. Другой человек от пережитого сломался бы, интерес к жизни потерял, а он, если и сердился, то отходил быстро, выбравшись из передряги уже через несколько минут мог и пошутить. В том числе и над самим собой, что свойственно только сильным личностям.
А еще он был потрясающим рассказчиком. Мог при этом и приукрасить художественно какие-нибудь детали, не стеснялся и мысли участников события изложить, какими они ему виделись. Иногда такое излагал, во что по первоначалу никак поверить невозможно было, а затем парадоксы превращались в правду истинную, так что и сам себе удивляешься, как мог сомневаться.
Мне повезло беседовать с ним несколько десятков раз при разных обстоятельствах и в различных местах с 1993 по 1998 годы. Если бы хватило ума записывать эти разговоры, то много интересного можно было бы поведать не только почитателям его таланта. Рассказов о его дружбе с одним лишь Расулом Гамзатовым хватило бы на хорошую повесть. А друзей у Давида Никитича было много. Ведь у настоящего человека и не могло быть иначе.
Как-то наша беседа затянулась, и я, зная, что Давид Никитич не курит, попросил разрешения подымить у открытой форточки. Он неожиданно говорит:
– Да, курите здесь. Я люблю иногда подышать ароматом хорошего табака.
Я удивился, а он продолжил:
– Мне табак жизнь дважды спас. Все привычно ругают курильщиков, пугают разными ужасами о вреде не только их здоровью, но и окружающих. Это, наверное, правильно. Но не бывает хорошего без плохого, так же как и плохого без хорошего. Каждое добро содержит в себе частичку зла. Каждое зло скрывает толику добра.
В самом начале войны оказался я в окопе пулеметчика. Фашисты, видимо, готовясь к атаке, стали обстреливать наши позиции из минометов. Покидают пять-шесть мин и перерыв делают минут на пятнадцать-двадцать. И так продолжается часа три. У меня, как назло, спички кончились. Табак есть, а огонька разжечь – нет. Терпел я, терпел. Потом из окопа высунулся, кричу соседу, чтобы спички кинул. Он возражает, мол, вдруг не долетят, рассыплются, кто под обстрелом собирать будет, ползи к нему сам, если покурить хочется. Жлоб оказался. Терпел я, терпел, но переполз эти двадцать метров до его окопа. Тут его замысел и раскрылся – табак у него кончился. Пришлось поделиться. Посидели мы, перекурили. Собрался я возвращаться, а гитлеровцы опять минометный обстрел начали. И аккурат в мой окоп мина и залетела. Поторопилась смерть, не дождалась, пока я вернусь. Владелец спичек вмиг из жлоба в ангела-хранителя превратился. А курение – в жизни сохранение.
– И как же Вы после такого чудесного случая все-таки курить бросили?
– В 1942 году получил я серьезное ранение – легкие мне продырявили. Попал в госпиталь в Баку. Врачи прогноз выдали неблагоприятный. Подошла как-то к моей кровати медсестра и говорит, что при болезнях легких хорошо помогает козье молоко свежее. Отвечаю, что охотно в это верю, но и коровьего-то молока нет. А она предлагает познакомить с женщиной, которая будет мне каждый день козье молоко приносить в обмен на табак. Курить с продырявленными легкими я даже не пробовал, а вот солдатскую пайку табачную получал исправно, накопил немного. Полтора месяца табак помогал мне получать козье молоко, и второй раз спас от смерти. А ранение заставило окончательно отказаться от дурной привычки – курения.
И в завершение темы, улыбнувшись, посоветовал:
– Бросайте курить сейчас, не дожидаясь подобных «приключений»!
Курить или не курить 2
Собрались мы с друзьями посидеть в ресторане, пообщаться. Соскучились, ведь в ковидный период это удовольствие под запретом находилось. А тут прогалина в системе этих запретов образовалась. Грех было не воспользоваться.
Знакомы мы все уже лет пятьдесят, у некоторых и дружбе тоже полвека. А настоящими друзьями все стали в последние лет двадцать.
Посидели, повспоминали, поохали, как не в лучшую сторону за последние полтора года изменились. Порадовались, что трое, заразу подхватившие, успешно выкарабкались из беды. Выпили, кому что можно, закусили, кому что врачами рекомендовано. Наступило время и покурить.
Стойких табаколюбителей осталось трое. Трое никогда не курили, а еще трое курить бросили давным давно, поддались антиникотиновой пропаганде. Владимирыч стращал их: «Сначала бросают курить, потом пить, потом женщин любить, потом работать, а затем Родину бросают! Бросил курить – совершил первый шаг к измене Родине!»
Но был еще один. Десятый. Костя, который ни к какой группе не примыкал. Сигареты никогда не носил, но от угощения не отказывался. Если курящих рядом не было, мог и день, и два прожить без дыма. Мы, пока курили, в очередной раз полюбопытствовали, когда же он мошну растрясёт и табачок купит. Костя не стал, как всегда, отнекиваться, а заявил, что настало время раскрыть этот секрет.
Заинтригованные таким поворотом, вернулись мы за стол, где нас привычно встретили вопросом: «Ну, что? Отравились американским подарком Старому Свету?» В ответ мы объявили о предстоящей сенсации. Костя среди нас всегда был самый молчун. Разговорить его и в молодости невозможно было, хотя жидкость для болтовни мы иногда употребляли в таком количестве, что и скульптуры мраморные языки развязывали. А тут в обстановке, более приличествующей утреннику в детском саду, Костя добровольно какую-то жгучую тайну нам раскроет.
В качестве прелюдии Владимирыч напомнил о своем рассказе «Курить или не курить?», в котором изложена история о том, как уважаемому поэту Давиду Кугультинову табак дважды жизнь спас. Примеры его чудесного спасения от смерти благодаря махорке ожидаемого воздействия на присутствующих не произвели. Почти единогласно был поддержан лозунг «Не курить».
Даже один из курящих неожиданно заявил, что калмыцкого поэта табак спас. А вот Тараса Бульбу погубил. Не стал бы он возвращаться за своей трубкой, не порубили бы его ляхи.
Никитич, предводитель блока некурящих, весьма довольный такой поддержкой, с энтузиазмом предложил Косте приступить к исповеди: «Свали тяжкий груз с плеч, и мы с распростертыми объятиями примем тебя в ряды сторонников ЗОЖ!»
Костя всю свою сознательную жизнь трудился в системе оборонки на одном из самых секретных направлений. Даже после выхода на пенсию он обязан был хранить вверенные ему тайны двадцать лет. Срок, по его словам, истек в прошлом месяце, но случая поведать их кому-нибудь до сих пор не представилось. Нашу компанию он посчитал достойной участвовать при распечатывании этого сундука таинственных секретов и секретных тайн.
– Все вы посещали музей авиации в Монино. Среди почти древних по меркам истории воздухоплавания экспонатов на окраине экспозиции стоит самолет. Он приковывает внимание своими прекрасными формами, завораживает изяществом крыльев и хвостового оперения, фюзеляж заставляет вспомнить балерину, исполняющую фуэте. Гармония настолько проникает в душу, что безуспешно пытаешься найти что-либо для сравнения, чтобы подчеркнуть его совершенство. И не находишь. Может быть, статуя Галатеи могла бы выдержать соперничество, но она, по милости богов, снизошедших к мольбам Пигмалиона, превратилась в живую женщину и, увы, стала смертной.
Подходя ближе к этому чуду конструкторской и инженерной мысли, вы неминуемо ощущаете появление какого-то элемента, разрушающего очарование. Пробежавшись глазами по серой громадине, неожиданно понимаешь, что у этой великолепной птицы нет глаз – нет ни одного иллюминатора. Она слепая!? Кто же осмелился допустить такое святотатство, такое чудовищное издевательство?
Тут Петрович, известный своей приверженностью ко всему прекрасному в литературе и искусстве, перебил дифирамбы:
– Вот и открылась главная тайна Кости. Ведь он на самом деле поэт. Конечно, размер и рифма отсутствуют, но в наше время это уже не главные достоинства поэзии.
Несколько смутившись, Костя продолжил:
– Перехожу к тайнам. Проектируемая скорость этого короля воздуха составляла 7 МАХов. Для несведущих – 7 скоростей звука. Ни тогда – в конце 60-х, ни сейчас в 21 веке ни один истребитель, тем более бомбардировщик, не может достичь и 3-х МАХов.
Построено этих повелителей неба было всего три. Весь корпус состоял из титана. А в те времена его стоимость была выше золота. Представьте эти чудовищные затраты. Только титановый корпус мог выдержать температуру нагрева при полете на такой сумасшедшей скорости, поэтому и не было ни лобовых стекол, ни, тем более, иллюминаторов. Как управляли им летчики? Это секрет не из моего сундука. Полет совершил только один самолет. При этом максимальную скорость он не развивал, четыре МАХа посчитали достаточными для первой фазы испытаний. И когда воодушевленный достигнутым успехом коллектив готовился закрепить успехи советской авиации, проклятые финансисты сочли, что ракеты выпускать намного дешевле, и проект был закрыт.
Наработанные технологии использовали в гражданской авиации. Все вы помните прекрасный сверхзвуковой ТУ-144, который постигла та же участь – его производство было прекращено после диверсии на выставке во Франции. Американцы примерно в это же время выпустили во многом похожие самолеты-разведчики LR-71. Но внешний облик их напоминал чудовищ из мультужастиков. А по своим возможностям они значительно уступали нашему авиачуду.
Народ за столом проявил нетерпение, понимая, что Костя оседлал своего любимого конька, и будет рассказывать об авиации до наступления новой волны ковида:
– Давай-ка, приземляйся и поведай нам тайну возникновения твоей привычки стрелять сигареты.
– Она накрепко связано с этим самолетом. После окончания МАИ меня распределили на завод в Жуковском, где как раз его и делали. Мое рабочее место находилось у стенки колоссального размера ангара, где проходила сборка. Нос самолета был всего в нескольких метрах от стола в стеклянной подсобке, где я и работал, и курил. Тогда еще никто не устраивал гонений на курильщиков, и за это косо на меня не смотрели. И однажды у меня закончилось курево. Пришлось идти к знакомым ребятам, чтобы стрельнуть сигарету. Буквально через пять минут раздался грохот и скрежет. Техники, устанавливавшие оборудование, что-то сделали не так. Самолет двинулся вперед и носом разнес вдребезги мою каптерку и стену ангара. Один из техников погиб. Пока я не прибежал на свое место, меня тоже считали погибшим.
О произошедшем ЧП, насколько мне известно, долго не докладывали даже главному конструктору. Уголовное дело было расследовано в режиме гостайны, суд был закрытым. Утечки не произошло, всезнающие «Голос Америки» и «Би-би-си» сенсационный материал не добыли.
Вот и я хранил молчание столько лет.
– Но мы так и не поняли, почему ты не покупаешь сигареты, – раздалось несколько голосов.
– Чего же тут непонятного? Если бы я не курил, то сидел бы на своем рабочем месте и неминуемо был бы раздавлен вместе со столом и каптеркой. Если бы я утром купил запасную пачку сигарет, то опять же сидел бы на своем месте. И финал был бы тот же. Проанализировав причинно-следственную связь событий, я пришел к выводу: сигарет не покупать, а при возникновении желания покурить менять дислокацию, чтобы не искушать судьбу.
– Ну, и долго будешь так бегать?
– Полвека пробегал, согласен еще на столько же.
