bannerbannerbanner
полная версияОсколки памяти

Владимир Тимофеев
Осколки памяти

Полная версия

О памяти

У каждого человека в памяти хранится информация о событиях самого разного масштаба – от планетарного, космического до сугубо личных трагедий и удач. Иногда приходится перелопачивать весь этот ворох воспоминаний. Приятно любоваться своими добрыми делами, заслуженными достижениями. Бывает, что поднимается из глубин то, что пытался закопать поглубже и забыть навсегда.

Факты и события, порой случившиеся давным-давно, неожиданно оказываются тесно связанными с сегодняшним днем. Меняется и эмоциональная окраска, и палитра чувств, сопутствовавших ушедшим в историю делам.

На самую быстротечную жизнь в памяти обречены наши размышления. Лишь некоторые превращаются в стойкие убеждения и получают шанс пройти с нами до финиша.

До изобретения электричества, когда семьи были большими и жили вместе, по вечерам под потрескивание дров в печи или камине старшие делились воспоминаниями, которые дети и внуки с удовольствием слушали. Сейчас младшее поколение погрузилось в виртуальный мир электронных гаджетов (слово-то какое мерзкое), где невозможно отличить правду от лжи, подлинные чувства от лицемерия, где даже не помышляют об ответственности за оскорбление и унижение.

Издавая эту книгу, я не только хочу поделиться воспоминаниями о близких мне людях, размышлениями о событиях и фантазиях, но и внести свою лепту в традицию сохранения ответственности за сказанное и написанное.

Осколки памяти и крупповской стали

Каждую ночь он уходил в побег. И каждый раз терпел поражение. Ноги предательски отказывались подчиняться. Днем он даже не упоминал о ночных происшествиях, лишь иногда заговаривал о том, что 95 лет это чересчур много и пора прекратить «издеваться» над дочкой и зятем, предоставив им возможность ходить в театры и рестораны с друзьями, путешествовать и отдыхать на море, а не сидеть у его кровати.

Поскольку за последний год такой разговор возникал, по меньшей мере, раз в неделю, он уже заранее знал ответ. Во-первых, он не доставляет особых хлопот. Во-вторых, внуки и правнучки гордятся, что их дедушка-прадедушка гвардии рядовой участник Великой Отечественной войны жив и здоров, и ему уже 95 лет, чем удивляют своих друзей и приятелей. В-третьих, они учатся, как надо заботиться о родных людях. Кроме того, у него, как у инвалида Великой Отечественной войны, большая пенсия, и это серьезное подспорье в нынешние тяжелые времена. Главным козырем, забивающим последний гвоздь в его мечту «дезертировать», служит высказанное им когда-то утверждение, что коммунист не должен уступить в споре за долголетие английской королеве, которая тоже родилась в 1926 году.

Каждую ночь побег заканчивался одинаково. Он лежал поперек кровати на спине, ноги безвольно свешивались, лишь слегка касаясь пола. Сил не хватало не то, чтобы встать, а просто подтянуть их и нормально лечь. Не оставалось даже на то, чтобы накинуть на себя одеяло.

Окончательно обессилив от бесплодных попыток совершить побег, он рассматривал освещенные лунным светом разноцветные корешки книг, заполнявшие всю противоположную стену, и вспоминал.

Никакой последовательности в крутящемся в мозгу калейдоскопе разных событий не было. Скорее это напоминало бесцельное переключение телевизионных программ в надежде наткнуться на что-то интересное.

Валентин вынужден был рано стать взрослым. Ему не исполнилось и 9 лет, когда трагически погиб отец. А за два года до этого он лишился дедушки и бабушки. В начале 30-х годов в Нижне-Боганский район Новосибирской области пришла беда – началось раскулачивание. Дед Валентина с двумя сыновьями держал мельницу и потому идеально подходил на роль кулака по двум параметрам: осенью, когда работы было выше крыши, нанимал в помощь мужиков. Их засчитали, как батраков. А поскольку, завершив сельхозработы на своем земельном наделе, дед и отец Валентина напряженно работали и зимой, то достаток был в доме повыше, чем у большинства сельчан, которые полгода вынужденно сидели на завалинке.

Зажиточные и батраков нанимали – вот вам и кулаки во всей красе! Но про главный критерий как-то позабыли. Не были они эксплуататорами. Сами работали до седьмого пота. А мужики зимой в очередь стояли в надежде у них подзаработать и не то, что обид не держали, а благодарны были, если выпадало им такое везение. По сути, отец и дед были единоличниками и одновременно представителями рабочего класса, но это в расчет принято не было. Мельница после выселки деда проработала несколько месяцев и вышла из строя. Пришлось односельчанам возить зерно за много километров. Не раз они это раскулачивание поминали недобрым словом.

Деда с бабкой отправили в ссылку в Магаданский край. В конце 30-х годов дед вернулся один, бабушку похоронил на северах. Но и сам прожил в Нижнем Богане всего около года. Перед самой войной Валентин с матерью и сестренкой перебрались в Казахстан на окраину Алма-Аты.

Не желая будить дочь и зятя, некоторое время он лежал, вспоминая тяжелую, но нередко и радостную жизнь в Сибири. Мать в 4 утра уходила на ферму доить коров. А он, накормив домашнюю живность, брал отцовское ружье и отправлялся охотиться на уток и перепелов. Другие пацаны ему жутко завидовали, им родители такого не позволяли. А уж когда удавалось подстрелить пару селезней, Валентин нарочно шел по селу не торопясь, предоставляя всем возможность налюбоваться на добычу и вдоволь позавидовать.

В безлунные ночи, да если еще за окном был туман или шел снег, книжные стеллажи сливались в одно черное громадное полотно. От безысходности и бессилия мысли в голове настойчиво сводились к одной – зачем и кому нужна такая жизнь? Смерть представлялась избавлением. Но привычка никогда не сдаваться перед трудностями, заставлять свое тело двигаться «через не могу», да воспоминания, как он преодолевал критические времена, совсем нередко вносившие «разнообразие» в его долгую и, по его убеждению, несмотря ни на что счастливую жизнь, помогала избавляться от пораженческих мыслей.

23 ноября 1943 года Валентин без особой нервотрепки (а ведь ему только исполнилось 17 лет) добровольцем был зачислен в ряды Красной Армии. Главную роль сыграло наличие у него семиклассного образования, что среди призывников в Казахстане встречалось не часто. Именно поэтому его направили на курсы подготовки артиллеристов, где образование было первым по значимости. Вот второму критерию он полностью не соответствовал – артиллеристы должны были быть физически крепкими здоровяками, все-таки пушка – это не винтовка, а Валентин росточка был совсем небольшого. Выручила полученная в сибирском селе закалка: с 5 утра и до ночи работа на огороде, уход за животиной, заготовка на зиму ягод, грибов, дров, охота и рыбалка. Был он крепким, жилистым, складным. Суровость пронзительных синих глаз несколько сглаживалась задорным кучерявым чубчиком. С первых минут общения у собеседников непроизвольно возникала уверенность, что перед ними «свой» надежный человек. А для Валентина «своими» были все советские люди.

На войне артиллеристы гораздо чаще держали в руках лопату, чем снаряд. Интеллектуальная часть службы по определению выгодного расположения орудия, секторов обстрела, расстояний до рубежей поражения у опытных бойцов проходила быстро и незаметно не только для стороннего человека, но и для самого расчета. А вот работа лопатой по рытью капониров, окопов и мест складирования боекомплекта, и топором – для обеспечения маскировки, погрузка и разгрузка снарядов, чистка орудия и личного оружия, дублирование всего этого при подготовке запасных позиций, а если хватало времени, то и строительство ложных – это и есть сущность службы артиллеристов во время войны.

Самое яркое воспоминание за период обучения никак с боевой подготовкой связано не было. В Алма-Ате знаменитый режиссер Александров снимал «Ивана Грозного». На роли опричников задействовали курсантов артиллерийской школы, среди которых был и Валентин. Правнучки и в шутку, и всерьез гордятся, что прадедушка «между боями» выбрал момент, чтобы внести «весомый вклад в создание классики отечественного кинематографа». Правда, все их попытки, даже с использованием компьютерных технологий, отыскать среди массовки своего прадедушку успехом не увенчались.

Но самые приятные воспоминания сохранились от двух недель службы в Узбекистане. По всей видимости, командование решило перед отправкой на фронт позволить молодым солдатам немного отдохнуть. Каждый день после необременительной строевой подготовки их задействовали в охране садов. И в 95-летнем возрасте Валентин отчетливо помнил, как ошеломленно смотрели его земляки-сибиряки на роскошные абрикосы, персики, инжир, которые прежде они видели только на картинках. Даже привычные яблоки и груши радовали глаз своим разнообразием и, конечно, дивным ароматом и сладостью. Они и не подозревали, как много существует сортов винограда, какими божественно вкусными бывают дыни. Погода тоже радовала. Зной уже исчез, теплый ветерок расслаблял, настраивал на ленивую истому. Этот отрезок службы долго еще оставался в сладких снах, и когда они мчались в теплушках на запад, и на фронте в ночи затишья.

Летом просыпаться было значительно хуже. Зимой ночь не сразу позволяла увидеть себя беспомощно распластавшимся поперек кровати. Переход от сна к яви проходил постепенно, иногда позволяя надеяться, что это просто продолжаются ночные фантазии. А в июне уже в 4 часа солнце беспощадно вырывало Валентина из мягких объятий Морфея и не оставляло ни одного шанса на побег, ни малейшей надежды вновь распоряжаться своими ногами.

Он вспоминал, как любил встречать рассветы в горах недалеко от станции Чокпар, куда он приехал с молодой черноглазой красавицей женой помогать осваивать целину. Ноги после ранения уже выдерживали и поездки на охоту на мотоцикле, и лазание по горам в поисках диких баранов (архаров) и козлов (тээке). Молодость и желание доказать самому себе и врачам, что он не инвалид, его настырность сделали свое дело – про костыли он уже забыл.

 

О первой сразу после ранения встрече с врачами в памяти сохранились лишь фрагменты. На операционном столе он услышал разговоры хирургов, которые будничными усталыми голосами обсуждали, как отрезать ноги – по колени или, в надежде предотвратить сепсис, «по самое не могу».

Валентин уже видел на станциях безногих инвалидов, передвигавшихся на поддонах с шарикоподшипниками вместо колес. Ранение он получил на третий день после того, как ему исполнилось восемнадцать, жизнь впереди казалась бескрайней и радостной. И вдруг… Представив себя одним из обезноженных калек, вымаливающих банку тушенки или денег на выпивку, понял, что жизнь заканчивается. Ощущение безысходности, ужас и отчаяние неожиданно придали ему силы, и он стал изо всех сил кричать, требуя не отрезать ему ноги. Угрожал, что пристрелит себя, убьет врачей. Конечно, сделать он ничего не мог, так как был крепко прибинтован к столу. И угроз его врачи, разумеется, не испугались. Им и не с таким приходилось сталкиваться, привыкли. Один из них сказал, что в любом случае шансов избежать сепсиса практически нет, и будет лучше, если развязка наступит быстрее. Обращаясь к Валентину, добавил: «Не ори, не станем мы этот фарш отрезать. Крупные осколки удалим, а дальше… если верующий – молись, если неверующий – надейся на чудо и сибирскую живучесть. На войне всякое случается, бывает даже самое невероятное. Мы сделаем все, что можем, а ты постарайся совершить невозможное».

Дальше память сохранила операции в санитарном поезде, уходившем от фронта все дальше на Восток, в военных госпиталях на станции Бологое в Тверской области, затем в Вологде. Списали его из армии через полгода, «подарили» костыли и инвалидность.

По возвращении в Алма-Ату он пошел устраиваться в колхоз пасти скот. На него посмотрели, как на сумасшедшего – чабан на костылях? А он опять своего добился. Полтора года мучительной непрерывной боли от растертых до крови рук, от ран на ногах, которые с утра начинали почти сразу ныть, затем разливались обжигающими углями по всему телу, а потом теряли чувствительность, завершились победой. Валентин выбросил костыли, переехал во Фрунзе, где устроился на завод, даже не упомянув, что является инвалидом.

И стал, как и все советские люди, радоваться послевоенной жизни. Однако война постоянно напоминала о себе – 40 лет его ноги упрямо освобождались от мелких осколков. Время от времени, надевая брюки или проводя мочалкой по ногам, он ощущал резкие уколы. Кожа приподнималась над острием выходящей наружу стали, затем чернела, появлялась кровь. Приходилось, как шутили хирурги, делать косметические операции, удаляя микроиголки. Но тринадцать осколков крупповской стали и по сей день остались в глубине кости правой ноги. На рентгене они выглядели свернувшимися в спираль ядовитыми змейками. В конце концов, это немецкое железо своего все-таки добилось. К 90-летию Валентину стало все труднее передвигаться. А в 93 года осколки уже не позволили ему вставать с кровати, как будто впившись в нее своими спиралями.

Иногда воспоминания одолевали Валентина и днем. Телевизор он смотреть не любил – раздражала назойливая реклама. Но газеты читал регулярно. Впрочем, современная пресса ему, мягко говоря, тоже не нравилась – слишком много нытья и жалоб и почти нет предложений, как все исправить. Валентин искренне недоумевал, почему чрезвычайно редко пишут о людях, которые работают добросовестно, с душой, почему не превозносят результаты их труда, не призывают следовать их примеру. И дело не только в том, что исчез лозунг «Слава труду». Исчезло само понятие о бескорыстном труде на благо Родины, на благо народа. Он сам выкладывался на производстве полностью и того же добивался от всех работников ДЭУ No540 (дорожно-эксплуатационного участка). Поэтому часть трассы Алма-Ата – Ташкент, которую он обслуживал от села Чалдовар (границы Киргизии) до Джамбула, всегда была образцовой.

Конечно, чтобы этого добиться, приходилось проявлять инициативу, которая иногда не вписывалась в установленные рамки. Например, проверяющие из Москвы удивлялись, как удается сохранять на этом участке дорожное полотно в отличном состоянии даже после зимы. Однажды секрет был раскрыт. Среди контролеров оказался не кабинетный чиновник, а опытный дорожник. Он с ходу измерил ширину шоссе и обнаружил, что оно шире планово-расчетного на полметра с каждой стороны. Поднялся скандал, пошло разбирательство с обвинениями в разбазаривании государственных средств. Про отличное состояние дороги все как-то сразу забыли. Пришлось с цифрами и выкладками доказывать, что как раз эти сверхплановые полметра позволяют при ремонте принести ощутимую экономию, которая в конечном итоге с лихвой перекрывает издержки.

Завершилась нервотрепка к взаимному удовлетворению сторон: вместо поощрения ДЭУ и лично начальника, как одного из победителей Всесоюзного социалистического соревнования, Валентину объявили выговор, а ДЭУ урезали на этот год премиальный фонд.

Правда, всех секретов Валентин не раскрыл. Дело в том, что ему за несколько лет до этого удалось получить разрешение и приобрести две гэдээровские дробилки, хотя производство щебенки не вписывалось в функционал дорожных строителей и поэтому финансированию не подлежало. Но зато ДЭУ перестало зависеть от поставок щебня, ведь самого камня в горах Ала-Тоо немерено. А любой дорожник знает, что если щебенки вдоволь, он всегда план выполнит. Со щебенкой ты уже не обыкновенный начальник ДЭУ, а дорожный Король! Благодаря этому не рекламируемому ресурсу и удалось успешно расширить дорожное полотно.

Уходя на пенсию в переломном 1991 году, Валентин предупредил нового начальника, чтобы он на волне бездумной приватизации не вздумал продать дробилки: будет щебень – у ДЭУ всегда будет доход, а у коллектива – зарплата. Его совет попал на «благодатную» почву, потому как дробилки первыми прилипли к рукам прихватизатора, приехавшего по такому случаю из Алма-Аты. «Умные» люди предлагали Валентину самому выкупить дробилки в личную собственность и получить весьма ощутимую прибавку к пенсии, но для него это было немыслимым предательством всего коллектива ДЭУ и своих принципов.

А коллективом своим он гордился еще больше, чем качеством вверенной ему дороги. В ДЭУ не было текучки кадров, а устроиться на работу в него мечтали многие жители села, станции и даже военного городка. Коллектив был интернационален: кроме русских, украинцев, белорусов и казахов около 40% составляли немцы и греки, были также карачаевцы, лакцы, балкарцы. Пьянство на рабочем месте было исключено, дисциплина была образцовой.

Самым важным праздником был День Победы, которому вместе со всеми радовались и немцы. Только после выхода на пенсию, когда завершалась перестройка, а немцы и греки стали уезжать на «историческую родину», Валентин узнал, что не все немцы были советскими (выселенными жителями Республики немцев Поволжья, бывшей сталинской республики). Один из его работников оказался эсэсовским унтер-офицером, а одна из соседок, очень милая, всегда улыбчивая бабулька, – радисткой диверсионной группы. Неприятный осадок от этого не исчез даже после того, как они написали из Германии теплые письма в ДЭУ, с добром вспоминали коллектив и вообще жизнь в селе. Бывший унтер-офицер, получивший по прибытию в ФРГ почти шестьсот двойных окладов, положенных ему за все время «пребывания в плену», в одночасье стал миллионером. Валентину пришло от него приглашение погостить в Германии пару недель полностью за его счет.

Сначала Валентин вспылил, приняв это послание за издевку. Но потом остыл, перечитал и понял, что немец от чистого сердца хотел отблагодарить за человеческое отношение к нему в течение двух десятков лет совместной работы. Германия осыпала бывшего эсэсовца почестями и деньгами, но еще не перевоспитала. Он остался советским человеком.

Тяжелее всего приходилось на новогодние праздники. Бывало за ночь, он просыпался по несколько раз. Петарды, которые запускали многочисленные фанаты салютов и фейерверков, звучали, иногда, как выстрелы из танков или даже гаубиц, иногда, как разрывы немецких мин 81-го калибра, а порой их серии на слух совпадали с работой станковых пулеметов. Лежа на кровати и будучи лишен возможности подойти к окну, Валентин не мог органично связать звуки взрывов с завораживающей красотой китайской пиротехники, поэтому две недели зимнего праздника превращались для него в четырнадцать ночей интенсивных боев. Вот выстрелило соседнее орудие, а вот дважды пушки левофланговой батареи, затем несколько длинных очередей «Максима» и отдаленный ответ фашистских пулеметов, несколько разрывов от немецких «бомбометов», свистящий шорох от пролетающих над головой ракет, выпущенных «Катюшами». Недолгое затишье, и все начинается по новому кругу. К старому Новому году он уже ненавидел и салюты, и китайцев.

Совсем по-иному воспринимал Валентин фейерверки 9 мая. Те же звуки, но это подготовка к последнему сокрушительному наступлению, это празднование ПОБЕДЫ! Удивительно, но среди канонады петард и фейерверков в эту майскую ночь выстрелов «с немецкой стороны» он не слышал.

Не раз, и не два, вспоминая день, разделивший жизнь на до и после, Валентин удивлялся, что память не сохранила звука разрыва немецкого снаряда, поставившего точку в его фронтовой жизни. Он хорошо помнил, как утром ранило наводящего и подносчика, и из расчета остались он, да водитель «Студебеккера». Немцы отчаянно, не считаясь с потерями, контратаковали большими силами. Связь с пехотой была прервана. Однако он самостоятельно нашел в бинокль гитлеровский дзот с крупнокалиберным пулеметом и пытался его уничтожить. И это все, что отложилось в памяти. Результат его последнего выстрела он так и не узнал.

Валентин читал повести и рассказы, посвященные Великой Отечественной войне, и часто встречал утверждения, что последний бой запоминается до мельчайших деталей, нередко его расписывали буквально по секундам. Но у него весь рассказ был очень короток, что очень разочаровывало слушателей. Ему и самому это не нравилось, и он все чаще заявлял разным настырным посетителям, что ничего не помнит.

Как-то в самом начале 90-х молодая журналистка по заданию областной газеты долго пытала Валентина, стараясь получить нужный ей материал для статьи ко дню Победы. Но безуспешно. Он, даже приняв сто грамм, никогда не хвастался подвигами. Разве что об успехах на охоте. Но когда она перешла к модной в те времена теме о бездарных командирах, которые не щадили солдат, чтобы выслужиться перед начальством, он позволил себе немного раскрепоститься.

– На фронте случалось, что солдаты непечатно проклинали своих офицеров, – заявил Валентин сразу оживившейся журналистке. – Представьте себе, что идет дождь. И не первый день. Батарея меняет позицию. Вы уже выкопали все, что требуется для установки орудия, складирования боеприпасов, окоп для расчета. Срубили, а затем «посадили» деревья и кустарники для маскировки, разгрузили снаряды. И мечтаете об одном – принять положение лежа, услышать команду «Отбой» и закрыть глаза минут на двести. Но прибегает вестовой с приказом незамедлительно занять позицию на триста метров правее. Любой человек сумеет сам придумать все, что в таких ситуациях говорят о начальнике. И ничего хорошего в голову, сами понимаете, не приходит. Тем более, что командир сидит себе в сухой землянке и пьет, может быть, не только чай.

– Вот они – последствия репрессий Сталина в отношении начальствующего состава Красной Армии! Вот результаты расправы с компетентными офицерами, – оживилась корреспондентка.

– Не горячитесь, послушайте, что произошло далее. Я рассказываю о конкретном случае, произошедшим с нашей батареей. Подчиняясь приказу, мы вновь грузим боеприпасы, цепляем орудие к грузовику и уже на новом месте снова копаем, рубим, пилим. Из последних сил, а вернее, уже без всяких сил заканчиваем оборудование позиции и падаем там, где услышали команду «Отдых». Сразу же проваливаемся в черную спасительную тьму. И сразу же нас подбрасывает команда: «Воздух».

И вот четверка «лапотников» (Юнкерс-87) с хорошо знакомым пронзительным воем несется прямо на тебя и начинает сбрасывать бомбы. Но ты с радостью видишь, что они падают на несколько сотен метров левее. И понимаешь – бомбят позицию, где еще два часа назад стояла батарея, и которую они по приказу командира в такой спешке покинули. Смотришь на товарищей и без слов понимаешь, что все готовы кричать «Ура майору!», но вслух произносят только: «Слава Богу, успели позицию поменять».

И в самом деле, каждый выполнил свою работу. Командир сумел сохранить и личный состав, и штатное вооружение, хотя и потерял свою «сухую» землянку. А особисты-смершевцы быстро разобрались с «лесным братом», которых в Латвии было с избытком, пойманным во время передачи по рации данных о расположении дивизиона.

 

Валентин не был интересным рассказчиком, а журналистке не хватило опыта, чтобы из такого скудного материала сотворить нечто достойное для печати. Интервью не опубликовали. Оно и понятно. Ратный труд не с оружием, а с лопатой и топором редко кому удавалось описать так, чтобы и не отойти от правды, и показать его героизм. А ведь именно лопата являлась связующим звеном между бойцами и землей, за которую они сражались, поливали своей кровью и умирали.

Земля в мирное время – кормилица, в военное – берегиня, защитница. Она принимает в себя пули и осколки, останавливая твою смерть. Потому-то она родная, потому-то за нее, родную, сражались, не помышляя отдать ее, уступить врагу. Но ею нельзя просто пользоваться, с ней надо быть вместе, с ней и на ней надо работать. А она свой долг всегда отдаст с запасом. И со временем понимаешь, какая она ласковая, мягкая, теплая.

1  2  3  4  5  6  7  8 
Рейтинг@Mail.ru