Владимир Рыскулов
Вспоминалки
С первой своей туристической группой я отработал уже через несколько месяцев, на так наз. «Русскую зиму». Она совпала с обильным снегопадом и нелётной погодой. Буквально за день до нашего рейса в Ленинград ливанцы, с которыми я работал, попросили заменить им авиационные билеты на железнодорожные. Согласовав это с начальством, я собрал с них деньги, чтобы заплатить штраф Аэрофлоту. То же самое повторилось в Ленинграде, но я успел всё сделать за три дня до вылета. Для этого надо было звонить по межгороду в Москву.
Тут я понял, что работа гида-переводчика интересная, но слишком нервная для меня. Хотя, согласно программе тура, всё было забронировано и заказано, переводчику следовало лишь расписываться в книжке подтверждения за все истраченные суммы (авиационные и железнодорожные билеты, проживание, поднос багажа, входная плата в музеи, услуги экскурсоводов, билеты в театр, питание и др.). Если он где-то ошибался в расчётах не в свою пользу, разницу вычитали из его зарплаты. Кроме того, он отвечал за выполнение программы, должен был везде успеть и ничего не пропустить, а также решать все непредвиденные проблемы, которые могли при этом возникнуть. В случае каких-то накладок туристы, не зная, как организована наша работа, во всём обвиняли гида-переводчика. Таким образом, получалось, что морально он отвечает не только за себя, но и за все другие службы «Интуриста».
Летом меня отправили одного с 56 сирийскими туристами в Ленинград и Сочи. В других городах, как я уже сказал выше, мы работали под перевод. Но «Икарус» рассчитан только на 42 сидячих места, поэтому остальные 14 туристов вынуждены были во втором автобусе слушать экскурсию по городу на английском языке, который они не знали. В Сочи нас поселили в гостиницу «Камелия», но несколько моих туристов, уже побывавших в этом городе, подбили остальных переехать в «Жемчужину». В результате из неё выселили 56 советских граждан. В Москве 4 сирийцев чуть не сняли с рейса, потому что у них не хватило денег оплатить перевес.
Затем я встретил группу из Иордании, а она оказалась на сто процентов армянской. Я провёл экскурсию по Москве на арабском языке. Туристы вежливо слушали, но я чувствовал, что меня не понимают. Я же, общаясь с ними, запомнил одно слово – "айо" (да). На другой день меня заменили носителем языка – девушкой, которая обычно работала с английским:
– Они сказали, что ты – хороший мальчик, но им хотелось бы кого-нибудь, кто знает армянский.
В другой раз меня зачем-то поставили на греческую группу. Слава богу, её руководитель (они обычно не оплачивали свой тур) уже несколько раз был в Москве. Во время экскурсии по городу он, взяв в руки микрофон, попросил меня:
– Говорите, пожалуйста, по одному предложению на английском, а остальное я сам расскажу.
Из общения с этими туристами я тоже вынес одно слово, но с противоположным значением – «охи» (нет). Теперь меня заменили на одного из сотрудников, которые специально, целой группой, изучали греческий с преподавателем.
Как-то, в пятницу, проводив группу в аэропорт, я поехал домой (это было обычной практикой). Однако в понедельник выяснилось, что накануне вместо меня встретила новую группу, о которой я ничего не знал, дежурная по отделу гид-переводчица. Из-за отсутствия домашнего телефона меня не смогли сразу найти. Она передала мне начатую книжку подтверждения и необходимые документы (так наз. ваучер группы), и я вступил в свои права.
Так я проработал в «Интуристе» чуть больше двух лет (включая учебу на курсах), пока не был призван в армию. За полтора месяца до отъезда я успел получить от него трёхкомнатную квартиру (хотя у меня было тогда два однополых ребёнка), к которой сразу же подключили телефон. В «Интурист» я потом не вернулся: пока я находился в Сирии, он сменил юридическое лицо, поэтому теперь не обязан был брать меня назад. Чтобы не прерывать стаж, я ровно спустя три месяца после увольнения из армии начал работать в одном из управлений Генштаба Вооружённых сил СССР. Затем, правда, я позвонил руководительнице восточной группы, и она объяснила мне, что следовало подождать, пока кто-нибудь из отдела уволится (по ее словам, это происходило очень часто, поскольку в нём работало много гидов-переводчиков разных языков). Но коль скоро люди взяли меня на работу по рекомендации одногруппника по ИСАА при МГУ, я решил уже ничего не менять. Через какое-то время начальница группы спросила соседа-арабиста, который получил от «Интуриста» квартиру в том же подъезде:
– А что, он не вернется к нам?
Мои художества
Хотя все три моих дочери с детства умели хорошо рисовать, а младшая стала художницей, сам я рисую весьма посредственно. Конечно, кое-чему я научился в детском саду и школе от сверстников, которые обращались с кистями и красками лучше меня. Изображая танки, самолёты, бесчисленных рыцарей, гладиаторов, мушкетёров, гусар, немецких и советских солдат с одинаковыми лицами, я со временем набил руку. Однако знаниям о перспективе и прочих премудростях я обязан старшей сестре, которая нигде этому не училась, но умела рисовать хорошо, а главное очень быстро. Как-то во время урока в начальной школе, учительница, увидела рисунок, на котором я изобразил шар с правильно нанесёнными на его поверхности тенями.
– У вас в семье кто-нибудь рисует? – спросила она.
– Нет, – ответил я.
Вряд ли это была какая-то хитрость, скорее я хотел, чтобы она оценила мою самостоятельность. Тогда я ещё не знал, во что это выльется в будущем. Её задания были несложными, но отнимали много времени. Каждую субботу, после уроков, когда в школе-интернате нас отпускали домой, я ехал к сестре (она жила с бабушкой и тётей, а не с нами). И она мгновенно, на моих глазах, делала то, над чем я мучился часами. Рисовала она прекрасно, с большой фантазией, и впоследствии, не имея никакого специального художественного образования, вела детскую изостудию в своём районе. Но бледные акварельные краски сестры, которая имела привычку использовать в работе промокашку, нашей строгой учительнице не нравились. Поэтому она каждый раз заставляла меня делать цвета более яркими, что соответствовало моему собственному методу рисования. Иногда приходилось выполнять срочные домашние задания самому.
В результате я и мой одноклассник, который спустя несколько лет все два года воинской службы проработал художником, частенько после отбоя занимались оформлением школы. Здесь я тоже выполнял какую-нибудь механическую работу вроде раскрашивания кирпичей на ватмане, который должен был изображать часть каменной стены в одном из наших спектаклей. Ещё меня как-то послали на районную олимпиаду по рисованию. Однако изображённый мною на большом листе ватмана, аккуратно выписанный танк, форсирующий реку, не произвёл на мою учительницу особого впечатления.
– Что-то у тебя сегодня не очень получается, – заметила она и больше на такие олимпиады не посылала. Тогда она уже вела у нас черчение, по которому у меня была одна из немногих четвёрок (к счастью, она не учитывалась при расчёте среднего школьного балла, который в то время суммировался с оценками, полученными на вступительных экзаменах). Но виной этому был ужасный почерк, которым я делал подписи под чертежами. Как бы там ни было, наши совместные семейные усилия особого успеха не приносили, потому что сам я рисовал неважно, а художественный стиль моей сестры учительнице не нравился.
Однажды в школе проводился конкурс на лучший рисунок (городской пейзаж). Работы учеников вывесили в коридоре, возле классов. В том числе и отличный рисунок сестры, выполненный, как всегда, в бледных тонах. Но учительница даже не обратила на него внимания. Один раз я увидел её сидящей в коридоре со стопкой рисунков на коленях. Я подошел, когда она их перебирала. Вдруг учительница вытащила из стопки один лист и сказала мне:
– Вот за этот рисунок я бы сразу дала первое место, но он, к сожалению, не подписан.
Я посмотрел. На нём яркими красками была изображена стройка. На крыше дома стояло несколько рабочих и один из них рукой подавал знаки крановщику, спускавшему вниз плиту.
– Вы знаете, – сказал я, – это мой рисунок.
И действительно это было одно из тех срочных домашних заданий, которое мне пришлось выполнить самому. Так я стал победителем школьного конкурса на лучший рисунок.
Контрабандисты
Поскольку большинство русистов работало в Хомсе, Алеппо, Латакии и Джебле, первые полтора года мы с моим начальником 10-13 дней в месяц проводили в командировках. Однако после смены руководства положение ухудшилось. Новый торгпред оспаривал каждый пункт наших заданий на командировку, а его заместитель по кадрам вообще отказывался их подписывать. Теперь удавалось вырваться из Дамаска всего на 3-4 дня в месяц. Все нормализовалась с приездом нового руководителя контракта, который смог наладить хорошие отношения с начальством. Командировки стали чаще, а один раз Торгпред меня даже взял в Латакию (мы сопровождали министра строительства СССР).
Кроме частых поломок нашей «Лады», причиной которой была описанная выше авария, с нами постоянно случались разные происшествия. Однажды шеф взял с собой в командировку жену и дочь-младшеклассницу, и мы вечером заехали на пляж, возле Латакии. Искупавшись, мы неудачно развернулись на берегу моря, и машина намертво застряла в песке. Наступила ночь. Неожиданно в темноте появился небольшой автобус. Когда мы подошли к нему и попросили взять нас на буксир, группа сирийских молодых людей тут же вылезла из автобуса, приподняла машину и поставила её в безопасное место.
В другой раз, неподалеку от этого пляжа, мы с новым руководителем контракта, не сбавляя скорости, решили форсировать на нашей «Ладе» небольшую речку, которая, как мы поняли потом, соединялась с морем. В результате у машины оторвался номер, а вода залила её до сидений. Нас было трое, мы позвали еще одного парня, который сидел на берегу, и вместе выкатили машину из воды.
– Как мы вернёмся потом назад? – спросил я парня.
– Вода уйдет, – коротко объяснил он.
И действительно после отлива мы без труда пересекли ту же самую речку. Несмотря на летнюю жару, нам пришлось ещё долго просушивать сидения и коврики «Лады».
Как-то мы поехали с делегацией в Пальмиру, через пустыню. Наступил вечер. Бензин на исходе, заправок нет, встречных машин тоже. Думали, так и заночуем. Вдруг вдалеке заметили огонёк. Свернули с дороги, навстречу нам вышел молодой мужчина и продал бензин из канистры. Другая делегация приехала зимой, и мы все вместе отправились через заснеженную пустыню в Дейр-эз-Зор. Там нашли гостиницу. Рядом набережная, по ней протекала небольшая, наполовину высохшая река. Я знал её название, но всё равно спросил хозяина гостиницы. "Это Евфрат," – гордо ответил он. Выход из номера был прямо на улицу. Навалили сверху одеял наши куртки, так и спали. На следующее утро поехали дальше, миновали Ракку и остановились в ас-Сауре, чтобы осмотреть Евфратскую плотину. Вместе с советским инженером мы спустились на лифте вниз, где-то на седьмой уровень, и он показал нам турбины. Затем отвёл на смотровую площадку. Мой шеф решил нас сфотографировать. Для этого он вскочил на парапет и встал спиной к ревущему потоку. Нас всех охватил ужас от такого зрелища. А он спокойно спрыгнул на пол, и мы пошли дальше.
Оба моих начальника приехали в Сирию, имея международные водительские права. Но в Москве у них не было своих машин, поэтому, не имея ещё необходимого опыта вождения в стране, где все ездят, как хотят, и поголовно являются миллиметровщиками, они сначала попадали в опасные ситуации. С первым шефом мы какое-то время ездили на старой «Волге». Один раз нас оттеснил с дороги гигантский автобус, прочертив глубокую царапину вдоль борта. В другой раз, когда мы получили из Москвы новенькую «Ладу», мы двигаясь на ней задним ходом, врезались в мула, точнее в большой мешок у него на спине. Но поскольку в Союзе шеф увлекался гонками на мотоциклах, он научился водить машину так, что мы на трассе легко обгоняли Мерседесы и БМВ. До сих пор с содроганием вспоминаю, как он ночью на дикой скорости ехал по горному серпантину из Латакии в Алеппо. Второй начальник пытался учить вождению меня. Дважды мы приезжали с ним в пустой парк Тишрин, где обычно проводились выставки. В первый раз я чуть не съехал по лестнице вниз, с трудом дотянувшись ногой до педали тормоза (шеф был выше меня на голову, а мы не отрегулировали сидение водителя под мой рост – 176 см). Во второй раз я даже сделал несколько кругов по площадке, потом свернул на улочку, и ехавшая навстречу машина, опасливо прижавшись к бордюру, остановилась.
С первым начальником мы несколько раз были в Ариде, небольшом местечке в Ливане, недалеко от Хомса. Оставляли машину рядом с таможенным постом, шли пешком мимо деревни, затем по камням через ручей и – мы в Ливане. Мы приноровились выносить двухкассетные магнитофоны, ставя их вертикально в черных пакетах. Главное было успеть донести покупки до нашей "Лады", потому что на ней были дипномера. Меня и начальника не останавливали ни разу, но мы особо и не наглели. Как-то он захотел купить видео и телевизор. В лавке ему сказали, что это можно переправить через границу на осле, но в тот день было нельзя, так как патруль получил сигнал о возможной контрабанде гашиша. Однажды мы взяли с собой в Ариду директора Центра русского языка в Дамаске. Она, глядя на нас, тоже купила двухкассетник, и сирийский таможенник остановил её. Тогда она на литературном языке сказала ему: "Мне нужен магнитофон, потому что я изучаю арабский". Таможенник засмеялся и пропустил её.
В Тартусе мы с шефом иногда останавливались на ночлег в бунгало, на специально огороженном пляже для военных. Обычно мы брали с собой пропуска, подписанные начальником Генштаба Сирии. С этим удостоверением у меня как-то случился конфуз. Поехал провожать шефа в Тартус, на теплоход до Одессы. В городе машина заглохла. Стали её толкать, и этот скользкий ламинированный документ выпал из кармана моей рубашки. Обнаружил я это через полчаса, вернулся на то же место, а там работают уборочные машины. Оказалось, что пропуск смыло сквозь дренажную решетку в водосток. Пришлось напечатать длинную объяснительную записку сирийцам, чтобы мне выдали новый.
Как-то в Латакии мы вчетвером остановились в гостинице с до боли знакомым названием "Лазурный берег". Там, в двухэтажном номере, кроме основной двери, которая открывалась с помощью электронной карты, можно было раздвинуть стеклянные и прямо в плавках выйти на пляж. Там же, в Латакии, мы как-то сняли двухместный номер в другом отеле и попросили поставить туда дополнительную раскладную кровать для руководителя наших русистов в Алеппо, которого мы взяли с собой в командировку. Утром к нам заглянула уборщица со шваброй в руках, солидная полная женщина, и, увидев этого роскошного мужчину, с буйной растительностью на обнажённой груди, воскликнула:
– Алла́!
Один раз заезжали в И́длиб (российские СМИ и эксперты неправильно ставят ударение на второй слог), нынешнюю столицу «Джабхат ан-Нусра». Наших специалистов там не было. Встретились с губернатором. Он рассказал нам про местную достопримечательность – советского зубного врача, который учился в Союзе с одной сирийкой, и, женившись на ней, поселился в их городе. До этого мы встречались только с русскими, украинками и белорусками, женами сирийцев, и их детьми-билингвами.
Однажды мы приехали в военно-морской колледж в Джебле. Там советником был капитан 1-го ранга. У него дочь свободно болтала с соседскими детьми, которые то и дело забегали к ним в квартиру. Затем её посадили рядом со мной на диван с "Учебником арабского языка" Ковалёва и Шарбатова, по которому я сам когда-то учился в институте, и она начала так же бойко читать.
В других городах мы часто заходили в местные клубы, где собирались наши специалисты. О таких посещениях мой первый начальник говорил:
– Ну вот, опять я всех обыгрываю в настольный теннис и на бильярде, а ты – в шахматы.
И действительно, несмотря на своё довольно плотное телосложение, мой шеф в этих двух играх был настоящим мастером.
Среди развалин Пальмиры и Угарита
Конечно, за долгие годы моего пребывания в Сирии я увидел множество достопримечательностей, которыми так богата эта страна. Конечно, я не мог их внимательно рассмотрел, потому что почти всегда выступал в качестве переводчика, а не экскурсанта. Хорошо, что эта тематика была мне знакома благодаря работе в «Интуристе». Только здесь приходилось переводить не с русского на арабский, а наоборот.
Самой известной в мире достопримечательностью страны является, безусловно, Пальмира. Я побывал здесь дважды: во время срочной военной службы и через пять лет, работая с делегацией. За всей этой величественной архитектурой поздней античности стоит царица Зенобия. Она объявила о независимости от Рима и подчинила себе всю Сирию, восточную часть Малой Азии и Египет. В 272 г. н.э. армия Зенобии была разбита императором Аврелианом в сражениях при Антиохии (Антакье) и Эмесе (Хомсе).
Второй по известности достопримечательностью Сирии является Крак-де-Шевалье, замок госпитальеров (в 40 км от Хомса). В 2003 г. в ней снимался российский телесериал «Баязет» (по одноимённому роману Валентина Пикуля). Другую крепость, цитадель Салах ад-Дина (в 30 км от Латакии), я посетил, сопровождая министра строительства СССР и Торгпреда. Вспоминаю также нашу поездку в Сафиту (город в 18 км от Тартуса), где находится знаменитая башня, построенная тамплиерами. На крутом подъёме наш ПАЗик не справляется, скатывается несколько раз вниз. Мой приятель, капитан, шутит:
– Интересно, наши тела найдут обезображенными?
С башни в Сафите вниз смотреть неприятно, такая она высокая. С неё видны горы Ливана, Триполи, Средиземное море и Крак-де-Шевалье (все эти сооружения строились так, чтобы можно было передавать друг другу сигналы днём, используя зеркала, а ночью – зажигая костры). Сирийцы мне сказали, что самые красивые девушки в Сирии живут в Сафите. Занятый, как всегда, переводом, я их не успел рассмотреть. До этого на побережье мы видели выставленные на улице картины с изображением "Тайной вечери" и Девы Марии. Рядом бегали ребята полуевропейского вида – потомки крестоносцев. Также мы посетили чисто мусульманские цитадели в центре Дамаска и Алеппо.
В 12 км от Латакии находится финикийский город Угарит (6000 – 1190 до н.э.). До сих пор раскопана лишь его небольшая часть. Мы ходили среди развалин. Это были расположенные в ямах остатки зданий дворцового комплекса, храмов и библиотек (среди руин Угарита были обнаружены тысячи глиняных табличек, содержащих документы, записанные на 8 языках с использованием пяти видов письма). Арвад, в прошлом один из древнейших городов-государств в Северной Финикии (в 3,5 км от Тартуса), расположен на одноимённом острове. Нас отвёз туда катер – женщины и дети сели внутри, а мужчины, свесив ноги с борта, устроились снаружи.
Кроме того, я видел монастырь Святого Симеона (в 35 км от Алеппо), развалины Ресафы (древнего Сергиополя), расположенной к юго-западу от города Ракка и реки Евфрат, монастырь Святой Фёклы в Маалюле (в 55 км от Дамаска) и так наз. Хрустальную мечеть Сейиды Зейнаб, внучки пророка Мухаммеда, особо почитаемой мусульманами-шиитами (в южном пригороде Дамаска). В Маалюле, жители которого до сих пор говорят на одном из арамейских языков, мы частенько заполняли небольшую пластмассовую канистру местным монастырским красным вином типа нашего кагора, когда отправлялись в очередную командировку.
Отдельно надо сказать о достопримечательностях крупных городов. В Дамаске – это, конечно, огромная мечеть Омейядов (VIII век), в которой находится могила Салах ад-Дина. В Хаме – нории (гигантские водяные колеса). В Хомсе – мечеть Халида ибн аль-Валида (XI век), военачальника, возглавлявшего арабское завоевание Сирии в VII веке, кульминацией которого стала битва при Ярмуке (636 г.), положившая конец византийскому господству в Сирии. Здесь находится его мавзолей.
И снова Петровка, 38
Несколько месяцев назад туристическая фирма, в которой я работал, ликвидировалась, и я сидел дома. Вдруг мне позвонили и вызвали на Петровку, 38. Я попытался связать это с моей работой в должности начальника финансового отдела, но оказалось, что речь идёт о моём однокласснике, скульпторе по профессии. Его обвиняли в теракте против Посольства США в Москве, совершённом как ответ на бомбардировки Югославии. Затем об этом сняли документальный фильм, который показали по ТВ. Я записал его на видеоплёнку и передал однокласснице. От неё ранее я узнал все подробности (она какое-то время состояла в гражданском браке с подозреваемым). Он с напарником, переодевшись в камуфляж, захватил машину и, подъехав к Посольству США, попытался выстрелить в него из двух гранатомётов. Но оружие у них было копаное, поэтому дало осечку. Находясь под следствием, одноклассник сказал, что знает только имя своего напарника. Зато он подробно описал всех, с кем учился, и даже вспомнил их школьные клички.
– Это правда, что Вы во 2-ом классе написали роман? – спросил меня следователь.
– Да, правда, – ответил я.
– Потом пробовали что-то писать?
– После армии разослал в редакции разных журналов пять рассказов, но везде мне отказали.
– А почему?
– Сказали, что они безыдейные.
Потом следователь упомянул фамилии ещё нескольких однокашников. Ни разу не задав мне прямого вопроса о том, что я знаю об интересующем его деле, он вдруг сказал:
– Судя по всему, Вы не хотите нам помочь.
– Но я не видел его со дня окончания школы, – быстро ответил я.
– Нет, он был на вашей встрече одноклассников пять лет назад.
Это правда, но в квартире упомянутой одноклассницы было столько народу, что я даже не запомнил всех, кто там присутствовал. Ничего не добившись от меня (в интернате за всякое фискальство устраивали тёмную, да и представьте себе на миг, как Кюхельбекер идёт к директору Царскосельского лицея доносить на Дельвига), следователь подписал мой пропуск, и я пошёл домой. Позвонив однокласснице (к сожалению, она вскоре умерла), я узнал, что её тоже вызывали на Петровку, 38. Там побывал ещё один наш однокашник, которого милиция, не найдя дома, привезла с дачи. Как-то одноклассница помогала ему с разменом квартиры после развода. А меня она однажды попросила помочь её другу с продвижением скульптурных работ, и я связал его с одним знакомым журналистом, писавшим об искусстве.
Однокласснику дали 6,5 лет с отбыванием наказания в колонии строгого режима, но оставили в Москве. Тот, кто навещал его, сказал, что в камеру ему привезли глину и теперь он лепит там начальников.
Как я не стал вторым Галуа
Наверное, я полюбил математику благодаря нашему учителю, который к тому же был очень сильным шахматистом. Раз он дал нам сеанс одновременной игры вслепую на четырёх досках. Спустя год, в 6-ом классе (напомню, что я научился играть в шахматы только в 5-ом), теперь уже в обычном сеансе на двадцати досках для всей школы, мне удалось одержать над ним победу. Математик был большим оригиналом. Иногда в классе происходили такие диалоги:
– Поставьте "два", я распишусь.
– За что?
– "За что?" спрашивают в милиции. У меня спрашивают "почему?"
– Почему?
– Ко мне обращаться то-о-лько по математическим вопросам.
Если, например, во время урока у кого-то падала на пол точилка, он немедленно реагировал:
– Кто уронил чернильницу? У меня музыкальный слух.
Во время ночного дежурство по интернату он будил нас следующим образом:
– Подъём, отцы, вставайте. Сегодня на завтрак у нас кар-р-манная каша.
Такое обращение к мужской половине класса у него содержалось и в обычной фразе:
– Обижаешь, отец, обижаешь.
И ещё одно, глубоко философское высказывание:
– Все мы ошибаемся, только этим мы похожи на гениев.
В конце учебного года он освободил меня от своих уроков, и я в течение мая разгуливал по лесочку, находившемуся на территории нашего интерната.
В 7-ом классе у нас появился новый учитель математики, обладавший уникальной памятью, но несколько педантичный. Время от времени он низко наклонялся над учительским столом, вытянув указательный палец руки, и, грозно посмотрев на какую-нибудь оробевшую девочку, называл вначале её имя, а после недолгой паузы – фамилию её тезки, сидящей в другом конце класса.
– Ну, неплохо сказал, неплохо, правда, неве-е-рно, – с особым ударением на последнем слове говорил он кому-нибудь из ребят. – Ты был бы умным мальчиком, если бы не был дураком (Какая логика!). Это же артель «Напрасный труд». Ты не ра-бо-та-ешь! Вызываю к доске – отец дьякон, деньги на кон! И в какой тетради на парте ты оставил свои знания – в коричневой или голубой? Вижу, что не помнишь. Та-а-к, здесь у нас медвежий угол. Откуда ты получил этот квадратный корень? Как «мудрец перед Дадоном, стал и вынул из мешка Золотого петушка». Какие сопряжённые? Ну-ка, может быть, я издалека не вижу, – он вставал, лицо его с очками, болтающимися на самом кончике носа, вытягивалось. – Нет, вроде бы так, не ошибся. А ну, сотри скорее, чтобы никто не увидел.
Затем он садился за стол и выдавал что-то явно не из классики:
Славу в детстве много били
По неокрепшей голове,
И в голове его извилин
Оказалось только две.
Никто из учеников не воспринимал это всерьёз, наоборот, слушали с восторгом. Я же, начитавшись популярных книжек Я.И. Перельмана по арифметике и алгебре, мечтал о математических открытиях. В 5-ом классе я придумал способ вычисления площади круга и объема шара, вписав их в квадрат и куб соответственно, а также быстрого деления и умножения в уме чисел на 5. В 6-ом классе, когда алгебру у нас вела женщина, я обнаружил в квадратах, кубах чисел и в их разности определенные закономерности, которые пояснял с помощью правила Гаусса. Свои результаты я показал новому учителю в 7-ом классе. Но мои «открытия» не произвели на него никакого впечатления. Тогда я не знал, что проявленный таким образом интерес к математике выйдет мне боком в 10-ом классе, когда он каждый урок вызывал меня к дополнительной доске, в правом углу класса, и заставлял решать сложнейшие задачи для поступающих в вузы. Конечно, они были мне не под силу, и я мог делать это только с его помощью. К тому же я стал пропускать много занятий по болезни и впервые получил за год четвёрки по алгебре и геометрии.
На 3-ем курсе института мы должны были сдавать зачёт по предмету "Использование математических методов в гуманитарных науках". Для этого следовало ответить по билету, либо объяснить решение одной из пяти предложенных задач на Фортране. Я попросил помочь в этом старшую сестру жены. Нельзя сказать, что сразу понял решение (в какой-то момент она даже стала сердиться), но на зачёте я смог его объяснить. Позднее, по указанию научного руководителя, я сам применил в своем дипломной работе на тему "Порядок слов в арабском прозаическом тексте" (правда, в примитивной форме) математические методы. Я расписал на карточки две тысячи предложений, взятых путём сплошной выборки из нескольких текстов, и в конце каждой главы (дипломная работа получилась очень длинной – 120 страниц, хотя было достаточно 40) указывал частотность случаев прямого и обратного порядка слов.
Потом моя старая любовь к математике (и, конечно, азартность) побудила меня сделать расчёты вероятностей выигрыша во всех известных в советское время лотереях, а также помогла мне в дальнейшем при работе на финансово-экономических должностях в банках и турфирмах.
Командное первенство МГУ
В шахматную команду ИСАА при МГУ я попал не сразу. По окончании 1-го курса большинство наших студентов послали на стройку, а несколько человек, в том числе и я, были отправлены на завод железобетонных изделий. В перерывах между работой мы играли в карты (марьяж) и шахматы. Случайно среди нас оказался перворазрядник, член команды института. Оценив нашу силу игры, он пригласил меня на пятую доску в сборной, а другого однокурсника – на шестую. Таким образом, на командных соревнованиях я сидел после одного кандидата в мастера и четырёх перворазрядников. Параллельно я дважды, без особого успеха, сыграл в квалификационных турнирах. Однако это не помешало мне во втором полугодии перейти из общефизической группы в Шахматный клуб МГУ. Теперь в конце каждого семестра, во время зачётной сессии, я специально ехал на Ленинские горы, и международный мастер Иосиф Ватников (впоследствии уехал в США), ничего не спрашивая, ставил мне зачёт. Он знал всех игроков клуба пофамильно по отчетам о турнирах и матчах. Это продолжалось два с половиной года вплоть до окончания 4-го курса.
Помню, на первой доске команды нашего факультета играл кандидат в мастера из Монголии. Во время матча с журфаком мне говорят: "Смотри, сегодня против нас играет гроссмейстер Сергей Макарычев". Вижу, сидит молодой человек в очках, интеллигентного вида. К моему удивлению, они довольно быстро сыграли вничью. Были ещё два известных шахматиста, которых я застал в то время – Долматов и Юсупов (оба – с экономфака). Сильные шахматные сборные, которые имели в своём составе гроссмейстеров и мастеров и претендовали на призовые места, в день игры в командном первенстве МГУ освобождали от занятий. Нас – нет (мы были во втором десятке, примерно на 13-ом месте; на последнем был обычно факультет почвоведения). Я играл по вечерам, после утренних занятий и выполнения больших домашних заданий в одной из свободных аудиторий. К 18:00 у меня уже начинала болеть голова, и за доской я соображал плохо, чаще проигрывая. На 4-ом курсе эти боли вдруг прекратились, и я выиграл пять партий подряд. После очередной победы капитан сборной института (ныне известный автор этюдов, дважды мастер Карен Сумбатян, ученик Анатолия Кузнецова) спросил у меня:
– Ты бланки партий собираешь?
– Да, конечно, – ответил я, но на предпоследнюю командную игру не явился. Она совпала по времени с днём рождения моей старшей сестры.
– Ты мог просто на минуту заехать и сдаться, – ругал меня во время последнего, седьмого, тура капитан команды.
На 5-ом курсе физкультуры у нас не было: учились мы только по понедельникам. После Нового года мы вообще перестали ходить на занятия в институте. Я, как и остальные выпускники, сидел дома и писал дипломную работу, время от времени встречаясь со своим научным руководителем, посещая дополнительные курсы подготовки к Олимпиаде-80 и подрабатывая переводчиком в различных организациях. Потом, будучи в «Интуристе», я записался в шахматный турнир по переписке, но выбыл из него, потому что начал оформляться в загранкомандировку (срочная военная служба в Сирии).
