Владимир Рыскулов
Вспоминалки
Отношение председателя правления ко мне настолько изменилось, что она за мои ошибки лишь слегка журила меня, а за небольшие упущения других сотрудников спрашивала очень строго. Характерный пример – мы сидим на кухне с симпатичной 20-летней выпускницей банковского колледжа и пьём чай. Заходит председатель правления и буквально выгоняет её с кухни на рабочее место. Мне же не говорит ни слова, как будто меня там нет.
После нашествия кредиторов из другого банка, описанного в вспоминалке «Как нас держали в заложниках (лихие 90-е)», арендодатель в сопровождении двух работников принадлежавшей ему компьютерной фирмы снова пришёл в подвал, куда он нас выселил, требовать арендную плату. Через некоторое время он вернулся к себе, а его спутники остались, чтобы мешать нам работать. Тогда я вспылил, ударил кулаком по столу и начал кричать на них (включил, как говорят, иррациональное):
– Что вы здесь делаете? Убирайтесь отсюда! Вы кто такие – бандиты, рэкетиры? Ну-ка, быстро пошли на выход!
Не выдержав такого мощного психологического напора, они быстренько ретировались. Бывшая моя подчинённая, которая перешла в бухгалтерию, захлопала в ладоши.
– Я вижу, у вас появился неформальный лидер, – ревниво заметила председатель правления.
Потом я перешёл в другой банк, она – тоже. Затем я полгода сидел дома, и она позвала меня на должность своего помощника в банке, в который она только что была назначена заместителем председателя правления. Я встретился с ней там, мы почти договорились, но через неделю она сказала мне по телефону:
– К сожалению, выяснилось, что здесь приходится задерживаться допоздна, а я знаю, тебя не устраивает ненормированный рабочий день.
Я отработал ещё в двух банках и как-то снова позвонил справиться о её здоровье. Боли в желудке у неё возобновились. Одна женщина, с которой она доверчиво делилась своими идеями, подсидела её в банке, в результате она ушла на преподавание в Финансовую Академию.
– В., тебе что-нибудь надо? – спросила она меня дважды. Я ответил, что звоню ей без какой-либо цели. И это была правда: к тому времени я уже перешёл в туристический бизнес.
Последней авантюрой банка перед сменой хозяина была безналичная покупка акций АО «МММ» на сумму в 50 миллионов рублей. В пятницу мы перевели туда деньги, а в понедельник эта пирамида рухнула. Чуть раньше, в субботу, мы купили с женой акций на 2,2 миллиона при моей ежемесячной зарплате в 600 тысяч. Какие-то деньги на них потеряли также первый заместитель председателя правления и некоторые наши приятели. Позднее мы вообще лишились остатка сбережений, отдав 500 тысяч рублей ИЧП «Властелина», причём знакомая старшей сестры моей жены, бывшая посредником в этом деле, получила машину, но с ней развёлся муж, родственники которого из-за неё тоже потеряли свои деньги.
На следующее утро по поручению руководства я поехал в АО «МММ» и, вернувшись, начал рассказывать об увиденном в столовой во время обеда (кормили нас бесплатно, для приготовления еды взяли двух симпатичных женщин):
– Я приехал и увидел там бесконечную очередь людей, чтобы войти в здание. Она поднималась на верхний этаж.
– И тогда Вы вернулись? – спросила жена владельца банка, управляющая делами, которая тоже сидела за столом.
– Нет, мне удалось зайти вовнутрь.
– Правда? – удивлённо воскликнула она.
– Да, я прошёл мимо очереди и заглянул в комнату, где сидели работники «МММ». Одна из девушек с рацией в руках пошла со мной наверх мимо охраны, вооружённой автоматами, и провела в комнату, где сидел очень любезный мужчина. Он выслушал меня и признался: «Да, мы получили ваш денежный перевод и были очень удивлены».
Далее я рассказал, что выполнил порученное мне задание, касавшееся некоторых деталей этого перевода, но опустил окончание разговора.
– Мы можем вернуть вам деньги, – заявил вдруг он.
– А как вы это сделаете?
– Ну, я знаю, что в банках есть такие депозиты… – намекнул он мне.
Я сразу понял, что могу с помощью этого человека вернуть не только деньги банка, но и свои, личные, но мгновенно прикинул, что в нашем неблагополучном банке этот его депозит с высокими, как он надеется, процентными ставками, будет быстро проеден и тогда эти люди с автоматами придут в первую очередь ко мне. Я сделал вид, что не понял, о чём он говорит, и, поблагодарив его, ушёл.
– Ничего, – сказала мне председатель правления через несколько дней, когда все поняли, что 50 миллионов рублей нам не вернуть, – зато теперь у тебя есть хоть и отрицательный, но опыт работы с ценными бумагами.
– Конечно, я уже терял деньги, – сказал мне хозяин банка со спокойной улыбкой, – но чтобы так быстро. Знаю, что ты лично тоже понёс убытки.
Думаю, что в тот день он уже начал договариваться о продаже банка другому владельцу.
Чуть раньше к нам несколько раз приезжали двое владельцев магазина, которые удачно покупали и продавали акции АО «МММ» и просили открыть им так наз. кредитную линию. Вскоре по распоряжению председателя правления банка я поехал с этими ребятами в их магазин.
– А какой вы можете предложить залог? – спросил я, осмотрев два больших торговых зала.
– Товары.
– Т.е. вы хотите, чтобы мы открыли вам кредитную линию под залог товаров в обороте?
– Да.
– А эти товары принадлежат вам?
– Нет, все товары у нас на комиссии.
Когда я вернулся в банк, председатель правления выслушала меня и удовлетворённо сказала:
– О, как ты профессионально их раскрутил.
После этого в трёх других банках я занимался плановой и аналитической деятельностью, а здесь мне пришлось, как говорится, работать «в поле». Зато теперь есть о чём вспомнить.
Ещё раз о шахматах
Конечно, свойственная мне любовь к системе не могла не проявиться в отношении такой важной для меня игры, как шахматы. Посещая в 8-ом классе Московский Дворец пионеров, я понял, что мне не хватает знания шахматных начал. Вспомнив тот факт, что выдающийся венгерский мастер Рудольф Харузек (1873-1900) переписал дебютно-теоретическое руководство по шахматам «Хандбух» за неимением средств на его покупку, я решил создать своё.
Во время летних каникул я приобрёл четыре общих тетради в клетку по 96 листов в каждой. Первые две из них я посвятил открытым и полуоткрытым началам, а остальные – закрытым. В дачной библиотеке я взял первую часть двухтомника Пауля Кереса «Теория шахматных дебютов. Открытые дебюты» (Таллин, 1949), два сборника партий ХХ и ХХI первенств СССР по шахматам (М., 1954 и 1955), а также старинный «Курс дебютов» В.И. Ненарокова (М.-Л., 1928). Позже одноклассник дал мне на время книгу «300 партий-миниатюр» А.Я. Ройзмана (Минск, 1972). Из имеющихся в моём распоряжении книг и журналов я выписал все партии до 20-го хода включительно (тогда этого было достаточно), распределив их по разным тетрадям в зависимости от сыгранных в них дебютов. Вернувшись в Москву, я то же самое проделал со знаменитым сборником «300 избранных партий Алехина с его собственными примечаниями» (М., 1954) и «Курсом дебютов» В.Н. Панова (М., 1957), а также книгой «Избранные партии 1926-1946» М.М. Ботвинника (Л., 1949) из библиотеки на маминой работе.
Так возник обширный «Курс шахматных дебютов», который я пополнял новыми партиями в течение многих лет. Это были не соединённые вместе дебютные справочники, а сборники партий, подобные тем, что уже в настоящее время издавал А.Е. Карпов (часть их – в сотрудничестве с Н.М. Калиниченко) в виде серии книг с общим названием «Учитесь играть защиту Каро-Канн (испанскую партию, английское начало, ферзевый гамбит, сицилианскую защиту)». Это был мой второй после написания рукописных биографических энциклопедий (словарей) труд, в котором применялся принцип тотального овладения новым материалом – при переписывании и систематизации больших массивов информации их непроизвольное запоминание. Сходный процесс происходил, когда я в дошкольном возрасте переписывал гигантскими печатными буквами «Королевство кривых зеркал» Виталия Губарева, о чём я рассказывал раньше. То, что в педагогике называется формированием орфографической грамотности методом непроизвольного запоминания слов при списывании текстов.
Дома у меня в то время было всего пять шахматных книг – «Чигорин» Е.А. Васюкова, А.Ю. Наркевича и А.С. Никитина (М., 1972) из серии ВШМ, «Учебник шахматной игры» И.Л. Майзелиса и М.М. Юдовича (М., 1950), «250 ловушек и комбинаций» и «Отказанный ферзевый гамбит» Я.И. Нейштадта (М., 1973 и М., 1967), «Программа подготовки юных шахматистов II разряда» (М., 1971), составленная В.Е. Голенищевым, а также довольно много рижских журналов «Шахматы» (к студенческим временам они занимали уже целую книжную полку). По отказанному ферзевому гамбиту, ввиду наличия упомянутой монографии Я.И. Нейштадта, я ограничился тем, что только выписывал партии из журналов. По остальным книгам, находившимся дома, мною был составлен рукописный дебютный указатель.
На эту работу ушли все три месяца летних каникул. Бабушка и тётя, конечно, ругались на меня из-за того, что я, будучи на даче, совсем не гуляю, но я остановился лишь в тот день, когда поставил в своей работе последнюю точку. В начале сентября я приехал в Московский Дворец пионеров записаться в очередной турнир. Тренер недобро посмотрел на меня и сказал:
– Мест больше нет. А то тут все хотят стать Фишером.
Больше я туда не возвращался.
Однако мой труд напрасно не пропал: в будущем он позволил мне уверенно разыгрывать начала в личных и командных соревнованиях и подвиг меня на написание дебютных статей для журнала «64-Шахматное обозрение». Что касается четырёх общих тетрадей, в которые я также вкладывал вырезки из газет и ненужных мне журналов, отчего они неимоверно разбухли, то со временем у меня была собрана такая гигантская шахматная библиотека, включая первоначально использованные для рукописного «Курса дебютов» книги, что я их за ненадобностью просто уничтожил. То же самое я сделал и со своей дебютной картотекой, которая при наличии современных компьютерных баз была чересчур громоздкой и неудобной в работе.
О сирийском климате
Климат в Сирии сухой и жаркий. Дожди выпадают крайне редко. Как-то их не было всё лето и осень, и первый пошёл лишь в феврале. Тогда звучали призывы к экономному расходованию воды, и было запрещено поливать из шлага свои садики – любимое занятие некоторых местных жителей. Был, правда, случай, когда в течение короткого времени выпало столько осадков, что затопило дороги в районе мостов и машины ехали, погрузившись в воду. В Хомсе и Дамаске мы жили в полуподвальном помещении, в сток наших двориков забивались листья, и в них быстро скапливалась вода. Снег выпадал редко и тут же таял. Кое-где, в горах, он задерживался отдельными клочками, например, на автостраде между Дамаском и Хомсом, и лишь когда мы ехали в Дейр-эз-Зор, в сторону границы с Ираком, он покрывал всё окружающее нас пространство.
В Дамаске летом было нестерпимо жарко, асфальт буквально плавился под ногами. Пройдя во время сиесты по улице семь минут от работы до дома, я падал на кровать и тут же засыпал. Без головного убора ходить было вообще опасно. Солнце слепило глаза. Лица жён специалистов, пренебрегавших тёмными очками, быстро покрывались морщинами. Мне, с моей всего лишь одной четвёртой восточной крови, они были не нужны, и я носил простые, с диоптриями. В Хомсе было не так жарко благодаря постоянным ветрам, которые дули с моря через расщелину между хребтами Ансария и Антиливан. Они же сдували москитов, которые в Дамаске яростно нападали на жену и детей, но совершенно игнорировали меня. Здесь, по улицам, часто ездила машина, пускавшая специальный дым против москитов, но это мало помогало. В портовых городах Тартус, Джебла и Латакия было всегда жарко и влажно, примерно как в нашем Сочи.
В Дамаске вода очищалась серебряными фильтрами, установленными еще французами, а в Хомсе она была насыщена солями, поэтому её приходилось кипятить в большой кастрюле. На дне выпадал толстый слой белого осадка, очищенную таким образом воду переливали в другую кастрюлю, а остальное выбрасывали. У тех, кто так не делал и увлекался газировкой, при изготовлении которой местные использовали некипяченую воду, уже в течение года появлялись проблемы с почками. В Хомсе же однажды была песчаная буря. Всё небо потемнело, и улицы покрылись красным песком. Она пришла не из Сирийской пустыни, где только камни и потрескавшаяся глинистая корка, а из Саудовской Аравии. Там же постоянно отключали свет из-за недостаточного уровня воды на Евфратской плотине. В кинотеатрах и некоторых магазинах начинали шумно работать генераторы, в большинстве же мест обходились свечами и фонариками.
В целом, нам тёплый сирийский климат, с его постоянно голубым безоблачным небом, очень нравился. Вернувшись зимой, по окончании моей срочной службы в армии, мы снова попали в морозы и слякоть, от которых совершенно отвыкли. Дочери при этом всем говорили:
– Нам такой климат не подходит.
В детстве и ранней молодости я часто страдал простудными заболеваниями, недаром одной из моих школьных кличек было «Болявый». Но в Сирии я так прогрелся, что не ходил в районную поликлинику и не бюллетенил десятилетиями.
Дела миграционные
Приехав в Сирию в качестве военного переводчика, я имел при себе служебный загранпаспорт синего цвета, который у меня тут же забрали, и никаких других документов у меня в течение двух лет не было. Вернувшись туда спустя почти три года, я имел при себе обычный красный загранпаспорт. Нам с шефом местные военные сразу выдали удостоверения, подписанные начальником Генштаба Сирии. С ними нас везде пропускали, селили в гостиницы во время командировок, т.е. фактически они заменяли нам паспорта. Вскоре от наших русистов, работавших в других городах, я узнал, что администрация их учебных заведений делает им вид на жительство (ика́му). Однако я отнёсся к этому весьма легкомысленно (между тем у моего начальника был паспорт синего цвета, который, как я потом понял, имел свои преимущества) и не предпринимал никаких действий.
После того, как у жены, уезжавшей в Москву в связи с третьей беременностью, возникли из-за отсутствия вида на жительство проблемы, я обратился в миграционную службу, пробыв к тому времени в Сирии целый год. До этого я выяснил, что по местным законам меня могут немедленно выслать из страны. Тогда я ещё не начал работать в отделе кадров и заполнять на арабской пишущей машинке для МИДа САР необходимые документы к зелёным дипломатическим и синим служебным паспортам работников Торгпредства и не знал их отличия от обычных красных.
Я зашёл в большой зал, где за стойками стояли работники миграционной службы в форме, но без знаков различия. Подошёл наугад к одному из них, показал своё военное удостоверение и объяснил ситуацию.
– Вам не нужен вид на жительство за прошедший год, – неожиданно спокойно сказал он. – Заполните анкету, и мы Вам выдадим его за этот.
Я быстро написал на арабском, что надо, он, не читая, забрал анкету, сделав на ней какие-то пометки, и велел прийти через три дня.
Получив вид на жительство, я сказал ему, что еду в отпуск. Он попросил меня привезти из Советского Союза электробритву, что я и сделал, естественно, отказавшись от денег. С тех пор я оформлял у него вид на жительство для себя, жены, вернувшейся в Сирию после рождения третьей дочери, а также некоторых преподавателей нашего контракта, работавших в Дамаске. В этом случае я брал у них фотографии и паспорта, шёл к моему знакомому, сам заполнял анкеты и без проблем получал на них вид на жительство.
Детские шалости
В 4-ом классе одна из родительниц научила нас вязать на спицах и крючком. Это успокаивающее занятие мне понравилось. Как-то, уже женившись, я связал розовый шарфик для старшей дочери. Однако подобно другим детям, я использовал спицы не только по их прямому назначению. Однажды, лёжа на кровати, я вставил одну из них в розетку. Раздался треск, возникло свечение, и я получил увесистый удар электрическим током в руку. Со спицами было связано и другое неприятное происшествие. Помимо длинных, тупых, я пользовался ещё и короткими, острыми. Как-то раз мама полезла в выдвижной ящик стола и наткнулась на одну из них. На моих глазах она пронзила насквозь ей руку, войдя рядом с большим пальцем и выйдя возле ребра ладони. Но мама довольно спокойно отнеслась к этому, просто помазала две ранки йодом. Помнится, родная бабушка вовсе, порезав кухонным ножом палец, обёртывала его обрывком газеты и продолжала готовить еду.
В детстве я видел, как другие ребята расплющивали монетки, подкладывая их под трамвай. На даче я решил таким же образом сделать ножичек, положив большой гвоздь на рельсы, но он во время прохождения поезда упал. Тогда я привязал его к ним верёвкой, не бумажной, а очень прочной, пеньковой. Поезд неожиданно разорвал её, но это произошло не мгновенно – я увидел, как при этом напрягся рельс, и услышал громкий звук лопнувшей верёвки. Это, конечно, испугало меня, и, несмотря на то, что гвоздь принял ту форму, которую я хотел, желания повторять этот опыт у меня больше не возникало.
Во дворе мальчишки то поджигали остававшийся после сварочных работ карбид, кидая его в лужу, то взрывали, насыпав в бутылку, наполненную водой и закрытую пробкой. В интернате некоторые ребята увлекались изготовлением самопалов. Помню, стал свидетелем испытания одного из них в нашей раздевалке, расположенной в подвале. Там был собран макет крепости из кусков фанеры, скреплённых пластилином. Все вышли из комнаты, раздался громкий выстрел. Войдя, мы обнаружили, что маленькая пулька пробила фанеру насквозь.
На старой квартире у нас была газовая плита, и я любил, зажав клещами кусочек свинца, плавить его на огне. Никто не возражал против моих сомнительных опытов, наоборот, дочь соседки даже принесла мне для них с работы крошечный, размером с напёрсток, тигель. Однако расплавленный свинец как-то прилип к конфорке, и её невозможно было до конца очистить, поэтому я бросил это увлекательное занятие.
О коллекционировании
В детстве племянник моей двоюродной бабушки подарил мне большую жестяную коробку из-под монпансье, наполненную марками. Я разложил их по маленьким альбомам и продолжал приобретать новые. Мама работала в секретариате правления одной крупной организации. Она вырезала из конвертов писем, приходивших к ним со всего света, марки и приносила их домой. В нашем районе, куда мы переехали, когда я учился в 5-ом классе, на окраине Москвы, был большой магазин. Возле него собиралась толпа хорошо одетых, интеллигентного вида мужчин, которые покупали, продавали и обменивались марками. Мы до сих пор собираем их – они хранятся в больших, увесистых альбомах. Одно время коллекционировали значки и открытки с фотографиями советских актёров и актрис, но это было недолго и в незначительных количествах.
Один раз мама купила мне набор этикеток к спичечным коробкам. На них были изображены этапы освобождения Европы от гитлеровских захватчиков: Белграда, Вены, Будапешта и т.д. Я любил их рассматривать, но новых больше не покупал. Старшая сестра коллекционировала точилки и пластиковые календарики. Её 2-ой муж собирал гигантские модели поездов начала XX века с подсветкой внутри вагонов (были и рельсы к ним) и автомобилей различных марок, а также коллекционные бутылки спиртного, привезённые из Германии и Великобритании. В школе у всех моих одноклассников были наборы красивых фантиков от конфет. Ими обменивались и их использовали в игре. Так они кочевали из кармана одних учеников в другие. Младшая дочь и сейчас собирает иностранные монеты и боны.
Кроме собраний сочинений и шахматных книг, о которых я подробно рассказывал в вспоминалке «Книжный стяжатель», в нашем доме постепенно скопилась многочисленная научная литература по всем отраслям знаний. Самыми крупными собраниями являются книги по философии (в основном, первоисточники), истории (главным образом, военной) и литературоведению. Серия «Сто великих» у меня собрана полностью: в сущности, это тоже своеобразные энциклопедии, написанные на основе множества книг, часто недоступных в Интернете. Большая коллекция научных произведений о Великой французской революции и наполеоновских войнах, в том числе двухтомная «История жирондистов» Альфонса де Ламартина и девятитомная эпопея Луи-Адольфа Тьера, более известного в советское время как душитель Парижский Коммуны 1871 г. Множество книг по древней истории, включая семитомник «Закат и падение Римской империи» Эдуарда Гиббона, четырёхтомную «Римскую историю» Теодора Моммзена и «Историю Древней Греции» Эрнста Курциуса в пяти томах.
Огромный массив составляют книги о Первой и Второй мировых войнах. Во 2-ом случае мне пришлось постепенно отказаться от мемуаров наших генералов и почти всех научных книг советского периода, вполне доступных в Интернете, заменив их на новые. Но больше всего мне нравятся книги по истории разведки и контрразведки: они почти никогда не бывают скучными. И конечно, я собрал (и прочитал) практически всё, что было написано о Сталине, главном оппоненте нашей семьи, его окружении и репрессиях.
О памяти
Всегда с трудом запоминал цифры. Храню в памяти несколько городских номеров телефонов и лишь один – своего мобильного. Завидовал бухгалтерам, которые без труда жонглировали десятками чисел в то время, как мне приходилось постоянно их записывать. Это мешало моей работе на финансовых должностях в банках и туристических фирмах. То же самое касалось запоминания лиц и имён новых знакомых. Тут я частенько попадал в неприятные ситуации из разряда «извините, обознался». Усугублялось это и слабым зрением. Впрочем, и моя младшая дочь страдает тем же самым, особенно в отношении лиц мужчин, но, будучи художницей, легко запоминает детали одежды обоих полов, а также макияжа и причёсок женщин. Оба мы постоянно путаем внешне похожих актёров и актрис. Тут нелишне рассказать историю, происшедшую с одной знакомой моей сестры. Ей надо было в полиции описать внешность двух преступников.
– А давайте я лучше вам их нарисую, – сказала она. – У меня художественное образование.
Портреты обоих преступников размножили, и через некоторое время их задержали в одном из клубов района.
Вся моя жизнь связана с так называемой графической памятью, но развивалась она постепенно и не сразу. Помню, как в 6-ом классе я бродил по лесу, примыкавшему к спальному корпусу нашей школы-интерната, с учебником истории средних веков в руках и тщетно пытался выучить один параграф, проговаривая его вслух. Через несколько лет мне было достаточно прочитать один раз десяток страниц любого учебника, чтобы запомнить урок. Что касается текстов на французском языке, то при пересказе я, не мудрствуя лукаво, их заучивал наизусть. Готовясь к сдаче вступительного экзамена по истории в Московский университет, я один раз прочитал все четыре учебника за 7-10 классы, потом медленно перелистал их, отмечая главное, и запомнил не только то, что в них было написано, но и расположение иллюстраций и отдельных абзацев. Процесс усвоения тысяч слов арабского литературного языка и разговорной речи я подробно описал в вспоминалке «О пассивном и активном словарном запасе».
Постепенно я понял, что лучшим способом запоминания многочисленной информации для меня является её переписывание. Здесь к упомянутым раньше биографическим энциклопедиям зарубежных философов, деятелей литературы и искусства и «Курсу шахматных дебютов», написанным в детстве; более позднему биографическому словарю советских партийных и государственных деятелей, а также двум недавним именным справочникам комсостава военных учебных заведений, объединений и соединений по состоянию на 22 июня 1941 г. (всего около десяти тысяч фамилий) можно ещё добавить созданную в процессе чтения многочисленных первоисточников энциклопедию философских терминов.
Об играх
Помимо шахмат, в которые я играл с мамой и сестрой, в нашей семье были очень популярны карты. Видимо, это пошло от родной бабушки, которая в молодости, охваченная азартом, умудрилась проиграть получку. Больше всего мы любили кинг (дамский преферанс). Бабушка, тётя, сестра и я садились вечером за стол в нашей маленькой комнатке, на маминой ведомственной даче, и играли длинные партии, в которых мне как самому младшему в семье поначалу приходилось туго – иногда я брал и червонного короля, и две последние взятки подряд. На соседней даче я играл в бридж со знакомым журналистом (сейчас ему уже 93 года) и его сестрами. Сокурсники научили меня «тысяче» и канасте. В преферанс и покер я играл эпизодически, поэтому быстро забыл их правила. Следует также упомянуть о разновидностях дурака (простой, подкидной, переводной), девятке, пьянице, буре и очке, а также множестве пасьянсов, которые я раскладывал почти ежедневно.
Помимо карт, мы играли тем же составом в лото. Там же, на даче, уже в студенческом возрасте я играл длинные матчи в домино (козёл) и шашки с тётей. Мы записывали общий счёт (в результате я победил, но с незначительным преимуществом, что и создавало взаимный интерес). Поработав недолго на лесопильне во время студенческих каникул, я освоил ещё одну разновидность домино – Телефон, в которой количество очков записывали с помощью спичек. Обычно мы играли в него с женой. Очень популярны были также поддавки в шахматы и шашки, нарды (они сохранились у нас до сегодняшнего дня), Уголки, Чапаев; Большая бродилка, Эрудит, Пятнашки; Точки, Балда, Крестики-нолики, Виселица, Морской бой и Танчики.
Дома я играл в маленький бильярд с четырьмя лузами, в школе – в средний с шестью. Большой был заперт в подвале, и я сыграл в него лишь один раз и то по блату. В 8-ом классе меня привел в бильярдную Центрального парка культуры и отдыха имени Горького мой троюродный брат (с этой семьёй мы общались редко). Играл я слабо, но сам факт нахождения в одной большой комнате со взрослыми солидными мужчинами, конечно же, произвёл на меня впечатление. Потом я часто играл на бильярде (в Сирии и военном пансионате, в Подмосковье), но со средними результатами. То же самое можно сказать о бадминтоне и настольном теннисе.
Отдельно надо упомянуть и об играх, связанных с денежными призами. Раньше я уже писал, что моя любовь к математике и азартность побудила меня сделать расчёты вероятностей выигрыша во всех известных в советское время лотереях. Кроме того, я использовал различные системы зачеркивания номеров. Один раз у меня так выиграли 3 из 4 билетов "Спортлото", но всего 9 рублей. Я по-разному зачеркнул цифры в них, но отдельные номера совпадали. И это была первая попытка. То же самое относится к лотерее "Спринт": купив для пробы один билет, я сразу выиграл 25 рублей. Через некоторое время жена повторила этот результат. Мой однокурсник, затем коллега по «Интуристу» сагитировал меня держать накопления не на счёте в Сбербанке, а вложить их в Государственный 3-процентный внутренний выигрышный заём (до этого ему повезло, и на полученные деньги он купил маме дорогую шубу). Однако накануне отъезда в первую загранкомандировку наши облигации мы продали.
У одной из соседних с нашей станций метро в середине 90-е гг. почти каждый день был стол, где крупье выкладывал рубашками вверх два ряда из 10 карт. Ближний принадлежал ему, дальний – игрокам, в основном, среднего возраста. Он открывал оба ряда, забирал все ставки (минимум – 10 рублей), которые били его карты и те, что были равны. Один раз в суматохе кто-то из играющих присвоил себе мою ставку с выигрышем и, несмотря на требование крупье, её не вернул. За два дня я проиграл сто рублей. Наконец, один близкий мне по возрасту парень тихо сказал, что всё время следит за первыми двумя картами. В какой-то момент он шепнул мне, что вот сейчас надо на них ставить, поскольку они проигрывали уже шесть раз подряд. Мы оба поставили на них крупные суммы, я отыграл 100 рублей и больше туда не возвращался. Жене я, естественно, ничего об этом не рассказал.
Неумелые руки
В младших классах, на уроках труда, мы учились разбирать розетки, соединять электрические провода и ремонтировать бронзовые настенные светильники. Дальше с нами занимался худой, желчный старик, обучавший нас работе на токарном и слесарном станках в двух комнатах, которые находились в подвале. Разговаривал с нами он жёстко, временами громко кашлял, сплёвывая на пол жёлтую слюну, рассказывал про скрипача Бориса Гольдштейна и какие-то жизненные истории.
– Вы знаете, что во время войны десять процентов ранений приходилось на половые органы, – однажды сказал он.
Я испытал при этом болезненное чувство (о страхе кастрации в трудах Фрейда я прочитал гораздо позже). Не помню, связано ли это было с уроками труда, но дома я выжигал петельным пирографом готовые изображения животных на фанерных дощечках, выпиливал деревянные фигуры ручным лобзиком и что-то паял, используя олово и канифоль.
Однажды на уроке химии была лабораторная работа. Мы все нагрели с помощью сухого спирта пробирки, наполненные каким-то жидким веществом. Обычно я предпочитал теорию практике, поскольку был совершенно безруким. Вот и тогда я сделал что-то неправильно, учительница химии, которые впоследствии помогла мне с формой 286 (см. вспоминалку «Военное искусство Сунь-цзы на практике»), начала меня ругать, и я в волнении случайно схватился рукой за раскалённую пробирку.
– Иди на кухню, попроси отрезать кусочек картошки и держи его между пальцами, – спокойно сказала мне она.
Это средство помогло, но ожог был внушительным и мучил меня несколько недель.
Переехав к будущей жене, я тут же, неудачно поставив пластинку, сломал алмазную иглу для проигрывателя, которая стоила тогда 25 рублей. В другой раз я смахнул на пол утюг, и он прожёг синтетическую дорожку. В результате к нему намертво прилип расплавленный пластик, и им невозможно было пользоваться. Затем я разбил крышку проигрывателя, которую мы безуспешно пытались починить с помощью клейкой ленты. Во время нашей свадьбы, зимой, я взял с лоджии три бутылки водки и попытался поставить их на пол. Видимо, мне не хватило двух рук, потому что одна из них опрокинулась, и её содержимое разлилось по всей кухне («на счастье»). Посуду я бил неоднократно, но однажды спас её – сидели за столом, в Сирии, и сосед слева смахнул с него свою рюмку. Я поймал её в воздухе.
– Ничего себе реакция! – удивился он.
Показывая приёмы каратэ, я сначала разбил плафон одной из ламп в люстре, которая висела в нашей комнате, затем такой же – у соседки по квартире.
А началось всё в дошкольном возрасте, когда бабушка, тётя и моя старшая сестра ещё жили в полуподвальном помещении. Я потянулся за красивым разрисованным шариком на кухонном столе, он упал на пол и разбился. Тогда ёлочные игрушки покупали не наборами, а по одной, поэтому это детское переживание своей неловкости я запомнил на всю жизнь.
