Владимир Николаевич Положенцев
В ней жила птица
Медсестра позволила воспользоваться городским телефоном, вызвать к больнице такси. Машина приехала через пару минут. Быстро у них тут все, – подумал Сокольников, – и обслуживают и отоваривают, молодцы.
Ехали в теплой Мазде через плотную пургу. Анечка прижималась к нему всем телом, обеими руками держалась за локоть, голову положила на плечо. Иногда шептала:' Прости меня, прости. Я больше так никогда не буду. Веришь?' Сокольникову хотелось зацеловать ее… до смерти.
У крыльца стоял серый Патфайндер. В доме горел свет, не приглушенный настенный, яркий верхний. Анечка выпрямилась, напряглась. В ее глазах вспыхнуло что-то иное, радостно напряженное. Заерзала на продавленном сиденье. Попыталась сразу выбраться из машины, но дверь с ее стороны оказалась заблокированной.
-Да открывайте же скорее, – крикнула она шоферу.
Во рту Сокольникова сделалось сухо, голова заболела еще больше. Он почему-то сразу догадался, кто приехал и отчего волнуется Анечка.
Выпустил ее из машины вслед за собой, расплатился, побрел за ней к дому. Анечка взлетела по ступенькам крыльца синицей. Казалось, она забыла про Сокольникова. Ему сразу захотелось развернуться и уйти куда глаза глядят.
У камина с бокалом вина стоял высокий мужчина в темном костюме и офисных лаковых ботиках с узкими мысами. Чисто выбритое лицо, утиный нос, густые брежневские брови, маленький овальный подбородок, гладкий и белый как яйцо.
Мужчина переменил позу и Сокольников разглядел тщательно зачесанную редкими волосами лысину на макушке. Это о многом говорит. Мужик, скрывающий свои физические недостатки, обязательно страдает комплексами неполноценности.
Увидев Анечку, мужчина вместо приветствия, поднял вверх бокал. На его безымянном пальце блестел большой перстень с желтым камнем. А вот еще один комплекс, – заметил Сокольников, – нарциссизм. Э-э, да мужик болен на всю голову. По лицу неизвестного гостя бегали серые тени, отчего оно постоянно меняло выражение и трудно было понять, чего выражает.
-Что ты здесь делаешь?– спросила Анечка. И Сокольников не заметил в ее голосе никакого раздражения. Более того, в нем звучали игривые нотки.
-А я знал, что с тобой все будет в порядке, – не ответил на прямой вопрос мужчина.
-Что ты знал?
Анечка прошла в комнату, остановилась возле журнального столика.
-Мне позвонил следователь. Тот самый, ну что дело наше вел.
-Он приходил ко мне в больницу. Когда узнал, что я жива и здорова, обрадовался – ему проблем меньше. – Анечка по-кошачьи стала обходить бывшего мужа. Тот самодовольно улыбался. – Знал, значит. А что тебя сюда-то привело?
-Волновался.
Анечка заразительно рассмеялась.
-Почему тогда в больницу не приехал?
Вопрос, похоже, озадачил дипломата. Но он быстро нашелся:
-Собирался. Вначале дом решил проверить, все ли цело.
-И как?
-Видишь ли… Я тут осмотрелся. И не нашел… Картину, ну ту, что я тебе подарил.
– А вам-то теперь какое дело до картины?– подал голос Сокольников. Его стало раздражать то, что на него не обращали внимания, будто он невидимка.
-Кто это?– мужчина поставил бокал на столик. – Ты уже с бомжами путаешься?
-Не твое дело, Пашенька, с кем я теперь путаюсь, – ответила Анечка. По-прежнему в ее голосе не было никакого раздражения. – Человек в аварию попал. Устраивает?
-Соболезную. То есть, сочувствую. А откуда вы, собственно, знаете про полотно?
Оказывается, этого жлоба зовут Пашенька.
-Не ваше дело.
Сокольников прошел к камину, взял бутылку, наполнил до краев бокал. Залпом выпил. Физический и моральный стрессы лишили его всякой сдержанности.
-Я рассказала. И даже показала, – сверкнула соколиным глазом Анечка.
Пашенька взял с кресла японское кимоно, развернул, взглянул зачем-то через тонкую ткань на огонь. Задумчиво сказал:
-Понимаю. И все же, где картина?
Вот для чего ты сюда приперся, Паша. Узнал, что бывшая женушка на тот свет собралась, и тут же решил вернуть ценное полотно. Эту мысль Сокольникова озвучила Анечка:
– Поэтому ты здесь. Может, я картину продала.
Дипломат пожал плечами, поправил воротник рубашки. Сокольников заметил, что Паша начинает нервничать.
-В России это невозможно.
-Почему же?– налил себе еще Сокольников. – Я и купил.
Анечка вытаращила не него теперь сорочьи глаза. Захихикала, потом рассмеялась:
-Да, правильно. Я ему продала.
-Бомжу? Только не надо про аварию.
Никогда Сокольников не замечал за собой агрессивности, но тут был особый случай. Во всех отношениях. Он подступил к Паше, подтянул на голове окровавленный бинт, потер пальцами синяки.
-Я сейчас из вас бомжа сделаю. Гони его, Анечка, отсюда.
-Зачем же гнать?– неожиданно сказала Анечка. – Раз уж приехал, милости просим к нашему шалашу. Посидим, потолкуем. Как живешь, Пашенька?
Дипломат обрадовался такому повороту, сразу принял игру. Но Сокольникову показалось, что Анечка не играет. Нет, недаром у нее в тумбочке лежат фото этого прохвоста. И не просто так она решила наложить на себя руки. Она все еще его любит. И теперь, может быть, неосознанно, воспринимает его появление как еще один шанс судьбы. Все мы цепляемся за соломины.
Бывший муж опустился в кресло, в котором вчера сидел Сокольников. По-хозяйски закинул нога на ногу, наполнил бокалы, не забыв и Сокольникова.
-За встречу! Так вы в самом деле приобрели картину Моне?
-Почему бы и нет? Дешево и сердито.
-Не понял. Ты сказала ему, что это подлинник?
Анечка не успела ответить. Сокольников развалился в кресле, бросил в огонь бутылочную пробку.
-Подделка. Три копейки в базарный день. Моне не писал копий Камиллы в японском кимоно. Заявляю как специалист.
Он видел, что Анечка одобряет его игру. А Сокольникову хотелось наговорить Паше как можно больше гадостей, довести самодовольного пижона до кипения.
-Сколько же он тебе заплатил?!– вскочил Паша. – Вы что тут с ума посходили? В 45-ом подлинность картины была подтверждена немецкими экспертами. Ее вывез из Германии один из адъютантов Жукова.
-Тебе- то что?– провела вдруг ладонью по щеке Паши Анечка. – Вещь моя, что хочу с ней, то и делаю.
-Конечно, но нельзя, чтобы тебя обманывали.
Анечка тяжело вздохнула. Сокольникову показалось, что ей хочется поцеловать бывшего мужа.
Как- то сразу его покинули силы, пропало желание ломать комедию. Видимо, и Анечке надоело.
-Успокойся, здесь твой Клод Моне. Вернее, мой. Доволен?
-Где?
-Ну не знаю, у меня в комнате, вероятно. Или наверху.
Поднялась, пошла к двери, скрылась за стеной. Наступила напряженная пауза. Ни Паша, ни Сокольников не знали, что сказать друг другу. Выпили.
-Смешная, необычная, – наконец выдавил из себя Паша.
-И поэтому ты избил ее до полусмерти?
-Не так все было. Потом, помните, что писал Фрейд? – 'собираясь к женщине, возьми с собой плетку'.
-Плетку, но не кувалду.
-Я не понимаю… Что здесь вообще произошло, почему Анечка пыталась отравиться?
Сокольникову не хотелось говорить на эту тему, вообще не было желания о чем-либо беседовать с Пашей, но пришлось:
-Думаю, она тебя, подлеца, до сих пор любит. Тяжело переживает разрыв. А ты- то, испытываешь к ней хоть какие-нибудь чувства?
Паша сделал вид, что обиделся на 'подлеца'. Но моментально забыл об оскорблении.
-Конечно. Зачем бы я приехал?
-За картиной ты приехал, не ври.
Пропустив категоричное утверждение Сокольникова, Паша наклонился к нему:
-Вы, правда, специалист по живописи? Говорите, Моне не писал копий?
Сокольников понял, что Паша ни в чем не уверен. А картину сам он ни разу не показывал экспертам. Со второго этажа спустилась озадаченная Анечка.
-Не знаю, куда подевалась Камилла. Как сквозь землю провалилась.
-Почти, – кивнул Сокольников. – Перед приходом полиции я ее в подпол спрятал. С вас причитается.
На лице Паши появилась широкая улыбка, которая совершенно его обезобразила. Он задергался, словно на пружинах и таким же пружинистым шагом направился к подполу. Нажал выключатель, дернул за кольцо люка. Распахнув его, замер.
-Господи, она разбита вдребезги!
Слетел вниз по лестнице и вскоре выполз наружу с покореженной рамой.
-Что вы сделали с картиной?!
Сокольников пожал плечами, затянулся сигаретой.
-За минуту до прихода полиции скинул ее вниз. Иначе плакал бы ваш Клод Моне. Незаконное хранение произведений искусства. Пошутил, я не эксперт. Кстати, пару лет назад за тайное хранение картины Поля Сезанна осудили некоего адвоката из Массачусетса Роберта Мордиросяна. Выяснилось, что картину украли из музея еще в 1978 году. Мордиросяна посадили и оштрафовали на 100 000 евро.
-Какое это отношение имеет ко мне?– вскинулся Паша. – Камилла была вывезена из Германии как военный трофей.
-Это вы судье расскажите, – подошел к нему Сокольников, перехватил сломанную раму, потянул к себе. – И вообще, эта вещь не ваша. Отдайте. Да отдайте же.
Паша вцепился в картину энцефалитным клещом и чуть было не свалился обратно в подпол. Только потеряв равновесие, выпустил полотно из рук. Сокольников вернул картину Анечке. Та засмеялась, налила всем вина.
-Не ссорьтесь, мальчики.
Это уже интересно, – заметил про себя Сокольников, – если сказала 'мальчики', то точно настроена на мирное урегулирование конфликта с бывшим мужем.
Вокруг картины, лежащей на полу, Паша расхаживал страусиным шагом. Не удержался, вновь взял ее в руки, опустился в кресло. Попробовал составить две сломанные рейки рамы.
-Меня переводят на дипломатическую работу в Италию.
-Да, картина вам сейчас очень кстати, – съязвил Сокольников. – И с таможней, как я понимаю, проблем не будет.
-Дело не в картине. А что, Анечка, не забыть ли нам старые обиды и не махнуть ли вместе в Рим?
Анечка закатила глаза, и Сокольников не понял, какая птица на этот раз в них ожила. Опять рассмеялась. Сокольников ожидал чего угодно, но только не того, что Анечка неожиданно обовьет шею Паши руками, поцелует его в губы и сядет к нему на колени, оттеснив крепкими бедрами японскую гейшу. У Сокольникова даже дыхание сбилось. Вот тебе и женская принципиальность. И никакая ты, Анечка, не особенная, а такая же, как все бабы.
-Ты меня любишь?– спросила она шепотом.
-Аг-га, – поперхнулся Паша ее языком.
В животе Сокольникова завелась крыса, начала пожирать внутренности. Но Анечка внезапно соскочила с Пашиных колен, щелкнула его по носу:
-А я тебя ничуточки. И живу без тебя прекрасно. Так что допивай вино и проваливай.
Печень, селезенка и желудок Сокольникова моментально встали на место.
-Я пошутила, – опять преобразилась Анечка, окончательно запутав Сокольникова. – Италия-это здорово. Буду плавать по Венеции на личной гондоле. Ты мне купишь гондолу? В Италию мы возьмем с собой Сокольникова, он будет моим личным гондольером. Согласен, Сокольников?
Он не знал уже на что соглашаться и как вообще реагировать на слова Анечки. Она же, видимо, здорово захмелела. Мерло в совокупности с водкой и коньяком внезапно подкосили и Сокольникова. Он смутно помнил потом, как Анечка исполняла японский танец в одеянии гейши, как обмахивала веером его и Пашу, как он, наконец, провалился в черную пустоту.
Проснулся от тяжелых сладострастных стонов и стуков в стенку. Как-то сразу все понял и мир, не успев сформироваться в одно целое в едва проснувшемся мозгу, перевернулся вверх ногами. Анечка и Паша занимались сексом в соседней комнате, и это не требовало доказательств. Отчаяние сдавило его со всех сторон. Будто атмосферное давление увеличилось в тысячу раз. Хотелось провалиться сквозь землю или бежать без оглядки. Никогда в жизни он не испытывал еще такого опустошения, такой боли. Дрянь! Какая же ты дрянь, Анечка!
