Владимир Николаевич Положенцев
В ней жила птица
-Стерлись контактные точки, – уклончиво ответил он.
-А восстановить пробовал?
-Послушай…
Она рассмеялась, видимо, сообразив, что слишком глубоко лезет к нему в душу, после стольких лет необщения.
-Как у тебя? Слышал, ребенка родила.
Взгляд её затуманился, исчезла вся птичья острота.
-Ребенка. Кто тебе сказал? Подхватила воспаление легких. Преждевременные роды, врачи девочку не спасли.
-Извини.
-Ничего. Ну ладно, – вздохнув и хлопнув в ладоши, сказала она, – рада была увидеть и поговорить. Пока, – сделала Анечка шаг в сторону.
'И это все?– удивился Сокольников. – Зачем же тогда в метро руками махала?'
Во рту появилась досадная горечь, в горле запершило. 'Ну, пока, так пока, только не понятно…'
Резко развернувшись, опять рассмеявшись, она пошла куда-то к Полянке. 'В метро же спускалась, куда же ты тогда?'– всплыла у него мысль.
Поправил на плече портфель, бросил мимо урны окурок, побрел в сторону Пятницкой улицы. Остановился у газетного киоска. Долго бессмысленно глядел на журналы и сувениры. В голове стучало, кровь то приливала к лицу, то отливала. Хотелось чему-то радоваться и плакать одновременно. Анечка задела ему раны. Растревожила и исчезла, улетела.
'Птица, блин. Черт бы тебя побрал, и что тебе понадобилось на Новокузнецкой?' Неожиданно заболело в груди, а табачный дым показался необычайно горьким. 'Зачем появилась, места тебе на Земле мало?'
-Ты еще не ушел?– раздался сзади голос, который прострелил его от пяток до корней волос. Взглянул через плечо.
– Забыла тебя кое о чем спросить, – сказала совершенно спокойно Анечка. У нее был привычный птичий взгляд. – Тебе нравится Моне?
'Совсем с ума сошла', – подумал Сокольников, внутри которого все опять закружилось, заликовало.
-Художник?
-Да, Клод Моне, французский живописец.
-Ну....Недавно его выставка в Пушкинском была. Хотел сходить да не успел. Позапрошлым летом я был в его музее в Живерни, под Парижем.
-Правда?! И как?
-Великолепный сад, который он создал своими руками. Яблони, плетущиеся по изгородям как лианы, сотни сортов роз, прудики с кувшинками.
-А картины?
-И картины, конечно.
Сокольников не понимал, к чему клонит Анечка. Впрочем, пусть говорит о чем угодно, лишь бы не уходила.
-Правда я похожа на его первую жену Камиллу Донсье,с картины 'Камилла в японском кимоно'?
Сокольников не был ценителем и знатоком живописи, но, как ни странно, он помнил это полотно. Рыжая дама в цветастом красном кимоно и с веером. Но Камилла совсем не напоминала ему Анечку. Скорее она была похожа на его Оленьку. Да, такая же частично напускная, частично естественная детскость в лице. И легкость во всем необыкновенная. 'Все вы, милые женщины, на первый взгляд, неземные существа, а на поверку – расчетливые, меркантильные биржевые маклеры. Сильные, безжалостные тигрицы, способные за добычу на все'. Он убеждался в этом не раз.
-Похожа, – соврал Сокольников.
-А ты меня еще любишь?– неожиданно спросила она.
Вот тебе и раз. Вопросик. Когда-то думал, что любит. А теперь какая может быть любовь? Ученые доказали, что любовь – болезнь и, слава богу, он давно избавился от нее как от ветрянки.
Поправив на плече ремень от портфеля, честно ответил:
-Нет.
-Но какие-то чувства остались?
-Зачем тебе?
-Интересно. У нас ведь было много хорошего.
'Хорошего, – ухмыльнулся мысленно Сокольников. – Ничего хорошего припомнить не могу. Измяла душу, как тряпку и ушла к другому. Или я сам себя измял. Неважно, с твоей же подачи'.
-Наверное. Было.
Неожиданно подкатила жуткая обида на неё. Он вспомнил все свои переживания и страдания, которые в одно мгновение заполнили каждую клетку его тела. Заполнили словно ядом. Начали разъедать. 'Хватит на сегодня, вечер воспоминаний пора заканчивать'. Сокольников знал, что об этом пожалеет, и все же сказал:
– Очень тороплюсь. Мне действительно нужно по делу. Ждут в редакции. Снимал сюжет, а выдавать завтра. Рад был тебя увидеть.
Анечка рассмеялась, и что означал этот смех, наверное, не знала она сама. Во всяком случае, так показалось Сокольникову. Он пожалел гораздо раньше, чем думал. Испугался, но обратной дороги уже не было. ' Предположим, я останусь. К чему приведет этот бессмысленный разговор? Ни к чему. Сорвавшиеся с орбиты спутники целыми на Землю не возвращаются. Чушь, чушь! Причем здесь спутники?'
-Ну, пока, – сказал он с лицом, приговоренного к виселице.
Захотелось на прощание прикоснуться к ней. Непонятно для чего. Но он этого не сделал, взял в охапку портфель, будто боялся разбить в нем что-то ценное, накинул капюшон Аляски. Дождь вновь перешел в крупный снег. 'Матрасы что ли на небе дерут?' Направился к трамвайной остановке и тут же провалился правой ногой в огромную лужу. Почувствовал, как вода проникает внутрь ботинка. Чертыхнулся, нелепо затоптался на месте и под воду ушел другой ботинок. Он ощущал, что ему в спину смотрит Анечка и смеется уже не беспричинно, а над его неуклюжестью.
Выбравшись из лужи, оборачиваться не стал. Ушел, значит ушел. Противно было и физически и морально. 'Ведь я ее больше никогда не увижу, – вертелось в голове. – Удача капризная дама, два раза предложений не делает. Капризная и пугливая. Размечтаешься о чем-то хорошем, никогда не сбудется, все получится наоборот. А не ждешь ничего доброго, нате вам, пожалуйста. Тут, главное не прозевать. Вовремя воспользоваться моментом. Но беда моя в том, что я никогда не могу сделать правильный выбор'.
По рельсам тяжело прогрохотал трамвай. Навстречу ему еще один. Встал на остановке, хотя нужно было идти к медцентру по Пятницкой улице до второго переулка.
-Подожди, – раздался Аничкин голос совсем рядом, будто все это время она шла за ним по пятам.
-Что еще?– неприветливо отозвался Сокольников, не зная радоваться ему или огорчаться. 'В самом деле, сколько можно прощаться!'
-Ты хочешь её опять увидеть?
Сокольников не понял:
-Кого?
На её лице появилось недоумение.
-Камиллу в кимоно, конечно.
'На кой черт мне сдалась тетка в кимоно? Никого и ничего мне не надо, оставьте только в покое'.
Однако Сокольников этого вслух не произнес. Вздохнул, более остро ощутил сырой холод в ботинках.
-Хочу, очень хочу. Только я не понимаю…
-Тогда вот что, – взяла его за рукав Анечка. – Если сможешь, приезжай ко мне в субботу в Камышёвку. Я выходные на даче провожу. Воздух, тишина, покой. Помнишь, где дом находится?
Еще бы, не помнить… Когда её прогнал тот другой, говорят, среди ночи, полуголую, она спуталась с каким-то дипломатом. Дача у него была в Камышевке. Однажды Анечка напилась пьяной, и такой ее застал Сокольников в одной из комнат редакции. В теплой компании. Глянул на батарею бутылок, собрался уйти, но подруга Анечки его остановила. 'Девушка совсем никакая, оставлять её здесь нельзя. Ты один за рулем, отвези домой по старой дружбе'. 'Дружбе, – хмыкнул Сокольников, – когда это было и во что вылилась? На кой мне эта пьяная кукла, пусть сожитель и забирает'. Но он тогда еще любил Анечку, во всяком случае, считал так, поэтому сказал после недолгих колебаний: 'Тащите к моей восьмерке, справа от входа в телецентр. Буду через десять минут'.
По дороге в Железнодорожный, а Анечка жила именно там, она несла всякую чепуху. Сокольников был зол на себя за то, что согласился. Но где-то внутри жила подлая надежда на возобновление отношений. На подъезде к городу, Анечка заартачилась. 'Меня мать дома убьет. Ты же не хочешь моей смерти? Отвези в Камышевку. От станции поворот направо, по дороге через лес километров пятнадцать, в деревне пятый дом слева, прямо над рекой'.
Сказала и отключилась. Сокольников долго глядел на нее со смешанными чувствами. 'А что, может быть, было бы и лучше, если б ты умерла'. Посмотрел карту, взял курс на Камышевку. Дом под зеленой андулиновой крышей нашел сразу. Вытащил смеющуюся Анечку, посадил на скамейку возле калитки. Ничего не сказал, резко взял с места и гнал до Москвы, не разбирая дороги. Спидометр иногда зашкаливало. Как ни странно, Сокольникова не остановили ни на одном посту ГАИ. С тех пор Анечку он видел крайне редко, пока она окончательно не исчезла с его горизонта.
-Ладно, приеду, – неприлично быстро согласился Сокольников. – А муж?
-Объелся груш. Так приедешь?
-Сказал же.
Теперь можно было и погрубить. Анечка воззрилась на него острым, принизывающим взглядом. Да, да, птичьим. Эти птицы в ней часто менялись. Теперь это была, скорее, сорока.
Заходя в медицинский центр, Сокольников о боли не помнил. Она куда-то делась. Словно испарилась вместе с Анечкой. 'Что это было, для чего это было?' Он думал только о ней, и именно она наполняла его всего, а не болезнь. Рассказывая о своих проблемах врачу, он часто улыбался, на душе было легко и свободно, в груди разлилось тепло, будто напился топленого молока. Жизнь обрела какой-то сомнительный, но определенный смысл.
Несколько дней он, конечно, спорил с собой – ехать в Камышевку или нет, но знал заранее вполне определенно, что обязательно поедет. Утром в субботу встал ни свет, ни заря, тщательно выбрился, помылся и уже вначале восьмого отправился на Казанский вокзал. А еще через час полусвободная электричка уже уносила его к ней, в Камышевку. Машину не заводил, знал, что напьется.
Они сидели возле жаркого камина в широких удобных креслах. Анечка плотно укуталась в коричневый шерстяной плед. Рядом с ними, на журнальном столике стояли запеченная курица, несколько бутылок красного вина, два наполненных бокала и две зажженные свечи. Молча глядели на горящие свечи, курили, потягивая вино. На душе Сокольникова было благостно. Он удобно устроился в кресле, вытянув вперед ноги в глубоких домашних тапочках. О прошлом не вспоминали, и это радовало Сокольникова, зачем копаться в том, что неприятно обоим?
Перед ним была она и не она. На Новокузнецкой как-то и не разглядел. Внешне изменилась сильно, скорее похорошела. Куда-то утекли с лица резкие черты. Косметикой теперь Анечка пользовалась грамотно, осторожно. 'Прошло время бабочки, брачного периода, со всеми вытекающими переменами'. Да и в фигуре явные изменения. Во всяком случае, он не замечал в ней больше ничего угловатого, отталкивающего. А вот сама Анечка осталась прежней. Это и понятно – люди, по сути, не меняются никогда. Меняются их взгляды, мировоззрение, поведение, восприятие мира, но стержень всегда тот же. От рождения до смерти. Генетическая конструкция неизменна.
В просторной комнате мебели было немного, почти вся из голландской 'Икеи'. Как и у него на даче. Разве что большой кожаный диван у окна привезли явно из какого-то офисного магазина. В другие комнаты Сокольников не заходил, на второй этаж не поднимался, но был уверен, что и там похожий дизайн.
Сосновые дрова потрескивали в камине, иногда отстреливая на желтый палас крохотные угольки. Пахло лесом, смолистым дымом. Анечка взяла бокал, сделала большой глоток.
-А ты помнишь Светлицкую из монтажной аппаратной?
Сокольников никогда не знал монтажеров по фамилиям. Даже имена часто путал.
-Такая блондинка высокая, плотная, с родинкой на губе, – уточнила Анечка.
-Да, кажется, припоминаю.
-Умерла. Сорок два года.
Уточнять от чего умерла Светлицкая, Сокольников не стал. К чему эти подробности? Смерть всегда рядом. Кто бы мог подумать, что внезапно, от воспаления легких умрет его тридцатилетний оператор Миша Заметин. Сколько хороших сюжетов сняли вместе! Сколько говорили о жизни и смерти! Вдруг простуда и нет человека.
