Владимир Михайлович Шулятиков
Оправдание капитализма в западноевропейской философии (от Декарта до Маха)
IX
Фихте, Шеллинг, Гегель
На сцену выдвигаются опять «внутренние противоречия», решающие, согласно традиционному взгляду, судьбу философских систем. Учение Канта признается неудовлетворительным – не достаточно последовательным и прямолинейным.
«В системе его не находили целостного понятия замкнутого единства; полагали, что своим анализом и расчленением он нарушил живую связь духа, и поэтому искали теперь таких идей, которые бы способны были обнять собою сполна – и притом по возможности сразу – все содержание духовной жизни…Уже с чисто научной точки зрения критическую философию считали неудовлетворительной, раз не все принципы ее могут быть выведены из одного абсолютного принципа. Обстоятельство, воспрепятствовавшее Канту придать такую формальную законченность его философской системе, усматривали в сделанном им допущении, что познание всегда постулирует известное нечто, лежащее за пределами его самого, такое нечто, к которому мы никак не можем подойти ближе, но которое, напротив того, от нас ускользает – это вещь в себе. А такое допущение и привело к самопротиворечию в философии Канта и находилось, кроме того, в связи ни с чем не обоснованным различием, которое он полагал между содержанием формой познания»[45].
Возникают системы так назыв. объективного идеализма. Дуализм духа и «вещи в себе», формы и содержания познания «преодолевается»: вводится понятие абсолюта, который обуславливает собою все противоречия и всё многообразие духовной и мировой жизни.
Правда, при объяснении генезиса названных систем, цитированный нами автор, не довольствуется простым указанием на «внутренние противоречии» кантовской доктрины, как на фактор, определяющий развитие послекантовской философии. Он в данном случае идет несколько дальше цеховых специалистов по части «обзоров» философских движений и пытается связать учение новой школы мыслителей с исторической средой, с теми «мотивами, которые вообще присущи были духу, потребностям и направлению целой эпохи». Он находит, что широкий размах, «смелость» обобщений, характеризующие объективных идеалистов или, как он предпочитает их называть, «романтиков», вытекают из революционных течений конца XVIII ст. «Конец XVIII столетия был временем могучего движения. Французская революция возбудила умы. Она ниспровергла все, что держалось прочно до тех пор, и захотела перестроить на новой почве все человеческое общество. Даже там, где ее практические идеалы и выводы не получили признания, они все-таки внушили свое стремление к абсолютным точкам зрения, к проведению без оглядки раз выставленных принципов. Столь часто применявшееся сравнение спекулятивного движения в Германии с современным ему революционным движением во Франции – более чем простая аналогия»[46].
Бесспорно, объективные идеалисты проявили немало смелости в среде спекулятивных построений. Бесспорно, нечто общее между французским революционным движением конца XVIII ст. и немецким философским движением начала XIX ст. имеется. Но только это «общее» отнюдь не позволяет проводить никаких рискованных параллелей. Оно сводится к тому, что оба означенных движения – симптомы развития промышленной, капиталистической буржуазии: далее идут различия. Стремление объективных идеалистов к абсолютным точкам зрения как раз ничего общего с революционным темпераментом и революционными начинаниями французской буржуазии не имеет. Французская буржуазия ставила своей задачей решительную борьбу против опеки государства над промышленностью, против промышленной регламентации, установленной старым режимом. Если раньше, при своих первых дебютах, французская мануфактура мирно уживалась с автократической монархией, не только не протестовала против попечительных мероприятий ос стороны последней, но даже находила их весьма желательными для себя, то теперь французский капитал достиг значительной степени устойчивости и эластичности, и вмешательство со стороны правительства в его дела он считал уже слишком тяжелым бременем. Еще физиократы, как известно, провозгласили принцип: «руки прочь!», «lassez faire!». Немецкий каптал, идеологами которого выступают объективные идеалисты, напротив, исповедовал веру в спасительное действие правительственной опеки.
О реакционном, а вовсе не революционном характере экономических идеалов «романтиков» свидетельствует политико-экономический трактат одного из них. В своем «Закрытом торговом государстве» Фихте старший доказывает необходимость самой строгой, чисто цеховой регламентации промышленности.
Правительство образцового, по терминологии Фихте[47], «разумного» государства (Vernunftstaat) не должно допускать, чтобы кто-нибудь из его «подданных» занимался тем или иным производством, не выдержавши предварительного испытания, не удостоверивши правительственных агентов в своем профессиональном умении и ловкости. Подобного рода требование является в наши дни типичным для Mittelstund'а, мелкой буржуазии, буржуазии ремесленников, надеющейся путем создания искусственных преград остановить победоносное шествие крупного капитала и спасти себя, таким образом, от неминуемой гибели. То же требование предъявляла к государству, как явствует из трактата Фихте, немецкая «фабрика» (Fabrike), точнее, мануфактура начала XIX века.
Обыкновенно, при описании промышленной «эволюции», упускается из виду или не оттеняется должным образом один важный момент, который, между тем, дает ключ к уяснению вопроса о причинах общественной и политической реакции, наступившей в Западной Европе после периода Великой Французской революции. Это момент упорной борьбы мануфактуры с нарождающимся машинным производством, с фабрикой, в точном смысле последнего термина. История экономики не знает таких случаев, когда какая-либо форма производства уступила бы место другой без предварительного, более или менее длительного и ожесточенного поединка. Мануфактура исключения из общего правила не составила. Последовательное введение машинного инвентаря в обиход капиталистических предприятий, совершавшееся, начиная с конца XVIII в., сопровождалось постепенно усиливавшимся противодействием сто стороны вытесняемых производственных форм. Мануфактура, игравшая до тех пор, роль прогрессивного экономического фактора, мало-помалу становится носительницей реакционных тенденций. И она именно создает почву для «поворота назад», наблюдавшегося в социальной и политической жизни Европы.
Истолкователи мануфактурного мировоззрения требуют проведения принципа «закрытых дверей» в области как внутренней, так и внешней экономической политики. Машина нивелирует трудовые процессы, постепенно уничтожает систему детальной дифференциации исполнительских постов, заменяя квалифицированный труд всюду трудом малоквалифицированным иди неквалифицированным. «Полная свобода труда! полная свобода рабочего договора!» раздастся вскоре лозунг новослагающейся капиталистической организации. Ограничение свободы заниматься любым производством, регламентация производственной деятельности – вот «первые основания», first principles платформы мануфактуристов, пытающихся продлить дни своей промышленной диктатуры.
Число рабочих каждой профессии должно быть ограничено! «Оно (государство) должно не только определять численность вообще всего сословия обрабатывающих, но и численность тех, кто посвящает себя какой-нибудь особой отрасли искусства (профессии)»[48]. Границы каждого государства должны быть закрыты для торговцев – иностранцев. «Aller Verkehr mit dem Ausländer muss den Unterhanen verboten sein und unmöglich gemacht werden» (всякое сношение с иностранцем требуется запретить и сделать невозможным для подданных»[49].
Итак, полное устранение конкуренции, царящей в промышленном мире! Современный автору цитируемого трактата мир превратился в единое, громадное торговое государство: в этом обстоятельстве – источник общественных бедствий. Границ отдельных государств как бы не существует; никакая регулярная производительная деятельность немыслима. Стоит кому-нибудь заняться известным делом – сейчас отовсюду являются конкуренты, рынок переполняется товарами, цены на последние падают, производители разоряются. «Возникает бесконечная война всех против всех… И эта война становится все ожесточеннее, несправедливее, опаснее по своим последствиям, чем больше растет население мира, чем больше приобретений делает торговое государство, чем больше развивается производство и искусство (промышленность) и, вместе с тем, увеличивается количество обращающихся товаров, а с ними потребности становятся все более и более разнообразными. Что, при простом образе жизни наций совершалось раньше без великих несправедливостей и притеснений, обращается, благодаря повышенным потребностям в вопиющую несправедливость, в источник великих зол. Покупатель старается отнять товары у продавца; поэтому требует он свободы торговли, т. е. свободы для продавца скитаться по рынкам, свободы не находить сбыта товарам и продавать их значительно ниже их стоимости. Поэтому требует он сильной конкуренции между производителями (Fabrikanten) и купцами»…[50]
Единственное средство, которое бы могло спасти современный мир, которое бы уничтожило зло в корне, – это, по мнению Фихте, расколоть мировое государство на отдельные самодовлеющие тела. Каждое такое тело, каждое «закрытое торговое государство» получит возможность урегулировать свои внутренние экономические отношения. Оно сумеет и добывать и обрабатывать все, что нужно для удовлетворения потребностей его граждан. Оно осуществит идеальную организацию производства.
Эта идеальная организация основывается на строгом разграничении профессий и на «использовании» детального труда.
Успех производства зависит от искусства и сноровки, сообщающих «при целесообразном применении малейшей силы силу, в тысячи раз большую». «Искусство и сноровка получаются через непрестанное упражнение, получаются благодаря тому, что каждый всю свою жизнь посвящает одному определенному делу и направляет как все свои силы, так и все свои помыслы на это дело. Необходимые для существования человечества отрасли труда должны быть, таким образом, разделены. Только при этом условии сила действует наиболее плодотворно» (ibid., стр. 39).
Граждане «разумного» государства заключают между собой договор относительно права заниматься той или иной профессиональной деятельностью. «Сословие производителей («художников») распадается на несколько подсословий, и исключительное право на известную область производства («искусства») основывается на договоре между производителями, «откажитесь от использования данной области; мы, со своей стороны, отказываемся от использования другой области…» (ibid., стр. 23).
«Лишь путем ограничения известная отрасль становится собственностью класса, которые ею занимается» (ibid., стр. 61).
И сама собственность ест не что иное, как исключительное право на известного рода действия, имеющие отношения к тому или другому предмету или группе предметов. Собственность – это «идеальное и непосредственное реальное обладание вещью». Права собственности не существует без права удерживать всех остальных людей от использования вещи, которую пользуется тот или иной индивидуум. «Лишь благодаря отрицанию или наличности чужой деятельности утверждается мое право собственности».
Итак, всюду ограничение, регламентация и дифференцирование профессий и занятий.
Вместо всемирной путешественницы, о которой повествовал в своей время Юм, мы видим перед собою противницу малейших передвижений, мизантропку – домоседку, пытающуюся спасти свое хозяйство, огородившись от всяких сношений с внешним миром системой искусственных застав… И, приглядываясь ближе к ее хозяйству, мы можем сделать надлежащую оценку «смелости», проявленной ее адвокатами – «объективными идеалистами». Сравнительно простому строению новых капиталистических предприятий противополагается сложный, громоздкий, в мельчайших деталях строго соразмеренный механизм: это именно обстоятельство и подчеркивают объективные идеалисты, выдвигая свою «абсолютную» точку зрения, свой принцип безусловного единства. Сходящая с исторической сцены мануфактура заставляет своих идеологов повторить то, что было сказано в дни ее дебютов, в дни ее поединка с цеховым ремеслом и побед, одержанных над последним.
Как известно, в истории объективного идеализма сыграла большую роль спинозовская система. В пробуждении интереса к этой системе обыкновенно усматривают один из мотивов, обусловивших развитие новой философской школы. Но дело в том, что пробуждение названных интересов – факт, требующий сам по себе объяснений. О забытой системе вспомнили и начали ее усиленно штудировать потому, что в ней как раз заключался материал, на которой был в данный момент спрос со сторон идеологов мануфактурного производства, – готовые формулы, отвечавшие господствовавшим в их лагере настроениям. Всеобъединяющая, всепоглощающая субстанция Спинозы могла служить прекрасной моделью при выработке новых «абсолютных» понятий, подсказанных критическим положением мануфактуры, – но только моделью и ничем больше.
Так возникают учения абсолютного монизма. Доказывается, что нет ничего вне единого, всеобъемлющего начала, что все из него вытекает, что все бесконечное разнообразие явления – акт, и вместе с тем необходимый акт, его творчества: лишь дифференцируясь, лишь ограничивая себя, это начало может себя проявить. Таково абсолютное «я» Фихте Старшего, единственный субстрат индивидуального «я» и «не-я». Таково абсолютное тождество Шеллинга, порождающее из себя антитезу субъекта и объекта, антитезу количественного характера. Такова абсолютная «идея» «Логос» Гегеля, развертывающаяся в непрерывной цепи логических ограничений.
«Я полагает самого себя», «Я полагает не-я», «я полагает ограниченное я, как противоположность ограниченному не-я» – учил Фихте. Верховное организующее начало является источником собственного существования.
Материальный мир («не-я) существует лишь, как продукт творческой деятельности верховного организующего начала. Последнее начало ограничивает себя, «делится»; равным образом, «ограничивается» материальный мир.
Обратите внимание на терминологию Фихте и сопоставьте ее с тем, что говорится об «ограничениях» в «закрытом торговом государстве». Фихте-экономист комментирует Фихте-философа. Речь идет о дифференциации, как о необходимой предпосылке процессов производства. Без этой дифференциации нет производства. «Абсолют» без «ограничений» – ничто.
Только путем ограничения и «деления» получается единство всего. Только ограничение и деление дает жизнь всему миру. Общая картина мира, как умопостигаемого, так и материального, сводится, таким образом, к непрерывному ряду процессов ограничения и деления.
Приведем несколько силлогизмов, обрисовывающих означенную точку зрения Фихте.
«Я полагает себя ограниченным через не-я».
В этом положении заключается две соподчиненных и противоположных друг другу положения: а) «не-я» как нечто деятельное, определяет я и последнее начало, будучи ограничено, «страдает»; но всякая деятельность может вытекать лишь из я, потому мы имеем положение: я определяет себя посредством абсолютной деятельности. Другими словами, я является одновременно и деятельным и страдающим. Подобное противоречие грозит разрушить единство сознания: необходимо примирение противоположностей. Синтезом выставленных положений («я есть определяющее», «я есть определяемое») является новое положение: я определяет себя частью, определяется частью. Или: сколько частей реальности я утверждает в себе, столько именно частей отрицания я утверждает не-я» сколько частей реальности я утверждает в не-я, столько частей отрицания оно утверждает в самом себе. Так определяется взаимодействие.
«Я определяет себя».
Поскольку я определяет себя само, постольку оно является началом деятельным. Поскольку я определяет себя самого, постольку оно является началом страдательным. Т. е. за ним одновременно утверждается реальность и отрицание: получается явное противоречие, которое необходимо устранить.
А устранить его возможно путем следующего положения: я ограничивает свою деятельность посредством страдания, а свое страдание – посредством своей деятельности. На сцену выступает понятие количества: в я утверждается вся реальность, как абсолютное количество; некоторое данное количество деятельности, будучи реальностью, сравнительно с цельной реальностью, является отрицанием последней или страданием. Противоречие устраняется в понятии «субстанциональности».
«Я ограничивается посредством не-я». «Я заключает в своей деятельности реальность».
Требуется преодолеть новое противоречие. Простая деятельность я не составляет основания для реальности не-я. Простая деятельность не-я не составляет основания для страдания я. Я развивает двоякого рода деятельность. Деятельность одного рода направлена «наружу». На эту деятельность производит толчок в обратном направлении, другого рода деятельность стремится, так сказать, вогнать я в него самого.
Она достигает своей цели, ограничивает первую деятельность. Но затем немедленно происходит реакция. Снова я устремляется вдаль, за пределы себя самого, – за пределы своей субъективности. Снова следует «толчок» со стороны противоположного рода деятельности. Так я непрерывно ограничивает себя. И в этом процессе самоограничение каждый раз создается особый вид представления.
Первое ограничение неограниченной субъективности дает в итоге ощущение. При этом я ограничивает себя бессознательно, благодаря чему ощущение учитывается, как результат какой-то посторонней силы – результат внешнего возбуждения. Далее, когда я мысленно реагирует на ощущение, получается интуиция. «Отражая» процесс интуиции, я создает «образы», отличные от действительных вещей, соответствующих им. В восходящем порядке актов ограничения следуют рассудок, сила суждения, разум.
Без ограничения неограниченной самой по себе деятельности я, нет представления, и нет мира объектов.
Таковы примеры из так назыв. теоретической части Наукословия. Если заглянем в так назыв. практическую часть последнего, и там мы найдем не менее любопытные рассуждения о роли «ограничений».
«Я должно быть полагаемо через самого себя», «Я как разум является полагаемым через не-я». Абсолютное я и мыслящее я – противоположности. И устранить означенное противоречие можно только следующим образом: практическое я (сущность которого сводится к деятельности) должно преодолеть предел, которое теоретическое я поставило себе, ограничив себя посредством не-я. Подобное ограничение квалифицируется как необходимое условие для проявления абсолютного я. Я создает представляемы мир, я мыслит для того, чтобы иметь возможность действовать, быть «волей». Без ограничения нет действия. Нет действия без не-я, без мира, абсолютное я полагает массы индивидуальных, конечных я. Лишь расплывшись на индивидуумы, оно может развивать свою деятельность.
Приведенные примеры дают наглядное представление об общей схеме, которой Фихте пользуется при своих умозрительных построениях. А последний пример уже ясно указывает, где «зарыта собака», – какова реальная подоплека абстрактных силлогизмов нашего философа.
Его силлогизмы – бесконечные перепевы одного мотива, выдвинутого мануфактурной идеологией. Это – славословие в честь всеспасющей специализации. Дифференцируйте профессии и функции и строго соразмерьте их! В этом ваша сила, в этом залог нашего успеха! Учили идеологи мануфактуры в классический период ее развития. Идеологи мануфактуры, сходящей с мировой сцены, повторяют слова своих предшественников с той, впрочем, разницей, что ими подчеркиваются преимущественно первая часть выставленного положения: дифференцируйте профессии и функции без конца!
