Владимир Кельт
Непрощенные
Я перевел взгляд на монаха. Гюго отпил немного из бурдюка, промокнул тряпицей выступивший пот на лбу.
– Я все осмотрел, инквизитор. Все баночки, скляночки и мензурочки, – он закашлялся, снова отхлебнул вина. – Кхех-кхех. Я все понюхал, попробовал. Знаете, инквизитор, там много чего есть у этого Бруно. Но ничего запрещенного.
Сейчас я жалел, что Николас не с нами, ведь экзорцист обладал особым даром: он чуял проявления темной магии. Именно поэтому Николас безошибочно находил всевозможные капища и логова, а я и Витор все время проигрывали спор и платили за его трапезу в тавернах.
– Совсем ничего? – спросил я. – Никаких алхимических ингредиентов?
– Видите ли, инквизитор, кхех-кхе, в алхимии много чего можно использовать, если знать и уметь. Да хоть это вино! – Гюго любовно погладил бурдюк и усмехнулся.
– А киноварь? Там была киноварь?
– Нет, – покачал головой Гюго. – Ее бы я точно приметил.
Я кивнул своим мыслям, решив, что сегодня же отправлю кардиналу еще одно письмо и запрошу Грамоту особых полномочий, которая поставит мое слово выше слова любого епископа. Бруно явно не чист, но проще поймать воздух, нежели этого улыбчивого доктора с окровавленными руками, который прячется за епископскую рясу.
– Ясно, – разочарованно выдохнул я. – Тогда слушайте внимательно, братья и готовьтесь. Я знаю как убить Обжорство и у меня есть план. Гюго, ваше участие было бы кстати.
– Кхех-кхе. А я только рад, – ответил монах, отпив вина.
– Хорошо. Но предупреждаю, Гюго, этот план может показаться вам крайне жестоким, кровавым и даже… возможно, темным. И вы вправе доложить об этом в Рим епископу. Однако помните, что епископ знает о наших методах работы, и что ни я, ни Витор с Михаэлем или даже Николас, мы никогда не попадем в Рай. Бог закрыл для нас врата, и не дарует прощения, ибо грехи наши не искупить. Гюго, подумайте хорошенько. Вы готовы очернить свою душу? Готовы лишиться Его милости и прощения? Если да, то приходите в хирургическую комнату.
***
К моему удивлению Гюго все же пришел. Мы с Витором как раз подготовили хирургическую комнату: застелили простынею стол, разложили инструменты, заготовили тряпки и ведра. Местным лекарям я не доверял, оттого и предложил Гюго провести операцию, а Бруно я и вовсе не стал посвящать в свои планы. Доктор возмущенно размахивал руками, говорил, что мы не имеем права, что это против законов людских и божьих, и что флорентийское духовенство обо всем узнает. А мне было плевать. Святой Инквизиции было плевать. Я разъяснил Бруно, что Грамота оберегает его лично, а не лепрозорий и прокаженных, после чего спровадил заниматься больными.
Гюго повязал мясницкий фартук, надел длинные, выше локтя, широкие кожаные перчатки. Ухватился за свой волшебный бурдюк, отпил оттуда не меньше половины, после чего утер рот тыльной стороной ладони.
– Руки трястись не будут? – с усмешкой спросил я.
– Что вы, инквизитор. Кхех-кхе. У меня все поджилки трясутся, а вы руки, руки… С руками уж как-нибудь справлюсь.
Вскоре Михаэль привел Николаса. Экзорцист был бледен, ходил с трудом, отчего Михаэлю пришлось его подвести к стулу, который я предусмотрительно поставил в углу.
– Сдюжишь ритуал? – спросил я.
Николас кивнул. Переведя дух, он кое-как подошел к бочкам с водой. Снял с шеи тяжелый серебряный крест и принялся читать молитву. Когда вода была освящена, как раз вернулся Витор, приведя с собою прокаженных.
– А-ну, пошли! Чего встали, дохлые собаки? В комнату идите! – гаркал он, подгоняя прокаженных тумаками. – Возле стены стройтесь, крысы вонючие! Вот так. Так-то лучше.
Семеро замотанных в тряпье прокаженных встали подле стены. Головы смиренно опущены, руки трясутся, один из них громко всхлипнул. Я прошел вдоль шеренги, сдирая с них тряпье, чтобы получше рассмотреть. Первый больно изможден, едва на ногах держится. Второй сильно худ, кожа да кости. Третий весь в гнойниках, того и гляди помрет раньше времени.
– Этот. Этот и этот, – указал я.
– Молодые, почти здоровые… – с сожалением обронил Гюго. – Им бы полечиться, и быть может тогда…
– Худые и немощные не сгодятся, – жестко оборвал я и кивнул Витору, чтобы выпроводил остальных.
Клирики содрали с прокаженных одежду, связали им руки и ноги.
– Что вы собираетесь делать?! Во имя Господа, не надо! – голосила женщина, со слезами прикрывая наготу.
– Мы не виноваты! Мы ни в чем не виноваты!
– Оставьте! Пустите меня! Господом Богом прошу!
Люди сопротивлялись, умоляли, бранились, плакали. Никто из нас не обращал внимания. Сколь часто мы слышали мольбы и угрозы? Не счесть. Мы давно очерствели, перестали считать своих жертв людьми. Они – инструмент, что послужит высшей цели, и быть может, им зачтется перед Богом.
Им, но не нам.
И только Гюго смотрел на происходящее расширенными, испуганными глазами. Хлебал из своего бурдюка, крестился да бубнил молитву себе под нос.
Мы опоили прокаженных маковым молочком, и вскоре вопли стихли.
– Инквизитор, может бы лучше… Ну-у… – замялся Гюго. – Может их лучше убить сперва?
– Нет. Режь на живую. Чем дольше протянут – тем лучше, иначе ничего не выйдет.
Кивнув, Гюго взялся за скальпель. Витор уложил первого прокаженного на стол, тот медленно водил мутными глазами по комнате и глупо хихикал. Он все еще смеялся, когда Гюго вскрыл ему брюшину. Багровая кровь потекла по столу на пол, собравшись в лужу. Михаэль тут же вытер все тряпкой и швырнул в угол, не мешало Гюго еще поскользнуться и убиться. Кто тогда резать станет?
Прокаженный затих, его жизнь оборвалась, когда Гюго вытащил внутренности. Он, будто мясник за прилавком, сгреб потроха со стола в ведро, что стояло на полу. С влажным чавканьем туда попадали иссиня-черные змеи кишок, почки, легкие, сердце. Михаэль подал Гюго два наполненных святой водой больших бурдюка. Лекарь аккуратно уложил их в брюшину, осмотрел, и попросил еще один, после чего зашил покойника. Клирики стащили мертвеца со стола и уложили у стены. Следующий.
Когда все трое были под завязку напичканы святой водой, я приказал уложить мертвых на стоящие в другом конце комнаты лавки.
– Николас, ты готов? – спросил я.
– Конечно, – ответил экзорцист. – И да поможет нам Господь.
Мы принялись за дело. Николас раскрыл маленький молитвенник, правой рукой он держал над покойником крест. Я подошел к мертвым, закрыл глаза и провалился в черноту собственной души, чувствуя, как на кончиках пальцев клубится темная энергия, и как сила молитвы Николаса не дает мне сорваться в бездну. Сколько себя помню, эта скверна всегда была со мною. Однако впервые я ее по-настоящему понял, когда еще мальцом случайно переехал телегой соседскую черную кошку. Мне было так жаль, так больно и стыдно, что я – обычный деревенский мальчишка – захотел, чтобы кошка ожила.
И она ожила. Встала и пошла в курятник, влача за собою перебитые лапы.
А через несколько дней кошка-нежить начала гнить. Она ходила по улице, мяукала, ластилась ко мне и разлагалась. Мать тогда голосила, умоляла отца не доносить церковникам, но отец оставался непреклонен: «Дьяволову отродью не место в нашем доме!». Вскоре за мной приехал инквизитор, но вместо костра Церковь дала мне новую жизнь. С тех пор я – цербер Инквизиции.
Николас протянул мне кинжал – тот самый, что освятил сам папа. Я взялся за украшенную рубином рукоять, крепко сжал и разрезал себе ладонь. Теплая алая кровь потекла по запястью прямо в рот одному из мертвецов. Затем я напоил второго и третьего.
– Встаньте, – приказал я.
Мертвецы синхронно поднялись. Их глаза были пусты, зашитые грубыми нитками животы выпирали так, словно внутри зрело дитя. Кожа слегка посерела и натянулась, швы перестали кровоточить.
– Господи Иисусе… – перекрестился Гюго. – Черная магия…
– Некромантия, – поправил я.
***
К пещере у старой мельницы мы добрались к закату. Мертвецы, я, Витор и Михаэль. Остальные не пошли. Николас был еще слишком слаб, а от Гюго никакого проку в бою против адской твари. Да и кто тогда обо всем доложит в Рим, если я и мои псы поляжем?
Мрак, смрад и сырость окутали нас, как только мы пробрались в пещеру. Первыми шли мертвецы. Неуклюже переставляли ноги, шаркали и припадали, будто вместо ступней у них культи, но все же шли. Я слышал, как в их зашитой требухе плещется вода. Бесцветные, мутные глаза мертвецов ничего не видели, и мне приходилось прилагать немало усилий, чтобы направлять наше оружие к цели. Следом шел Витор, замыкал Михаэль. Я намеревался скормить мертвецов Обжорству и дождаться, когда святая вода отравит чудовище. Быть может, нам повезет, и тварь издохнет, на худой конец мертвая плоть и святая вода ее ослабят.
Тоннель резко вильнул вправо. Шагающий впереди мертвец вдруг споткнулся и упал. Из темноты послышалось глухое чавканье, будто беззубый дед хлебает похлебку. Пришлось остановиться. Витор передал мне факел, свет выхватил из мрака распластавшегося на камнях прокаженного. Из глаза покойника торчало тонкое серое щупальце; оно копошилось в глазнице, извивалось словно червь. Второй конец щупальца уходил в каменную стену, отчего казалось, что именно стена решила сожрать мертвечину.
Но я знал, что это не так.
– Проклятье! – выругался я, и кинжалом отсек щупальце.
Тут же из стены вынырнуло новое и впилось мне в ногу. А за ним еще, и еще… Я крутился волчком, отрезая мерзкие отростки. Взмах кинжала. Удар. Еще удар. За спиной тяжело дышал Витор, сбрасывая с себя щупальца. Клирик рвал их голыми руками, кидал на пол и давил каблуком сапога. Михаэль рубил щупальца мечом, а те, что прилипли к стене, прижигал факелом.
– Мерзкое дьяволово отродье, – сплюнул Витор, когда все было кончено. – Арон, откуда тут эта мерзость? В прошлый раз ничего такого не было.
– Оно становится сильнее, – сказал я. – Культисты кормили его, а затем мы привели крестьян прямо ему в пасть. Оно насытилось, окрепло, и готовится выйти из логова в город.
– Надо бы поспешить, – зло скрипнул зубами Михаэль.
Мне с трудом удалось отправить прокаженных во мрак тоннеля. Управлять мертвецами становилось все труднее, они тянули из меня жизнь, и я ничего не мог поделать. Для подпитки нежити мне запрещено использовать источники Тьмы, и если нарушу запрет, то Церковь отвернется от меня, а святая Инквизиция приготовит костер поярче. Поэтому я отдавал мертвым себя. Иного выхода нет.
Вскоре мы вышли к гроту, запах гнили и серы усилился. Голова у меня кружилась, в руках и ногах я ощущал слабость от потери жизненной силы. Я жестом приказал остановиться и затушить факелы. Из дыр в покатом потолке грота лился бледный лунный свет, которого оказалось достаточно, чтобы видеть дальше собственного носа.
То, что мы увидели в гроте, было поистине ужасно.
Адская тварь все так же сидела посреди грота, только на сей раз выглядела иначе. Маленькая голова на сальной шее обзавелась массивной клыкастой челюстью, которая была все время открыта. Слюна текла не переставая, длинный, усыпанный струпьями язык шарил в воздухе, словно пытаясь ухватить добычу – отправить в требуху хотя бы мошку. Покрытое сальными складками тело уже не казалось бесформенным, я четко видел огромное пузо, маленькие руки, и мощные слоновьи ноги. Сквозь грубые хирургические швы на теле твари сочилась темная вязкая жидкость и капала на камни. Эту мерзкую жижу тут же слизывали многочисленные щупальца, что тянулись из пупка Обжорства, и питали его, как пуповина дитя. К тому же мириады тонких щупалец-нитей расходились от этой чудовищной туши и скрывались в каменных стенах – именно их мы резали в тоннеле.
Оно заметило нас, почуяло сладкое мясо.
– Е-Е-ЕСТЬ!!! Я ГОЛО-О-О-ОДЕН! – взревел монстр.
Обжорство медленно, с натугой, повернуло свою тушу к выходу из тоннеля. Поросячьи глазки на маленькой лысой голове заблестели, а слюна побежала сильнее.
– Да поможет нам Господь, – прошептал я.
И в тот же миг огромное щупальце ударило по стене, где стоял первый мертвец. Посыпались камни, полетело крошево. От неожиданности я потерял концентрацию, ослабил контроль, и мертвецы начали оседать на землю. Я и сам едва не упал – столь сильно закружилась голова. Меня придержал Михаэль.
– Давай, Арон, соберись, – сказал клирик, глядя мне в глаза. – Умоляю, не используй Тьму! Ты же знаешь, что тогда мне придется…
Я знал. Михаэль и Витор убьют меня, если я ступлю за грань.
Слабо кивнув, я вновь поднял прокаженных, растрачивая свою жизнь на мертвое. Несомненно, можно было попросту дотащить трупы сюда и швырнуть твари на съедение, но чудовище не станет это жрать. Обжорство – не трупоед. Оно должно есть живое и теплое… Или очень на то похожее.
Мертвецы выбежали в грот, размахивая зажатыми в руках проржавевшими мечами, совсем как живые. Один даже умудрился ударить щупальце, прежде чем оно обвило мертвое тело и закинуло твари в рот. Раздался хруст костей, жадное чавканье.
В следующую секунду щупальце схватило еще одного прокаженного. Пасть Обжорства раскрылась, сделавшись громадной, покойник с легкостью скрылся внутри.
Щупальце обвило третьего, и уже было отправило в пасть, но тут тварь вдруг взвизгнула, замотала головой, из пасти пошла пена. Чудовище принялось махать короткими ручками, и лупить себя по пузу. Щупальца молотили из стороны в сторону; били по каменным сводам и стенам. Поднялась пыль, отовсюду полетела каменная крошка.
Мы стояли и ждали.
Через десять минут тварь издохла.
***
– За победу, Арон! За победу! – скандировали Михаэль и Витор.
Братья радостно подняли свои кружки и осушили залпом. Я пригубил немного – вино терпкое, сладкое, до тошноты ароматное, к тому же легче не становилось, голова все так же трещала, а в теле ощущалась слабость.
– А знаете, инквизитор, мы благое дело сделали, богоугодное, – трещал Гюго, подливая еще вина из своего бурдюка. – Кехе-кхех. Это ж надо! Целую Печать Голода не дали сорвать! Вот узнаете, Господь много чего видит. Он это наше благое дело обязательно учтет и распахнет Райские врата, а там нас будут ждать перины, да музыка, да вино. Вот увидите! За такое-то дело!
– Хватит! – рявкнул я, с грохотом поставив кружку на стол. Говорить о прощении я не собирался.
Монах поперхнулся воздухом, клирики непонимающе на меня уставились.
– Хватит, Гюго, – повторил я уже спокойнее.– Уже поздно. Все мы устали, и не мешало бы отдохнуть. А с утра я собираюсь потолковать с Бруно и лекарем Дийстрой. Очень серьезно потолковать. И за это мне прощение вряд ли будут даровано.
– Так Бруно нет, – пожал мясистыми плечами Гюго. – Как только вы покинули Часовню Прокаженных, этот шустрый доктор на свою кобылу уселся и галопом во Флоренцию сорвался.
