Владимир Иволгин
Сокровище Беаты
ГЛАВА 1. Предыстория. У всякой тайны свой час.
Стоял жаркий июльский день. Полуденный зной раскалил черепичные крыши городских построек и камни выщербленных мостовых. Нагретый воздух трепетал мелкой рябью, искажая контуры зданий и покосившихся уличных фонарей. По узким тротуарам медленно передвигались фигурки измождённых невыносимой жарой прохожих. Навьюченные лошади обречённо тащили тяжёлые повозки, доверху гружёные поклажей. Их понурого вида хозяева прятали свои головы под соломенными шляпами и время от времени прикладывались к кожаным флягам, глотая из горлышка ледяную родниковую воду. Даже дворовые собаки притихли, скрываясь в тени от косых навесов у распахнутых настежь подъездов. Всякое живое существо пыталось отыскать себе укромный уголок, где можно было бы надеяться на спасительную прохладу. Кипучая городская жизнь замедлила своё шумное течение под палящими лучами ослепительного июльского солнца. Пышущее жаром пекло, словно в жерле раскочегаренной печной топки, расплавило повседневную суету, наводнившую с утра славный город Валенсбург, и утихомирило его беспокойных обитателей. И вот средь этой унылой картины, меж вялых, размякших от жары тел, нарушая общий «ползущий» порядок, по одной из городских улиц, не чуя под собой ног, несётся наш герой – шустрый мальчуган лет одиннадцати отроду с выгоревшими русыми волосами, запечённым и обветренным на летнем воздухе лицом, в застиранной льняной рубахе, кое-как заправленной в широкие штаны с оттопыренными карманами, и потрёпанной кепке с надвинутым на лоб махристым козырьком. Он проскочил мимо портняжной мастерской, ловко перепрыгнул через пятно растрескавшейся грязи – остатки иссохшей лужи, миновал центральный перекрёсток, обогнав телегу лудильщика, и, преодолев без малого пятьсот ярдов по широкому прямому проспекту за какие-то две-три минуты, ухватился за фонарный столб, чтобы с разбегу не промахнуть мимо знакомой двери, ведущей в местную пекарню. В людях с подачи какого-то остряка её шутливо прозвали «Заведение мадам Буланже». Возле этого невысокого, одноэтажного строения, как обычно, сильно пахло ванилью, корицей и ягодным джемом. Чарующий, приторно-сладкий аромат, доносившийся изнутри, всегда притягивал сюда городских сладкоежек, коим, несомненно, являлся и наш персонаж. Блаженно закрыв глаза и вдохнув полной грудью волшебные запахи, мальчуган размашисто отворил входную дверь и ввалился в лавку. Мелодично зазвенел китайский колокольчик, подвешенный справа, над дверным косяком. Закопчённые стены и тронутые гарью потолки пекарни на первый взгляд производили мрачноватое впечатление. Что уж тут поделаешь – таков удел всякого заведения, где с раннего утра и до позднего вечера полыхает в печи огонь, скоблятся от нагара сковороды и шкворчит раскалённое масло. Как ни странно, но на этот раз никто не отозвался на зов колокольчика, громко заявившего о появлении покупателя. Дело в том, что сразу за торговым прилавком находилась перегородка, сложенная из ровного камня, которая отделяла магазинчик от кухни. Перегородка имела в себе арочный проход, достаточно широкий для того, чтобы через него можно было свободно проносить поддоны с пирогами и прочими лакомствами. В этом тесном помещении, заставленном стеллажами и заваленном почти до самого потолка мешками с мукой, не покладая рук, священнодействовала хозяйка заведения. На самом деле её звали Макбет Досон. Она была уроженкой маленького провинциального городка на задворках королевства Квитония и прибыла в Валенсбург в числе тех переселенцев, что решили попытать счастья на новой земле, когда король Бенедикт Премудрый объявил о своём намерении заселить северные окраины собственных владений, доселе пустовавшие. Но пришедшая из ниоткуда беда, которую в народе прозвали «Чёрной смертью», вынудила её и ещё с дюжину таких же приезжих покинуть только-только обжитую местность и укрыться в стенах упомянутого города, ибо его благословенный порог бубонная чума, по счастью, обошла стороной. У неё был племянник по имени Питер, оставшийся сиротой после смерти матери. Матушка Питера приходилась Макбет родной сестрой, и когда её душа по воле Господа отправилась на Небеса, сердобольная родственница взяла к себе единственного племянника на содержание. Сама же тётушка была незамужней и бездетной, потому питала к пасынку болезненную привязанность и всячески ограждала его от нежелательных уличных знакомств, от чего сам Питер откровенно страдал и неоднократно высказывал свою претензию чрезмерно заботливой попечительнице. Ростом он был чуть выше своих сверстников, немного худощав, темноволос, с неулыбчивой миной на лице, усеянном мелкими, как манка, едва приметными конопушками. К нему-то сейчас и спешил со всех ног общеизвестный городской непоседа по имени Николас Флетчер. На прилавке грибной шляпкой торчал ещё один звонок, и запыхавшийся посетитель по-свойски ударил по нему растопыренной пятернёй аж три раза. За стеной послышался чей-то приглушённый, невнятный голос. «Ага, значит, кто-то есть», – подумал Николас. Несмотря на строжайший запрет хозяйки, он всё же рискнул заглянуть в святая святых мадам Буланже. Эта женщина объёмистой комплекции прославилась на весь город не только умением стряпать отменную выпечку, но и сердитым, подчас даже суровым характером. Она строго на строго воспрещала посторонним совать любопытный нос в свой кулинарный отдел. Её заведение всегда приятно удивляло покупателей чистотой и идеальным порядком. Хозяйка проявляла исключительную заботу о репутации пекарни, и потому внешняя опрятность, рачительность в делах и любовь к чистоте так полезно сочетались в ней с грозным темпераментом. Иначе в этом непростом деле, впрочем, как и во всяком другом, удержать всё под контролем было невозможно. Так что при случае она вполне могла приложить не только крепким словцом, но и съездить деревянной мешалкой по любознательной голове одного из тех дворовых мальчишек, что слетались на сладостный аромат кипящего в тазике джема, как дикие пчёлы на мёд. Обычно хозяйка сама встречала своих покупателей, но поскольку её пышные формы так и не появились в проёме под аркой, это означало лишь одно – Макбет Досон в пекарне не было. Тем не менее, сдавленный хрип и странная возня за стеной не прекращались. Николас осторожно заглянул в кухню, где его глазам предстала картина жуткого беспорядка: по столешнице была разбросана перевёрнутая вверх дном посуда, из опрокинутых на полках кулей тонкими струйками сыпались на плиту манка и соль, а в луже разлитого по полу молока утопали глиняные черепки разбитого кувшина. Справа, из-под груды мешков с мукой, наваленных друг на друга, торчали носками вверх два ботинка – оттуда и раздавался тот самый таинственный звук. Николас пробрался за мучной склад и в предполагаемом месте нахождения головы «погребённого» попытался один из них откинуть в сторону. Первая попытка оказалась неудачной, и пятидесятифунтовый упрямец всей своей тяжестью навалился на голову бедолаги, которая в тот же миг что-то жалобно промычала. Тогда, обойдя мешок с другой стороны и ухватившись покрепче за узел, Николас снова изо всех сил потянул его на себя. Не в силах больше сопротивляться крепким мальчишеским рукам, пыльный толстяк, наконец, сдался и беспомощно перевалился на другой бок.
– Наконец-то! – откашлявшись, выдавил из себя осипшим голосом Питер Досон. – Я уж думал, задохнусь здесь!
– А мне и невдомёк, кто тут потрошит хозяйские припасы, – улыбаясь во весь рот, ответил Николас. – Как будто слон порылся в посудной лавке. Оказывается, это старина Питер решил порадовать дорогую тётушку генеральной уборкой. Сам сможешь встать? Давай руку.
Белый, как мел, Питер ухватился за протянутую руку товарища и, отпихивая ногами мешки, выкарабкался из-под завала. Его взлохмаченные волосы свалялись в муке, а голова была обильно усыпана сморщенным изюмом.
– Ну ты и кекс, однако! – осматривая «припудренную» фигуру приятеля, потешался над ним Николас.
– Тебе смешно, а тётка скоро вернётся с базара. Тут такое начнётся! Уж лучше б меня мешком пришибло, – сокрушался Питер, отряхивая рукава.
– Какой же нечистый дух заманил тебя на эту гору? – спросил Николас, оглядывая закрома Макбет Досон.
– В том-то всё и дело, – угрюмо произнёс Питер. – Видишь ли, тётушка помешана на чистоте. Любит, чтобы на кухне всё блестело и сверкало ярче звёзд на небе – её любимая поговорка. При виде пыли у неё глаза наливаются кровью, как у быка на корриде. У меня такое чувство, что кухня – это всё, что ей по-настоящему дорого в жизни. – Питер на короткий миг призадумался. – Ну, может, ещё огород.
– А ты? Ведь ты же её единственный племянник. Она должна тебя любить.
– Ха! Конечно, любит. Если б ты знал, какой это рабский труд. Да здесь за жалование никто не согласится так вкалывать. А я это делаю за бесплатно! Вечно всем недовольна, ворчит да рычит: «Почисть-помой-протри-подмети…» А тут ещё, как назло, паутина нарисовалась под самым потолком. Вот я и забрался наверх, чтобы её смахнуть. И всё бы ничего, да только мешок, на котором я пристроился, начал съезжать вниз. Ну и… в общем, навернулся я вместе с посудой. Куча заваливалась набок и меня придавило. Хорошо хоть на полу мешки с сахарным песком лежали, и я на них плюхнулся. Да ты вот подоспел. Иначе пиши-пропало…
И тут звякнул дверной колокольчик. За стеной послышался запыхавшийся голос миссис Досон:
– Ф-ух! Ну и жарища! Корзины еле донесла. Спасибо молочнику – подобрал на полпути. Питер! Корзины-то занеси, а то уж я совсем из сил выбилась.
Питер застыл ни живой-ни мёртвый. Горячим приливом кровь ударила по щекам перепуганного племянника, обдавая их пожаром жгучего стыда. В немом оцепенении он смотрел на своего приятеля, а парализовавший его страх потихоньку стал пробираться и в душу Николаса. Теперь уже оба застыли, как вкопанные, ожидая незавидной участи. Но, к счастью, снова скрипнула дверь – очевидно, хозяйка вышла за оставленными снаружи корзинами. Николас ткнул локтем в рёбра остолбеневшего товарища и кивнул головой на приоткрытое окно.
– Ну что, рвём когти? – предложил он Питеру. – Переночуешь пока у меня. Пусть тётка ночь поворочается – куда это её единственный племянник запропастился? А там, глядишь, остынет.
– Нет. Пожалуй, так будет ещё хуже. Лучше уж сразу, – обречённо пробормотал Питер.
– Ну, как знаешь. Тогда я дёргаю. – Николас запрыгнул на подоконник и распахнул оконную створку с сильно закопчённым стеклом. – Потом расскажешь. Держись, брат! – бросил он напоследок приятелю и нырнул в пролёт окна.
И вот уже Николас, глубоко вдыхая грудью сухой воздух городских улочек, перекрёстков и развилок, мчится навстречу плетущимся по жаре скрипучим повозкам, ловко петляя между дорожными указателями и фонарными столбами. Ноги сами разгоняли его на пологих спусках и притормаживали перед очередным поворотом. Базарный день на единственной рыночной площади города, откуда только что возвратилась тётка Питера, был в самом разгаре, несмотря на палящее солнце. Николаса всегда удивляла выносливость этих стойких, настырных торговок, которые и в жару, и в ледяную стужу часами могли торчать у своих прилавков в надежде на вожделенный барыш. И хотя сегодня на рыночной площади было не слишком многолюдно, как обычно бывает в такие дни, тем не менее, ряды не пустовали. Горожане суетливо толкались возле длинных дощатых столов под покатыми навесами: кто-то бойко торговался, пытаясь сбить цену, кто-то спорил до хрипоты, доказывая исключительное качество своего товара, а кто-то с любопытством наблюдал со стороны, чем закончится это упрямое противостояние. Отовсюду раздавались наперебой вялые голоса разморённых зноем зазывал-лоточников. Сквозь этот гомон откуда-то доносились звуки скрипки. Должно быть, музыкант Теодор Гримс развлекал толпу где-то на краю рыночной площади, поодаль от беспокойной толкотни. Лавируя между снующими покупателями и ремесленниками, волокущими свой товар на скрипучих тачках и в плетённых корзинах к «прикормленным» местам, Николас наконец-то отыскал знакомый прилавок. Посреди колоритных базарных тёток, 
облюбовавших «кружок доверия» – так можно было назвать миниатюрный сходнячок четырёх зубоскалок по перемыванию костей несговорчивым покупателям – он с трудом разглядел миниатюрную фигурку подружки. Худенькая девочка с большими голубовато-зелёными глазами и волосами жемчужного цвета в скромном коричневом платьице и безупречно-отглаженном молочном переднике спрыскивала водой цветы в глиняных вазочках, что были расставлены по полкам трёхъярусного стеллажа, устроенного лестничным способом. В этом удивительном цветнике пестрели сочными красками орхидеи, гиацинты, камелии, пионы, и, конечно же, пышные розы по-королевски рисовались бархатом своих алых, жёлтых и белоснежных лепестков.
– Привет, Беата! – громко окликнул подружку Николас. – Как нынче торговля?
– О! Явился чёрт из табакерки, – отозвалась первой недовольная торговка с перевязанной платком головой, очевидно, мучимая мигренью. – А я свой «качан» ломаю, с чего сегодня на улице такое адское пекло.
– Поэтому вы его платком повязали? – сострил в ответ Николас.
– Ну, ты ещё погруби мне… – огрызнулась та, беззвучно прожевав губами остаток фразы из отборной, площадной брани.
– Привет, Николас, – дружелюбно поздоровалась Беата. – Если б не жара, возможно, дела продвигались бы лучше. Постоянно приходится опрыскивать цветы, иначе они увянут ещё до окончания базарного дня. А ведь я говорила матушке, что сегодня не будет торговли, но она всё же настояла на своём.
Тут автор вынужден сделать небольшое отступление. Дело в том, что главная героиня нашей истории по имени Беата Эклунд проживала на другом конце города вместе со своей матушкой Софией Эклунд, которая выращивала в домашней оранжерее цветы на продажу. Глава семейства, Ларс Эклунд, известный на весь город кузнец, плотник и столяр, бесследно пропал несколько лет тому назад. С тех самых пор другого источника дохода у матери с дочерью не было. В зимнее время они перебивались случайными заработками, нанимаясь к состоятельным жителям Валенсбурга в прачки или горничные. Время от времени София перешивала чьи-нибудь вещи, принимая заказы на дому. С потерей кормильца благосостояние Эклундов сильно пошатнулось. Было тяжело, но всё же они не унывали. Спасало занятие любимым делом, и с наступлением долгожданной весны в оранжерее снова зацветали сиреневые флоксы, распускались разноцветные чашечки анемон, и на тонких веточках поблёскивали жемчугом миниатюрные колокольчики серебристых ландышей.
– А где же Питер? – поинтересовалась Беата. – Помнится, он обещал навестить меня сегодня. Я уже привыкла к его сладким гостинцам. Каждый раз какой-нибудь новый сюрприз.
Николас немного смутился от того, что явился с пустыми руками и ему нечем порадовать подружку.
– Хочешь, я помогу тебе отвезти корзины домой? – предложил он, угнетаемый угрызениями совести.
– Спасибо, это было бы здорово. Тем более, что мама сегодня взяла очередную работу на дом, и мне не хотелось бы её отвлекать. Можно даже выдвинуться пораньше, всё равно торговли не будет. Так что же Питер?
– Если я тебе начну рассказывать, ты сильно рискуешь сесть со смеху на свой кактус.
Беата оглянулась и обнаружила, что пузатый кактус, торчавший из глиняного горшка, своими острыми иглами зацепил сборку на её платье. Она аккуратно сняла нанизанный на колючки подол и отшагнула в сторону.
– Ты меня спас, спасибо. Ещё немного и точно уселась бы. Ну и что же там случилось? – переспросила она, уже захваченная интригующим вступлением.
– Представляешь, захожу я сегодня в пекарню и…
Николас с упоением начал было пересказывать о том, что приключилась с Питером, но его рассказ неожиданно прервал поднявшийся посреди базара переполох. По рядам прокатилась волна беспокойства:
– Меро! Едет Меро! – передавали друг другу по цепочке торговцы.
Кто-то судорожно принялся прятать свой товар под прилавок.
– Расступитесь! – донеслось из толпы.
В сутолоке невозможно было что-либо разобрать. Но по мере приближения важной персоны к цветочной лавке, толпа быстро редела, уступая дорогу кортежу из трёх всадников. Впереди мерной поступью вышагивал золотисто-огненный мерин, в седле которого покачивался стражник, облачённый в гладкие кожаные доспехи. За его спиной, на широком ремешке, перекинутом через плечо, маячила деревянная балестра. Слева к седлу крепился колчан, набитый стрелами с белым оперением. С правой же стороны, на поясном ремне с блестящей бляхой покачивался в металлических ножнах красавец Эсток – двуручный меч с длинной, кручёной крестовиной. Натянутая конская сбруя поскрипывала в такт мерному шагу скакуна, а натруженные мускулы сильного, упругого тела позволяли ему держать уверенную и гордую осанку. Николас с восхищением разглядывал амуницию стражника, провожая его зачарованным взглядом. Он так увлёкся изучением боевого снаряжения, что не заметил, как другая лошадь, следующая за вооруженным всадником, потеснила его. Николас отшатнулся в сторону, обернулся и тут же столкнулся с устремлённым на него, враждебным взглядом второго наездника, сутулая спина которого изогнулась коромыслом. На нём не было никакого снаряжения. Мрачный господин с тяжёлым взглядом был в чёрном облачении, несмотря на жаркую погоду. С его плеч спадала накидка, закреплённая на груди застёжкой-фибулой. Головной убор в виде берета с ушками был нахлобучен до самых бровей, руки обтягивали кожаные перчатки, а на ногах сидели сапоги с коротким, оттопыренным голенищем. Первое впечатление при виде этой согбенной, но крепко сбитой фигуры не оставляло и малейшего повода для симпатии. Черты его лица были довольно крупными, кожа на лбу и гладко выбритых щеках лоснилась, бледные губы плотно сжимались в нервную складку. Меро вонзил свои прищуренные глазки в растерявшегося мальчугана, словно иглы кактуса. Не выдержав такого агрессивного напора, Николас отвёл взгляд и потеснился в сторону. Замыкал кавалькаду пожилой, сухощавый писарь на пегой кобыле с узкой торбой наперевес. На груди у него болталась дощечка – прямоугольная подставка для письма и чернил. Все трое остановились напротив цветочного прилавка Беаты. Первым заговорил коренастый всадник в чёрном:
– Меня зовут Жак Меро. Я управляющий делами графа Готлиба. Это твои корзины? Отвечай, – приказным тоном обратился он к хозяйке цветника.
– Да, мои, – робко проговорила Беата.
– Сейчас мой писарь пересчитает каждый цветок в них. Ровно столько, сколько он назовёт, ты доставишь сегодня в замок, не позднее шести часов вечера.
– Господин Меро, – волнуясь, произнесла Беата, – возможно, я смогла бы предложить вам нечто более привлекательное. Дело в том, что здесь представлен далеко не весь оранжерейный выбор. Если вас не затруднит, вы могли бы проехать на восточную окраину города, в наш дом – там находится цветник моей матушки и, я уверена, она подберёт для вас…
– Приступай! – не дослушав Беату, приказал писарю управляющий.
Тот боязливо сполз с коня и принялся раскладывать на дощечке свою «канцелярию». Затем, подойдя к цветочным корзинам, он небрежно отстранил хозяйку и начал перебирать зелёные стебли, пересчитывая товар. Лошадь Меро нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, будто пытаясь избавиться от противного наездника, и от того он раздражённо ёрзал в седле. Его голова, посаженная на короткой шее, болталась, как у китайского болванчика, потому Беата, наблюдая за важным господином, закутанным в чёрный плащ, не смогла удержаться и прыснула неосторожным хохотком. Но даже это не ускользнуло от придирчивых глаз управляющего.
– Как тебя зовут, торговка? – грубо спросил он, устремив свой въедливый взгляд на хозяйку цветника в кружевном молочном переднике.
– Беата Эклунд.
– Не ты ли дочь того плотника, что сгинул в Дедвуде?
Беата, ничего не сказав в ответ, опустила глаза.
– Ты по-прежнему живёшь со своей матерью? – продолжал допытываться Меро.
– Мы живём вдвоём.
– Возможно, в скором времени мне понадобятся ещё цветы. Передай матери, что я навещу её.
– Хорошо, я обязательно предупрежу матушку о вашем визите.
– Чтоб тебя, колючий мерзавец! – прикусив палец, взвизгнул писарь.
Из горшка гордо торчал неприкасаемый, круглолицый кактус, растопырив свои острые, тонкие иглы, которыми он всё же сумел дотянуться до нерасторопного секретаря.
– Твоё растение небезопасно для покупателей, – обратился Меро к владелице цветочного прилавка. – Оно может причинить вред их здоровью или же повредить чьё-нибудь дорогостоящее платье. Во избежание подобных неприятностей я налагаю запрет на продажу этой дряни.
Сказав это, он кивнул стражнику, и тот, достав из ножен свой сверкающий меч, с размаху ударил им по горшку. Кактус с брызгами разлетелся на две половинки.
– Заканчивай и догоняй нас, – сухо приказал Меро секретарю и, пнув коня каблуками в бока, медленно двинулся дальше, по торговому ряду, тесня притихший городской люд. Писарь внимательно пересчитал все цветы, записал гусиным пером на пергаменте стоимость товара и, забравшись на худощавую лошадёнку, поспешил вслед за своим господином. Беата тут же хлопотливо стала собираться в дорогу.
– Ну вот, а я матушку упрекала, что сегодня торговли не будет, – приговаривала она, переставляя цветы из вазочек в корзины. – Поможешь мне, Николас?
– Конечно, – охотно согласился он. – А что нужно делать?
– Сходить ко мне домой и пригнать повозку. Матушка ведь только под вечер обещалась за мной заехать.
– Не беда, – вмешалась пожилая тётка, торговавшая по соседству огородной зеленью и пахучими приправами. – Коли уж у тебя сегодня такой благословенный день, возьмёшь мою подводу. Воистину, не знаешь, когда найдёшь, а когда потеряешь. София прямо как чувствовала.
– Спасибо, тётка Зельда, – поблагодарила Беата, срезая со стеблей завядшие лепестки. – В который раз убеждаюсь, что у матушки особое чутьё. Она и всякую опасность за версту чует.
– Такое чутьё есть у каждой женщины, дочка, – ответила Зельда, жуя листья петрушки. – Особливо у пожилой. А насчёт Софии ты права. Я про беду-то…
Тут торговка осеклась, поняв, что сболтнула лишнего. Беата на это ничего не ответила, а только молча склонилась над пышным бутоном ярко-красного пиона и закрыла глаза. Сердце Зельды сжалось при виде понурой девичьей головки. Ведь о том несчастье, которое постигло их семью, знал каждый в Валенсбурге. «Дура старая! – мысленно отругала себя торговка. – Да ещё этот хмырь сутулый полоснул по живому».
Когда-то Беата Эклунд жила в счастливой семье. Её отец мастерил добротную и недорогую мебель, поэтому горожане охотно обращались к искусному ремесленнику. Всё убранство в их доме, от пустяковой этажерки до детской кроватки Беатрис, было собрано умелыми руками её отца. Столярная мастерская располагалась в саду, там же, где и цветочная оранжерея матушки, только чуть поодаль. Маленькая дочь любила наблюдать за работой отца. В просторной мастерской всегда пахло свежей стружкой и древесной смолой. После окончания рабочего дня она помогала убирать мастерскую, сметая разбросанные по полу опилки в одну большую кучу и утрамбовывая их в корзину. Иногда на Беату нападало игривое настроение, и они вдвоём шалили, кувыркаясь в кудрявых древесных завитушках, за что ей нередко попадало от раздосадованной матушки. Отец не чаял души в своей единственной дочери и потому никогда не наказывал её за шалости. Всякий раз, когда надвигалась неотвратимая угроза со стороны рассерженной матери, хитрая, озорная бестия тут же пряталась за могучую спину отца-заступника. Тогда сильные руки столяра подхватывали её легкую фигурку за талию и подкидывали вверх, под самый потолок. При этом Беата так звонко голосила от восторга, что даже юный подмастерье по имени Дейв Фрост морщил своё запылённое лицо и затыкал пальцами уши. А она закатывалась от смеха и, показывая пальцем на ученика своего отца, весело кричала: -Смотрите, опять муху проглотил!
Ларс Эклунд любил повторять эту прибаутку, когда кто-нибудь изображал угрюмую мину на лице или же начинал занудно брюзжать без видимых на то причин. Словом, так бурно и искренне умеют радоваться только исполненные счастья детские души. Однажды… Впрочем, автор увлёкся и, чтобы продолжить повествование, ему необходимо сделать небольшой зигзаг с тем, чтобы описать ту местность, где случились все эти события. Сам город Валенсбург располагался посреди широкой холмистой долины Гринхиллс – долины зелёных холмов. Когда-то на её месте произрастал дикий и дремучий лес, получивший от людей название Стоутрут. Под своей сенью он давал прибежище зверям и птицам, кормил и укрывал их от опасности. Веками непроходимые дебри Стоутрута оставались нетронутыми. Но со временем высокие и могучие стволы деревьев, вросшие глубоко в землю своими крепкими, витыми корнями, стали привлекать сюда лесорубов, заготовителей строительного материала, дров и угля. Сперва исчез сосновый бор, затем сильно поредели осинник и дубовая роща. Дни напролёт, с утра и до позднего вечера здесь стучали топоры, елозили пилы и раздавался треск падающих стволов. Так, год за годом, густой лес понемногу исчезал, а на его месте ширилась бугристая долина, простирающаяся за необозримый горизонт. Позже понаехали земледельцы и животноводы, приспособив эти бескрайние просторы под пашни и пастбища. Как грибы, в полях повырастали ветряные мельницы. Появились фермерские хозяйства. На сочных лугах паслись бесчисленные стада коров и овец. Запряжённые в плуги тучные волы бороздили жирный чернозём, а после, в назначенный природой срок, золотыми колосьями всходили над равниной хлеба и доверху наполнялись отборным зерном житницы. Один за другим сюда стали съезжаться ремесленники из разных уголков королевства, вследствие чего подвинулась торговля. Поселение быстро разрасталось. Первые жилища города лесорубов были деревянными с соломенными крышами. Но однажды случился страшный пожар и почти все постройки выгорели дотла. После чего жители начали возводить фахверковые дома, а те, кто побогаче – из тесаного камня с черепичной крышей. Известняк для строительства добывали в каменистых почвах, непригодных для пашни, к юго-западу от городища, отчего некогда холмистая долина заметно подравнялась. С северо-восточной стороны от Валенсбурга раскинулось большое живописное озеро, которое, если наблюдать его свысока, напоминало по форме полумесяц или известное лакомство, изобретённое когда-то венскими кулинарами и теперь каждый день красовавшееся своей хрустящей корочкой на прилавке заведения Макбет Досон (круассан). Местные жители назвали озеро Грэйлэйк или Седое озеро, потому что каждым прохладным утром и остывающим вечером над ним стелился непроглядный белёсый туман и густо покрывал собой необъятную водную гладь. По этой причине рассмотреть в такие часы противоположный берег было невозможно. Посреди озера зеленел небольшой островок, на котором промысловые рыбаки держали коптильню и чинили сети. Там же они построили невысокую, уютную хижину, где, бывало, пережидали непогоду. Из-за вырубленных лесов иногда случались сильные ветродуи, поднимавшие клубы пыли, и по городским улочкам можно было передвигаться, только обмотав голову платком. В такие дни Валенсбург со стороны казался сплошным пылевым облаком. Но после того, как улицы вымостили булыжным камнем и засадили молодыми деревьями, пылевые бури остались в прошлом… Вот так, спустя годы, в тяжёлых, кропотливых трудах на месте непролазных чащоб, лохматых холмов и извилистых лощин вырос большой, процветающий город фермеров и ремесленных мастеров. Однако, Валенсбург по-прежнему считался городом лесорубов, да и по праву. Только теперь на лесозаготовки приходилось добираться на возу за несколько миль. Неподалёку от города, там, где солнце исчезает на закате, произрастал ещё один лиственный лес, непригодный для вырубки, поэтому топоры лесорубов его пощадили. Когда-то горожане использовали его девственные кущи, как щедрую природную здравницу. Женщины и дети отправлялись туда на сбор целебных трав, орехов, грибов и ягод, кои произрастали в нём в великом изобилии. На солнечных полянах, усеянных медоносами, теснились пчелиные ульи местных пасечников. Охотники расставляли силки и подстерегали дичь, реже били зверя, по большей части ради сомнительной забавы. А за соблюдением порядка в лесу следил лесничий, старик по имени… впрочем, кто помнит его имя. Он жил в маленькой хижине на берегу Лебяжьего озера, которое так называлось, потому что с незапамятных времён его облюбовали эти прекрасные и гордые птицы. Старик даже соорудил для них маленькие, симпатичные домики на воде. Но, пожалуй, главной достопримечательностью этого зажиточного края был старинный каменный замок, носивший загадочное название Каймангрот, который располагался к югу от Валенсбурга, примерно в миле от кольцевой дороги, опоясывающей город, и трёхстах ярдях от берега Седого озера. Замок этот насчитал уже более двухсот лет. Но несмотря на почтенный возраст, он до сих пор впечатлял своим размахом и даже издали смотрелся величаво и осанисто. Когда-то Каймангрот опоясывал глубокий водяной ров, через который перекидывался подвесной мост, ведущий к мощным дубовым воротам. Ходила стародавняя легенда, что на дне этого рва обитало исполинское чудовище, которое могло не только плавать, но и передвигаться по суши. Откуда оно появилось, никто толком объяснить не мог. Как-то один отчаянный разбойник, надумав заполучить несметные богатства хозяина замка, подговорил несколько таких же бродяг и отважился на штурм этих стен. Ранним утром, переправляясь на лодках через ров, они столкнулись с гигантским водоплавающим зверем, который сперва опрокинул разбойничий флот, а затем поглотил и самих разбойников, всех до одного. Поговаривали, будто главарь шайки сразился с невиданным животным и даже ранил его, но сам спастись не сумел – чудовище всё же утащило его вслед за собой на дно. И хотя история эта больше напоминала расхожую средь легковерных умов байку, какие придумывают местные жители с тем, чтобы позабавить заезжих торговцев, тем не менее, старинное предание и по сей день будоражило воображение местных мальчишек, которые не переставали между собой судачить и спорить о сражении разбойников с кровожадным монстром. С той далекой поры от рва не осталось и следа. Старожилы рассказывали, что по приказу хозяина, его засыпали. Подъёмный мост был устроен таким образом, что в вертикальном положении закрывал собой ворота. Он приводился в движение механизмами, спрятанными за стенами замка. От моста к подъёмным машинам тянулись мощные стальные цепи. Теперь об этой конструкции напоминали лишь узкие стенные проёмы над дубовыми воротами. Замок имел четыре круглые башни, расположенные по углам ограждения. Каждая указывала на один из полюсов, поэтому они так и назывались: Южная, Северная, Западная и Восточная. Соединялись башни между собой толстыми каменными стенами высотой в десять ярдов. За время своего существования Каймангрот сменил много хозяев. Удивительно, сколько секретов хранили в себе его многочисленные комнаты, петляющие коридоры и глухие подвалы: интриги, заговоры, преступления – много сплетен и слухов витало вокруг этого каменного исполина. Но оставим до поры тени былого…