Владимир Грузда
Трофей
В крепости готовился обед. Пахучий дух укропа, тмина и свиного сала наполняли все пространство вокруг. Хлебалов аж стиснул зубы. Страшно захотелось есть. До спазмов в животе.
Выбираться на галерею крепостной стены не имело никакого смысла, а потому, стараясь не греметь и не мешкать на площадке, они проскочили на последний лестничный пролет. Все замерли, уткнувшись в ноги впереди взбирающегося. Кирилл уперся лбом в шершавую крышку.
Он несколько раз моргнул, и аккуратно слегка приподнял крышку, привыкая к свету. Огляделся. Верхний ярус не имел крыши. По середине стояла деревянная тренога для подъема грузов. Три пищали установлены в углах пятиугольника, обращенного выступающей тупой гранью в сторону осаждающих. Высокие мощные зубцы бастиона надежно прятали аркебузиров и пушкарей от прямых выстрелов осадных орудий. Теперь Хлебалов понял странное внутреннее устройство башни. Ее переделывали под модный ныне итальянский бастион, но не успели завершить работы до осады.
Сейчас наверху находилось три наряда. Двенадцать человек. Еще мелькали аркебузиры. Но те постоянно перемещались между бойниц, и быстро подсчитать их не удалось. Четвертая пушка была обращена в сторону внутреннего двора. Но пушкарей возле нее не наблюдалось.
Хлебалов прикрыл крышку. Обернулся к ратникам:
– Ворогов десятка два. Может поболе. В первую голову бить пищальников, затем пушкарей. Как тока открою крышку бежим в две стороны. Лыкова десяток направо, Прокоп и Харитон с други налево. Ясно?
Разглядеть в кромешной тьме лица и кивки не представлялось возможным. К счастью, ратники благоразумно вразнобой выдохнули:
– Ясно.
– Сейчас жмуримся десять разов, и я открываю крышку. С Богом! Раз…
Наскок вышел молниеносный. Воины на башне, не ожидавшие появления неприятеля, не сразу поняли, что за люди выскочили из входного люка. Лишь когда из бойниц вытолкнули двоих аркебузиров, да еще троих изрубили бердышами, воины всполошились. Видя перед собой дула двух пищалей и лунообразные лезвия русских бердышей, они сбились в кучу, отступая к дальней от входа зубчатой стене.
Один из пушкарей попытался достать нападающих пыльником, но получил рубящий удар по голове и распластался у пушки, заливая дощатый пол алой кровью.
17
Находящиеся на верхней площадке башни прижались спинами к стене, готовясь к схватке имеющимся под рукой оружием. Пушкарь, оказавшийся ближе всех к нападающим, вскинул вверх руки и по-русски крикнул:
– Не губите, братья!
– Ах ты, иуда, по-нашему гуторишь! – Ануфрий занес над сдающимся врагом бердыш.
– Постой! – Хлебалов подставил под древко бердыша саблю и отвел в сторону смертоносное оружие. – Русский?
Пушкарь кивнул и, не оборачиваясь, крикнул что-то по-эстляндски. Стрелец озлобленно зашипел. Русские воины, ощетинившись саблями и бердышами, сомкнутым строем стояли у входа на верхний ярус башни. Напротив них, облаченные в шведские доспехи, изготовились к схватке эстляндцы. Прижатые к глухой стене пушкари и аркебузиры шведской короны, готовились дорого продать свои жизни.
Через мгновение на каменный пол упал первый клинок. За ним со звоном свалилась сабля. Затем аркебуза. Пушкарный пальник. Пика. Эстляндцы подняли вверх руки.
– Чяво? – удивился Прокоп.
– Алешка, собери оружие и скинь за стену. Игнат, вяжи ворогов!
Кирилл, понимая, что нельзя терять времени, бросился вперед и, вытягивая по одному из сбившихся в кучу пленных, переправлял тех на другую сторону к Игнату. Ратник уверенно срывал с каждого кушак или кожаный ремень, ловко вязал им руки за спиной. Связанных усаживали на пол возле пушек. Над ними грозно возвышались стрельцы.
– Так вас шестеро?! – изумился, поднявший первым руки, пушкарь, и с опаской покосился на эстляндцев. Хлебалов напрягся. Пленные в недоумении глядели на захватчиков – они тоже задавали себе такой же вопрос.
– Думал, что поболе? – зло усмехнулся Харитон.
– А если ни так, то чтож пулял бы по нам? – вставил второй стрелец.
– Да я за русскую землю жизнь отдам! – быстро заговорил пленный пушкарь. – Ты думаешь я по воле своей тута?
– Не досуг мне гадать. Токо знаю, что мы на той стороне, а ты на вражьей!
Харитон кивнул за городские стены, где в огне пожарищ продолжали плеваться пушки.
– Меня пятого года увечным подобрали. – так же быстро продолжал говорить пушкарь. – Я тогда в рати у князя Мстиславского служил. У замка Лоде, значит, повоевали нас шведы. Хорошо повоевали. Прапоры забрали, пищали с порохом, весь обоз. Как прознали, что я пушкарь к пищали приставили.
– Ни че, мы сегодня шведа повоюем! – грозно заявил Игнат, связывая последнего пленника.
– Под Коловертью бился? – Пригляделся к пушкарю Кирилл, словно силился узнать в лицо боевого товарища, разделившего с ним горечь поражения и тяготы плена. Не узнавал. Да и не мудрено – в той рати несколько сот пушкарей имелось при нескольких десятках пищалей. И как они сподобились тогда шведам уступить?!
Пушкарь согласно кивнул:
– Да, под Коловертью. По ихнему – Лоде.
Хлебалов взглянул вверх на огромное синее полотнище, развевающееся над башней. Огромный желтый лев, изображенный на боевом знамени, разевал пасть, и при каждом порыве ветра тщился укусить расположенный у подножия крепости русский лагерь.
– Пришло наше время побеждать! – решительно заявил он. – Отомстим за Коловерть! И прапор вражий добудем!
Затем обернулся к своим:
– Алешка, сымай зверину вражью! Сим подадим знак, что башня взята войском московским!
– Так и в крепости прознают, что мы здесь! – засуетился Ануфрий.
– Ни че, отобьемся! – не очень уверенно отозвался Игнат.
Кирилл огляделся. С других башней очень скоро их увидят, и начнут обстрел. Поднимутся аркебузиры и пикинеры. Оборонять люк будет не сложно, а вот уцелеть под перекрестным огнем с ближайших башен не удастся. Можно стрелять в ответ, но какой в том прок?
Взгляд задержался на мощной треноге. Конструкция показалась необычной. Через балки прокинута скрученная бичевка, но свободного конца для поднятия груза вручную не наблюдалось. Зато стоял барабан с кривой ручкой. Шведы для подъема использовали механику. Но Хлебалова заинтересовал ни сам механизм, сколько уходящая вниз бечевка. Значит там, в нижнем ярусе, располагалась зелейная казна – пороховой склад, обеспечивающий длительную бесперебойную стрельбу из пищалей.
Интерес Хлебалова к подъемнику заметил и русский пленник. Вновь заговорил быстрой скороговоркой:
– Там арсенал! Зелье, ядра, гранаты. Со стены не пробить, а изнутрь подорвать можно. Тогда и проход в крепость выйдет. Токма заберите меня отсюда, братцы. Тошно тута средь немцев поганых!
Алешка уже стянул шведский прапор и, схватив его в охапку, сунул Хлебалову. Тот лишь покачал головой, и принялся аккуратно укладывать драгоценный трофей.
– Братцы, заберете? – в глазах пленного стояли слезы.
– От веры истинной Христовой не отрекся? – грозно надвинулся на него Харитон.
– Истинный крест, не отрекся! – пленный хотел перекреститься, но связанные за спиной руки не позволили.
– Звать то тебя как? – спросил Кирилл, засовывая синий прапор за пазуху.
– Фома аз, Ивана сын, из Пушкарской слободы.
– Айда, Фома, кажи дорогу к погребу!
Ануфрий вспыхнул, преграждая Кириллу дорогу:
– Ты чтоль подорвать всех нас удумал?
Хлебалов заметил как напрягся Игнат, хватаясь за пику. Не хватало еще свалки среди своих. Но ответить Кирилл не успел. Воспользовавшись распрей среди русских, один из плененных эстляндцев выхватил кинжал, и со всей силы вогнал его в спину Харитона. Стрелец охнул и завалился на деревянный настил. Прокоп огрел напавшего прикладом, но не удержался на ногах, и свалился на сидящих на полу эстляндцев. Те остервенело набросились на ратника, дубася его головами и связанными за спиной руками. Некоторые, освободившись от пут, вскочили, потрясая руками.
Очевидно, отбирая оружие у пленных, не досмотрели. Кто-то умудрился сохранить кинжал. Теперь это уже не имело значения. Биться на ограниченном пространстве башни вчетвером против двадцати не имело смысла.
– Быстро! – Хлебалов схватил за шкирку Фому и пихнул его в зияющий проем лестницы. Игнат и Алешка кололи пиками напирающих эстляндцев, но те, грозной несокрушимой стеной, лезли на них. Ануфрий пытался добраться до Харитона, но зажатый между пушкой и стеной, оказался не способен ни взмахнуть бердышем, ни колоть им врагов. Хлебалов схватил за ворот Игната и Алешку, столкнул обоих на лестницу. Рубанул наотмашь приблизившегося эстляндца, и сам прыгнул вниз.
Сверху донесся, удаляющийся крик стрельца. Врагам удалось его вытолкать, скинув через бойницу в крепостной ров.
Оказавшись в полумраке, они, спотыкаясь и хватаясь за стены, помчались вниз. Хлебалову пришлось тащить Фому на себе. Тот неудачно упал на площадку третьего яруса, подвернул ногу, и, оставаясь с завязанными за спиной руками, совершенно не мог передвигаться самостоятельно.
Сверху яростно кричали эстляндцы.
– Алешка, обороняй! – рявкнул Хлебалов, когда они оказались на межярусной площадке с выходом на галерею над стеной. Оттуда слышалась стрельба и восторженные возгласы шведских аркебузиров. Поглощенные боем, они не обращали никакого внимания на творящееся на верхней площадке башни.
Рванувший следом за беглецами, эстляндец получил укол пикой, и повалился вниз, повиснув на одной из перекладин. Остальные спускаться на лестницу не решались. В узком темном проходе у безоружных людей не имелось никаких шансов добиться успеха.
– Здесь дверь! – прервал безумный спуск Фома. Уцелевшие ратники остановились, руками щупая стены. – Слева!
Дверь поддалась легко, петли оказались хорошо смазанными, погребом постоянно пользовались. Из мрачной темноты запахло порохом. Вот отчего на этом лестничном марше не было факелов, и единственным источником света оставался узкий проход на галерею, расположенный ярусом выше.
– Подруби верхнюю лестницу! – скомандовал Хлебалов, втискивая Фому в узкий дверной проем.
18
Когда Фоме развязали путы, он запалил особый светильник для пороховых погребов.
Ратники разглядели хорошо укрепленное мощными кирпичными перегородками помещение лишенное окон. В нем стояли три пороховые бочки и два ящика с ядрами. Не будучи пушкарями, они тем не менее без труда догадались, что это не обычные ядра, а гранаты и бомбы. Доставлялись все эти припасы наверх при помощи расположенного в центре помещения подъемника, прямо к пушечным нарядам.
Глядя на эти смертоносные запасы, Игнат обеспокоенно огляделся:
– Ежели мы подпалим – тоды сами как живы будем?
Фома удовлетворенно хмыкнул и заковылял к стене.
– Аз времени не терял. Брешь в стене ковырял. По кирпичику, по горсточке. А как жахнет – стена и обвалится.
Хлебалов непонимающе оглядывал стены – везде не порушенная кладка. Фома, удовлетворенный, замер на месте. Затем взялся за стену и извлек из нее кирпич. Второй, третий. Выдолбленная в толстенной стене ниша скрывалась за однослойной кирпичной кладкой без соединительного раствора. Ее глубина была не менее сажени.
– Как тока вести о походе рати московской пошли, я подкоп устроил, – с гордостью объявил Фома. – Выжидал. Ныне дождался!
– Не завалит? – недоверчиво покосился на пороховые бочки Хлебалов.
– Стены здесь прочные – сдюжат. Весь дух по колодцу наверх пойдет. Зелье в брешь сложим. Там и подпалим. Стену проломит – не сумлевайся! А там поле, лагерь, свои.
Хлебалов прикинул: зелейная казна располагалась на втором ярусе башни, значит прямого выхода на землю не будет. Уточняя спросил:
– Далече сигать?
– Сажени две – не боле.
– А ров?
– Да ров ужо доверху набит. И обломками, и ядрами, и людишками. Ну что, братцы, подсобите?
Ратники дружно ухватились за четырех пудовые бочки и установили их в подкопе. Фома начал устраивать пороховую дорожку.
– Гранаты и бомбы подвесим на подъемник. Пущай вверху шибанет. На галерее шведов осколками посечет .– Быстрой скороговоркой бубнил Фома, то ли разъясняя слушателям, то ли вдохновляя себя.
Хлебалов прислушивался к звукам с лестницы. Ни сверху, ни снизу не доносилось ни звука. Не раздавалось голосов, не бренчали доспехи. Эстляндцы, отрезанные от своих на верхней площадке башни, затихли. Их крики тонули в общем гвалте боя, и не привлекли внимание обороняющихся. Даже находящиеся на галерее аркебузиры, занятые стрельбой по русскому укреплению, никак не отреагировали на крики пушкарей. Иначе они уже наводнили бы лестницу и ломились в пороховой погреб. А ведь их разделяло каких-нибудь четыре сажени. Что уж говорить об отрядах шведских пехотинцев, расположенных во внутреннем дворе крепости. До тех предстояло докричаться с десяти саженной высоты. Видимо, эстляндцы бросили бесплодные попытки привлечь внимание криком и предпринимали какие-то другие попытки. Хлебалов не знал какие – и это пугало.
На лестнице что-то хрустнуло. Загремело. Протяжно скрипнуло. Затрещало. Загремели латы. Послышалась иностранная ругань, крики. Эстляндцы всё-таки смогли привлечь внимание аркебузиров, и сейчас те рванули на лестницу. Подготовленный Игнатом и Алешкой сюрприз сработал, и тяжелые воины, ломая перекрытия, полетели вниз вместе с верхним лестничным маршем.
Хлебалов приоткрыл дверь и заглянул во мрак башни. Грохнул выстрел. Вверху полыхнуло пламя. Пуля отрекошетила от стальной обшивки двери. Кирилл отпрянул внутрь и прикрыл дверь.
Теперь они оказались запертыми в помещении с порохом, который планировали поджечь. Безумие! Как можно выжить в каменном мешке, где вспыхнет двенадцать пудов стрельного зелья?!
– Скуйте инте! Кюйт!
Многоголосно закричали сверху. Крики, усиленные пустотой внутри башни, гулко разнеслись повсюду и проникли за закрытую дверь порохового погреба.
– Стрелять боле не будут! – перевел Фома. – Пищальников вразумили, что тута порох!
– Мы сами то как схоронимся? – Игнат загнано оглядел пространство погреба.
– Нижние ступени уцелели, – ответил Кирилл. – Коли пулять шведы не будут – за дверью и схоронимся. Подопрем пикой.
– Ну все! – Фома выпрямился. Серая ленточка тянулась к бочкам, у одной из которых была проломлена стенка. – Бог нам в помощь!
Все четверо выбрались на площадку лестницы, провалившись в полный мрак. Фома раскрыл фонарь, и позволил огню лизнуть горстку пороха. Серая масса воспламенилась. Зашипела. Повалил густой дым. Фома закрыл дверь и прижался к стене. Кирилл выхватил из рук Алешки пику и, уткнув один конец в противоположную стену, подпер перегородку, отделяющую их от эпицентра взрыва. Для надежности подоткнул под пику щит.
Снизу полился яркий свет, ослепляя притаившихся во тьме. Гремя пиками и саблями на лестницу бросились шведские пехотинцы.
Башня зашаталась. Деревянные балки жалобно застонали. Посыпалась крошка. Массивную дверь сорвало с петель и она, кувыркаясь и круша все вокруг, понеслась вниз. Прямо на взбирающихся воинов. Следом летела переломанная пика и погнутый щит.
Крики боли снизу переплелись с криками отчаяния и ужаса сверху, и наполнили башню. Внизу началась свалка, вверху бушевал пожар. Прогремело ещё несколько взрывов и стоны зазвучали с галереи. Все вокруг заволокло едким, удушливым дымом.
– Пошли! – Фома потянул Кирилла за рукав. Хлебалов схватил за руку Алешку.
– Братцы! – Игнат вскрикнул. И только шум падения сообщим окутанным плотным дымом ратникам, о безрадостной судьбе, постигшей их товарища. Он рухнул с трехсаженной высоты и умолк навсегда, придавив собой тела шведских воинов.
В каменном мешке порохового склада было жарко и дымно. Но Фома оказался прав: взрыв нашел выход наверх, через шахту подъемника, по деревянным конструкциям. Сейчас они пылали, обдавая вползших в разрушенное помещение людей нестерпимым жаром.
На башне, в верхнем ярусе, где стояли пушки, полыхал пожар.
Дым, с довольным причмокиванием, тянуло вверх, где гудел вырвавшийся на свободу огонь. Отличную тягу обеспечивала двухсаженная прореха в стене. Оттуда тянуло свежим воздухом и лился дневной свет.
Обгорелые, присыпанные пылью, вымазанные сажей беглецы, прижимаясь к нагретому полу, поползли к провалу. До выхода оставалось не более аршина.
19
Сверху лязгуло. Затем угрожающе заскрежетало. Посыпались угли и горящие головешки. С глухим ударом в разрушенный пороховой погреб сорвалась чугунная пушка, просыпались ядра. Фома взвыл от боли. И затих.
– Жив? – Хлебалов взглянул на Алешку. Тот замотал головой:
– Живой!
Кирилл перегнулся через тяжелую пищаль и взглянул на Фому. Тот, кусая в кровь губы, силился подняться на руках и вытащить придавленное пушкой тело. Но толстый ствол намертво застыл на пояснице пригвожденного к полу человека. Под ним, быстро распространяясь в разные стороны, растекалась красная лужа. Фома перестал дергаться и бессильно распластался на полу. Затем повернул бледное лицо к Хлебалову:
– Я верно размыслил – проломило стену-то. – прошептал он, и потянулся правой рукой к вороту шведского пушкарского кафтана. Дрожащей рукой неуверенно достал из-под рубахи медный нательный крест на цепочке и приложился к нему потрескавшимися губами: – Не оплошайте, родненькие, возьмите Ревель-город сей.
Хлебалов осторожно похлопал Фому по плечу:
– Всё сделаем. Не тужи.
Пушкарь слабо улыбнулся, и затих навсегда.
– Не отпустил ево Ревель-град. – глубокомысленно произнес Алешка. Кирилл удивленно взглянул в безусое лицо товарища. Тот выглядел старше на многие годы. Посерьезнел каким-то суровым взрослением. Выходит и на его душу проклятущая война наложила отпечаток, состарив за один день.
Не мешкая более, Кирилл полез в пролом.
Дым над русским укреплением развеивался, исчезая в низком тяжелом небе. Сколько хватало взгляда, виделись лишь разметанные насыпи, разбитые пушки, обгоревшие доски. Снег стал серым. Черные ядра на нем практически не различались. Зато потерявшие свой истинный цвет, но сохранившие цветовые оттенки одежды ратников выделялись хорошо. Красный, желтый, синий, зеленый. Разбросанные невпопад, они замерли в бездвижии. Сотни – тысячи погибших.
Под прикрытием дыма от горящей башни, Хлебалов и Алешка спустились в ров. И здесь Фома оказался прав: крепостной ров был завален обломками стен; телами стрельцов и ратников, полегших при первых штурмах; трупами, сбитых со стен мушкетным и пушечным огнем, этляндцев и шведов. Ни те, ни другие погибших не забирали. Благо держались морозы, сохраняя тела от разложения. Все рассчитывали, что осада скоро закончится, и тогда победители с воинскими почестями предадут останки павших товарищей земле. Никто не знал, когда это случится, кто окажется победителем и удастся ли, по прошествии стольких дней и месяцев, отыскать каждого погибшего. Но война любила безымянных солдат.
Хлебалов с надеждой взглянул на Шереметевский шанец. Вот сейчас, наши заметят провал в стене, увидят пожар на башне и бросятся на штурм. Овладеют городом. Одержат победу.
Но нет. Незаметно русских воинов. Укрепление брошено. Кое-где еще палят пушки и затинные пищали, но полки отошли. Сражение закончено.
Уцелевшие уже в лагере, зализывают раны, отдыхают, пытаются забыть гибель товарищей, думают о живых. Вот и они, двое из десятка, уцелели чтобы жить. Чтобы, вспоминая тех кто был рядом, опять идти в бой плечом к плечу с другими воинами. Чтобы добыть новые города и земли Великому Московскому княжеству. Такова государева воля. Такова их солдатская доля.
Навалилась усталость. Лишь желание поскорее добраться к своим, да стремление передать драгоценный трофей, подстегивало идти вперед. А как хотелось остановиться и вдоволь надышаться, хоть и отдающим горечью пожарищ, но все же свежим воздухом, свалиться на мерзлую землю и просто долго и безмятежно спать.
Нужно было идти, преодолевая боль в мышцах и слабость. Им еще предстояло пересечь поле, обходя взорванные пищальные шанцы, присыпанные снегом и землей трупы, обгорелые обломки телег и защитных щитов. Долгую версту до лагеря.
Они добрались до второй линии укреплений, и взобрались на насыпь.
– Мы вошли в Ревель-град! – неожиданно сказал Алешка. Хлебалов обернулся и увидел на лице боевого товарища спокойную уверенность и полное удовлетворение от собственного ратного труда. – Мы сдюжили! Знать и рати наши войдут!
Хлебалов залюбовался этим молодым нескладным пареньком, прошедшим горнила суровых испытаний. Теперь перед ним стоял не запуганный неказистый воробушек, а боевой сокол, попробовавший крови врагов, уверенный в силе собственного оружия. Алешка поглядел ему прямо в глаза, серьезным взглядом возмужавшего человека:
– Войдем ведь?…
Что-то толкнуло в спину. Не понимая происходящего, Алешка обернулся, и только теперь почувствовал, что по спине потекло что-то горячее, липкое. В груди похолодело, и этот мертвецкий холод растекался по телу, коченея члены.
– Алешка! – Хлебалов кинулся к товарищу и подхватил обмякшее тело.
– Мы сдюжили…Жаль наши не видели…
На губах Алешки показалась кровавая пена. Затем тонкая струйка стекла по безусому перемазанному сажей лицу. Молодые голубые глаза подернулись дымкой, стекленея и теряя жизнь.
