Владимир Грузда
Трофей
Смотреть на рану не хотелось. Да и не имелось никакой необходимости – промахнуться с аршина, в стоящего в полный рост противника, невозможно. Жить десятнику оставались считанные минуты.
Хлебалов присел рядом:
– Ты пошто сотворил сие?
Вопрос прозвучал буднично, словно не было смертельной схватки, взаимной вражды, желания мести.
Лыков оскалился:
– Дурак ты, Хлебалов, только аз право имею тебя изничтожить! Должник ты мой по крови!
Ратник поглядел на командира сочувствующим взглядом. Он молчал. А десятник торопился выговориться, уже ощущая подбирающуюся к нему смерть:
– А не убью – живи и мучайся. Памятуя, что загубил ты под корень род слуг государевых Лыковых. Сие и будет мое дело покаянное!
Во взгляде десятника случилось еле заметное просветление. Разгладились грубые морщины вокруг рта. Оскал сменился блаженной улыбкой:
– Не хочу боле грех на душу брать. Бог нас простил и заповедь дал другим прощать.
Окровавленной рукой Лыков дернул ворот кафтана, оторвав верхние петлицы. Забрался под чешуйчатую броню, нетерпеливо пошарил под рубахой. Через мгновение извлек золотой восьмиконечный нательный крест, изукрашенный мелкими драгоценными камнями.
Крест был дорогим – в таких вещах Кирилл знал толк, сам когда-то владел драгоценною рухлядью. За такой крест можно было справить хороший немецкий панцирь или зимний кафтан на меху или четыре пары дорогих сапог.
Дрожащей рукой десятник протянул крест в сторону Хлебалова:
– Аз, Роман Лыков, слуга государя Московского, прощаю тя, опричник Хлебалов. Примешь ли ты мое прошение?
Кирилл глядел в глаза бывшего врага. После всего, что ему пришлось стерпеть от Лыкова, теперь ему предстояло принять прощение от этого человека.
Он не был обязан это делать. Да и не нужно ему прощение Лыкова.
Десятник быстрой скороговоркой промолвил:
– Да останется черное в земной юдоли, а в Царствии Небесном токма благость и чистота.
Сказанное Лыковым оглушило Кирилла, пуще взрыва бочки со стрельным зельем. Задрожала не земля – завибрировала его душа. Вспоминались слова из Евангелия: "блаженны миротворцы". Господь ценит стремящихся к примирению. И значит, со своей стороны, он должен сделать все, чтобы достичь мира.
Однажды он этим пренебрег. Готов ли и далее оставаться непримиримым и раздорным? Да и стоило ли препираться, зная, что твой враг скоро умрет, а вместе с ним умрет вражда, и связанная с ней усобица. А значит нет смысла упрямиться и бессмысленно тащить с собой груз прошлого. Тяжелый, как кандальные оковы.
– Я принимаю твое прощение.
Кирилл приложился потрескавшимися губами к холодному металлу. Во рту ощутил вкус чужой крови.
Лыков перекрестил Хлебалова нагрудным распятием, и сам поцеловал золотой крест:
– Господь нам порука. Ступай с Богом.
Рука с крестом безвольно свалилась на грудь. Лыков запрокинул голову в низкое серое небо, и затих.
Хлебалов аккуратно, словно боясь потревожить мертвеца, взял дорогой крест и спрятал его за ворот кафтана. Но затем засомневался. Оставлять драгоценную вещь мародерам нельзя. Такая дорогая вещь пригодится и ему. Другим все равно, а он на помин даст, да свечку поставит за упокой раба Божьего Романа, воина на поле брани убиенного.
Кирилл снова достал золотой крест, и сорвал цепь с шеи покойника. Затем снял собственный нательный крест и надел на Лыкова. Пусть те, кто похоронит десятника знают, что здесь отдал Богу душу раб Божий, а не какой-нибудь нехристь.
Хлебалов вытащил из богатых ножных дорогую татарскую саблю с золоченой гардой и рукоятью. Подумав, прихватил круглый щит десятника. Роману Лыкову это оружие уже без надобности.
13
Тяжело переводя дух, подошли уцелевшие ратники десятка. Осиротевшие без командира, брошенные посреди разбитого врагом укрепления, окруженные смертью, мраком и отчаянием. Они молча стояли над погибшим.
– Что делать будем? – вопросил Михайло, утруждено облокотясь на невесть откуда взявшийся бердыш. С лунообразного лезвия стекала и капала кровь, но это ужасное зрелище уже не трогало ни разума, ни чувств утомленных бессонной ночью и утренним боем ратников.
Хлебалов выпрямился и взглянул туда, где сокрытая за дымом и копотью, стояла вожделенная крепость.
– Душу Господу Богу, живот царю-батюшке! Служивые, не посрамимся! Скинем ливонца!
Кирилл взглянул в суровые, почерневшие лица ратников. Те ухватились за оружие, исполненные решимости и готовые мчаться вперед.
– За мной! – скомандовал он.
Четыре серые тени мелькнули в сизых клубах порохового дыма и стали пробираться к крепостной стене, укрываясь за грудами наваленных друг на друга тел, разбитых деревянных укреплений, лошадиных трупов и рассыпанных крупной чугунной крупой ядер.
От гари и копоти щекотало в носу и першило в горле. Запах пороха, горящего дерева и жженного мяса душил, сбивал дыхание, держал на грани надрывного, не несущего облегчения кашля. Едкий дым разъедал глаза. Слезы туманили взор.
– Пищаль с собой? – обернулся к безусому Алешке Хлебалов.
Тот ловким движением перекинул огнестрел через голову, и на вытянутых руках показал бережно укутанное холщовой тряпицей оружие. Молодой вояка даже не удосужился расчехлить ружьё к бою. Хлебалов лишь покачал головой.
– Да у него она худая, – насторожился Михайло, – я секирой больше ворогов уложу, чем Алешка своей пукалкой!
– И секира пригодится, – отрезал Кирилл, – Алешка, готовь пищаль!
Впереди показались неясные разноцветные пятна, появляющиеся и исчезающие в седом мареве. С каждым мигом очертания приближающихся врагов становились отчетливее. Шведы уверенно двигались вперед, считая что русские бросили укрепление и рассеялись в поле.
– Пали в командира! – прошептал Хлебалов.
– А кто у них командир? – растерянно завертел головой Алешка.
– У кого перьев на шеломе больше.
Пищаль грохнула, выбросив сноп искр из широкого дула. Струйка сизого дыма от выгоревшего фитиля взвилась в серое небо и растворилась в густых клубах дыма, неподвижно висящих над полем. В начищенном до блеска панцире шведского офицера появилось аккуратное отверстие по средине груди. Швед удивленно воззрился на пробоину. Покачнулся, и кулем свалился в истоптанный почерневший снег. Пикинеры завертели головами, чуть качнув пиками.
– Ай да, Алешка! – Михайло в сердцах хлопнул товарища по спине. От дружеского похлопывания пищальник чуть не обронил новый заряд.
Времени на излияния чувств не было. Хлебалов вскинул вверх саблю и во все луженое горло заорал:
– С нами Крестная сила!
Трое русских, вырвавшись из плотного порохового тумана, словно черти из преисподней, кинулись на пятерых вражьих пикинеров. Они налетели как ястребы. Почерневшие от копоти. С перекошенными злостью лицами. Оскаленными зубами.
Ошарашенные шведы попятились, не успев сообразить, что их атакует уступающий числом противник. Двое пикинеров отшвырнули оружие и стремглав бросились к спасительным стенам крепости. Но трое других грозно сомкнули строй и ощетинились острым смертоносным оружием. Михайло ударом бердыша переломил древко вражеской пики, но второй пикинер успел воткнуть ему в бок смертоносную сталь. Сквозь почерневшие пластины бехтерцы проступила кровь. Михайло сделал еще пару шагов и завалился на атаковавшего его противника. Сбил того с ног. Придавил могучим телом. Оставшийся без пики воин рванул саблю и схлестнулся с Хлебаловым.
Зазвенела сталь. Запузырилась и забулькала кровь, вырываясь из пронзенного легкого. Поединок оказался коротким. Швед был хорошо обучен, но не имел опыта Кирилла. Стычки с татарами научили последнего многим приемам, неизвестным бойцам лучших европейских армий.
Третий пикинер не справился с Игнатом, не сумел поразить его пикой и, получив рубящий удар в шею, завалился, упершись острием собственного оружия в мерзлую землю.
Хлебалов обтер окровавленную саблю об одежду поверженного противника и огляделся. Игнат догонял убегающих врагов. Из-под убитого Михайлы пытался выбраться контуженный швед. От крепостных ворот к ним бежал десяток вражеских пехотинцев. Тем наперерез, вынырнув из клубов дыма, бросились стрельцы. За спиной вновь грохнула пищаль, и два шведа свалились, прорядив строй.
– За мной! – заорал Хлебалов, словно вновь вел в бой полсотни дворянских конников. Наотмашь ударив саблей выползающего из-под Михайлы шведа, он бросился на приближающихся врагов. Рубя, коля, калеча, убивая.
14
Новые сомкнутые построения шведских пехотинцев, отчаянные наскоки стрельцов и ратников других русских полков, перекошенные гримасами ярости и боли лица, окровавленные пики, бердыши, секиры, сабли… Враги смешались. Схватились намертво. Завертелись в убийственном танце. Серые, желтые, красные, закованные в панцири и кольчуги. В стеганых шапках с защитными пластинами, в начищенных касках. С пиками и бердышами. И у всех одно, искаженное яростью и злостью, лицо.
Шведы дрогнули, и вся красно-сине-желто-серая масса потекла к крепости. Первый строй пикинеров, выставленный для обороны подступов к воротам, оказался смятым своими и чужими. Началась свалка, в которой раздавленных оказалось больше тех, кто нашел смерть от клинка, пики или пули. Воины второй линии, отстоявшие в десятке саженей от строя товарищей, благоразумно ретировались под защиту городских решеток и запоров массивной двери. Но им не повезло. Каждый стремился поскорее попасть во внутренний двор, а желающих оказалось так много, что в створе городских ворот возник затор. Ратники зацепились латами, кто-то неудачно выставил пику, запнулся.
Когда тяжелая решетка начала опускаться, а створки могущих ворот пришли в движение, внутри "колодца смерти" находилось десятка три солдат обеих армий. Сверху уже выцеливали аркебузиры. В такой плотной толпе возможности уцелеть не имел никто.
– Вперед! – отчаянно орал Хлебалов и яростно рубил саблей, стремясь скорее вырваться во внутренний двор крепости. Он понимал, что там уже стоят готовые к уничтожению нападающих шведские стрелки. Но в этот миг он знал, что необходимо прорываться вперед, а что случится дальше одному Богу известно!
Алешка не отставал. Вцепившись в короткую пику, он неистово колол всех попадающихся на пути врагов. Колол правильно, уверенно. Так как учил Лыков.
Они вырвались из колодца в тот миг, когда упала решетка и захлопнулись ворота. В проеме ворот загрохотали выстрелы, застонали люди. Но Хлебалова это не интересовало. Перед ним вырастала невысокая стена из красного кирпича. В ней узкие щели. И из каждой выглядывают пустые глазницы аркебуз. До стены оставалось меньше десятка саженей, но Кирилл смотрел ни туда. Он следил за шведскими воинами, оказавшимися вместе с ними в замкнутом пространстве внутреннего двора.
Грянул залп. Стрелкам не приходилось целиться – мишени сами неслись навстречу пуле, и получая ее, замертво падали ниц. Синие кафтаны перемешались с красными, серые с желтыми. Русские полегли рядом со шведами. Шведские пули не щадили никого – ни своих, ни чужих.
Пороховой дым наполнил пространство между стенами. Аркебузиры готовились ко второму выстрелу. Шведские пикинеры падали на колени и ловко ползли к стене справа от ворот. Низкая дверь, не заметная на фоне желто-серого камня стены, легко открывалась, пропуская их внутрь. Туда же поползли стрельцы. Хлебалов рванул Алешку вниз, и сам распластался на земле.
– Чойто поздно домыслили, – оскалил желтые зубы Игнат, уже лежащий на земле, прикрываясь трупом шведского воина.
Грянул новый залп. Все вокруг заволокло дымом.
– За мной! – скомандовал Кирилл, и на четвереньках пополз к желанной дверце. Переползая через убитых, раненых и раздавленных ратников. Он не оглядывался, слыша натужное сопение сзади.
Когда прозвучал третий залп, а со стены зазвучали шведские команды, Кирилл ввалился в темный узкий лаз. От неожиданности он вздрогнул, и лишь позже пришло осознание, что в этот миг он мог лишиться жизни. Разгоряченная, взмокшая от рубки и бега, спина похолодела. В нише, привалившись спиной к стене, стоял закованный в полный доспех придверник. В руках он сжимал огромную окровавленную секиру, а у его ног зияло отверстие в глубокую яму, где виднелись два трупа, один из которых точно был стрельцом, одетым в желтый кафтан московской рати.
Алешка, вползший следом за Хлебаловым, ойкнул и получил толчок в зад от Игната:
– Чова пасть раззявил! Ужо заколот он!
Кирилл, продолжая ползти по лазу, восхитился глазастости ратника. Он и сам не сразу разглядел рукоять тесака, торчащего из брюшины воина, оберегавшего от неприятеля тайный вход. Очень ловкий вояка умудрился увернуться от секиры и с силой вогнать оружие в сочленение лат. Но восхищаться подвигами других было некогда. Из потайного хода еще предстояло выбраться.
Узкий лаз выводил в мрачную темную комнату. Хлебалов, выставив вперед щит, полез наружу.
15
Острия двух бердышей ткнулись ему в спину. Увернуться или отбиться уже не представлялось возможным.
– Чай наш?! – спросил стрелец, направляющий оружие в спину вползающему.
– Наш, – выдохнул Хлебалов, распрямляясь. – Энто кто так ловко дух вышиб у рыцаря?
– Ловко, да неловко. – откликнулся от погруженной в полумрак каменной лестницы ратник, чье присутствие выдавала белая холщина, намотанная на голову. По темному пятну на белой ткани Кирилл догадался о ранении, полученном воином. Как подтверждение догадки, прозвучали слова:
– Он мне топориком голову проломил.
Из потаенного хода вылезли Игнат и Алешка.
– Скока вас? – настороженно спросил стрелец.
– Втроих мы. – за всех ответил Хлебалов. – Все кто сберегся с десятка Лыкова, передового полка князя Голицына. Аз Кирилл, сын Матвеев, то Игнат, да Алешка.
– Здравы буде, служивые. – Стрельцы дружелюбно опустили бердыши. – Стрелецкого полка ратники Харитон, да Ануфрий.
– Городской казак Прокоп, Большого полка ратник. – отозвался раненый воин.
На мгновение повисло напряженное молчание. Затем старший стрелец спросил:
– Шо делать будем, православные? – он насупил густые брови, продолжая разглядывать вновь прибывших. Пронзительный взгляд скользнул по Кириллу, замер на щите десятника.
Хлебалов, не обращая внимания на оценивающие взгляды, осмотрелся. Мрачные своды тускло освещались сквозь узкие решетчатые оконца вверху. Каменные полки окольцовывали помещение, кое-где на них стояли древние шеломы – литовские, польские, тевтонские. Снизу выглядывали покрытые пылью и паутиной щиты – прямоугольные, зауженные к низу, круглые. По центру три грубо сколоченные стойки для копий, пик, кистеней, топоров и других орудий, использованных древними рыцарями. На стенах пылились луки и арбалеты. Каменная лестница, на ступеньках которой сидел Прокоп, вела вверх, на крепостную стену. Кроме потайного лаза к воротам и лестницы наверх, из оружейной имелся еще один выход – широкая и низкая дверь во внутренний двор.
Кирилл двинулся к двери, но Харитон его остановил:
– Заперта. Мы шибко не усердствовали, но проще лазом выбраться.
– Дак там энтого…пуляют. – сглотнул подступивший к горлу ком Алешка.
– Затаиться надо, – предложил Ануфрий, поглядывая на старшего товарища Харитона. Тот, насупив брови, молчал.
– Не сдюжим. – отрезал Хлебалов. – Найдут нас, и передушат как мышат!
– К своим надо выходить. – согласился Прокоп.
– Как? – воскликнул Ануфрий. – Сквозь всю немецкую рать? В шестерых?!
– Господе Исусе, помоги ны! – взмолился Прокоп.
– Здесь другой Бог. – пробасил Харитон. – Немецкий!
– А какая разница?! – удивился Алешка.
– Ты что униат?! – глаза Харитона фанатично блеснули в потьмах.
– Православный я, – быстро затараторил Алешка, – вот тебе истинный крест!
Он суетливо наложил на себя крестное знамение: двумя перстами справа налево. Стрелец успокоился.
– Значит так, православные. В крепости мы долго не протянем. – Кирилл продолжал рассматривать помещение, размышляя. – Нам один путь – к нашим выходить.
– Как выходить то? – вновь вспыхнул Ануфрий. – Кругом вороги.
– Пока они не спохватились – надо выбираться!
– А ты пошто раскомандовался? – Стрелец задиристо задрал голову, и воинственно двинулся на Хлебалова.
– Кирилл с самим князем Хворостовским с одного стола ел! – заявил Алешка.
Хлебалов по-доброму усмехнулся такой неисправимой наивности молодого воина.
– Нам воевода-опричник не указ! Мы сам с усами!
Молодой стрелец подбоченился, с вызовом глядя на Хлебалова.
– Ты, Ануфрий, охолонись. – Харитон степенно разгладил седеющие усы. – Хворостовский добрый воевода. Мы теперича али соборно к нашим выйдем, али поразинь сгинем! Воеводь, служивый.
– Заедино сподручнее спасаться. – согласился Прокоп.
– А что мы вшестеро смогём? – не унимался Ануфрий.
– Да всё что хошь! – запальчиво ответил Игнат.
– Захватим башню, и пулять начнём по ворогам! – восторженно заявил Алешка.
Хлебалов с интересом взглянул на своих боевых товарищей. Обычные русские мужики – ремесленники и крестьяне, откуда такая уверенность и залихватская отчаянность? Получается не зря Лыков гонял их на поле, давал почувствовать собственные силы, вдохновлял на ратные подвиги. Выходит не только дети боярские, да дворяне служивые способны добывать славу государству Московскому? Значит и мужики тяглые радеют за русскую землю?
А вот понять Ануфрия оказалось нелегко. Хоть и стрелец государев, к ратной службе призванный, но к подвигам воинским того явно не влекло. В его в общем-то верных словах чувствовалось желание отсидеться, не высовываться, надежда, что само собой все пройдет и разрешится.
И вот опять, с ощущением собственного превосходства, тот огрызнулся:
– Какой шустрый, ты пушкарь штоль? Али он пушкарь? Как пулять будем?
– Пулять может и не сподобимся. А башню захватить – то дело! – согласился Кирилл, понимая, что в этом может оказаться их единственный шанс показать своим, что в крепость прорвались русские. А это может сподвигнуть воевод двинуть полки на приступ.
– На кой оно нам? – не унимался Ануфрий. Кирилл пояснил:
– Ежели наши увидят, что башня захвачена – пойдут на приступ. И Колывань добудем!
– Так ворогов поболе нашего…
– Так они и не прознали, что мы тута!
– Хватит лясы точить! – отрезал раненый ратник. – Башня туточки, над головами нашими! Хватит впотьмах прозябать – айда на свет Божий. Воеводь, Кирилл, сын Матвеев.
Воины оправились и, бренча оружием, один за другим двинулись вверх по лестнице.
16
С каменной лестницы малый отряд московитов свернул влево и проник в нутро башни. По крайней мере так представлялось. Направо лестница вела на стену, откуда звучали выстрелы шведских аркебуз; налево должен находиться вход в башню. Но, сойдя с площадки, Хлебалов никак не мог понять, где они оказались. Холодная шершавая кладка каменных стен говорила об утробе башни. Но узкие прямые лестницы из струганого бруса смущали. Так не строили. Ни площадок для сдерживания наступающих, ни узкой винтовой лестницы с подъемом по правой стороне, чтобы затруднить неприятелю возможность использовать щит. Кроме того, этот странный запах свеже тесаного дерева, словно здесь ведутся строительные работы. Запах настолько устойчивый и сильный, что даже пороховой дым, сползающий сверху, оказался не в силах его перебить.
Когда глаза привыкли к мраку, разгляделись внутренние конструкции. Узкая лестница имела четыре пролета. Казалось странным, что ни один факел не освещал это тонущее во мраке пространство. Как ратники взбирались по ней впотьмах оставалось загадкой. Узких щелей в кладке хватало лишь разогнать полный мрак. И только на площадку третьего пролета сочился серый тусклый свет. Там специально зауженный тамбур, выводил на галерею крепостной стены. Сужение позволяло обезопасить находящихся у бойниц аркебузиров и лучников от внезапного нападения врага. Даже один воин мог долго сдерживать в створе тамбура отряд нападающих, лишенных маневренности и возможности действовать сообща. Но это же хитроумное устройство не позволяло свету проникать на лестницу. И лишь узкий кусок площадки слегка подсвечивался серыми красками дня.
На верхнем ярусе располагались пушки. Их громовой рык гулко отдавался во внутреннем колодце башни и мелкой вибрацией разносился по всему сооружению. Били три пушки. Поочередно. С точным двухминутным интервалом.
Отряд начал подъем. Под весом их тел, перекладины скрипели печальным голоском, словно каждая пыталась отговорить русских воинов от опрометчивого поступка. Скрип наполнял изолированное помещение башни, усиливаясь от каменных стен. Но услышать этот шум казалось невозможным – за стенами продолжался бой: палили пушки, кричали люди, рушились укрепления. Аркебузиры самозабвенно продолжали обстреливать русское укрепление у подножия крепости, и даже не повели ухом на шум с лестницы. В пылу сражения их ничто не отвлекало от собственного ратного труда.
Русские продолжали взбираться вверх. Все здесь было враждебное и чужое. Снизу шведская речь, сверху эстляндские команды. И даже запахи, перебивающие дым костров и пороха.
