Владимир Грузда
Трофей
Ворота крепости растворились. В поле, развернув знамена, вылетела сверкающая кавалерия. Хлебалов поглядел вправо, затем влево. Туда, где должны стоять отряды дворянской конницы. Вот шанс сшибиться со шведами в открытом бою! Шанс выбить дух из прячущегося за неприступными стенами неприятеля. Но русские всадники не показались.
Хлебалов привстал. Для чего их спешили? Где их боевые кони? Что медлят воеводы?
Сиротливо пальнула пушка из разрушенного шанца. Ей вторила другая. Нестройно выстрелили затинные пищали. Несколько шведских всадников рухнули, сбив уверенный ход соседей. Но волна, закованных в сталь воинов, продолжила неумолимый ход. Грозный и смертоносный.
Из ворот крепости небольшими отрядами выбирались пикинеры и аркебузиры.
На русских позициям бушевал пожар, смятение и бездействие.
8
Первым опомнился Лыков:
– Передать десятку слева и справа: мы отходим за шанец!
Находившийся крайним слева Игнат, пригибаясь побежал вдоль щитов в сторону соседнего десятка. Крайний справа растворился в клубах дыма в противоположной стороне.
Хлебалов взглянул на Лыкова:
– Пошто приказ рушишь?
– Сейчас рванет! Уходим!
Десятник глядел без гнева, во взгляде сквозило беспокойство.
– Сотенный приказал держать шанец! – не унимался Кирилл.
Лыков взглянул на Хлебалова прямым и открытым взглядом. Каждый из них хорошо понимал, чем грозит уход с рубежа обороны.
– Мои люди – важнее! – решительно заявил Лыков, и побежал вдоль залегшего за насыпью десятка.
Хлебалов изумленно поглядел в спину удаляющегося командира. В случае уничтожения шанца врагами, ответственными за поражение сделают несдюжевших ратников. В первую голову десятников и пятидесятников, как не смогших удержать бегущих от врага воинов. Такой проступок поставит крест на службе Лыкова. А может даже лишит того жизни – ведь воеводам нужны будут козлы отпущения. И, в такой ситуации, Хлебалов может облегчить высоким командирам поиск виновного. Он собственными ушами слышал приказ десятника. Слышали и другие. И такая его “помощь” воеводам, если правильно договориться, сулит награду. Не этого ли он хотел?
Ну что ж, посмотрим ещё кто кому пульнет в спину! Али клинок промеж лопаток подоткнет!
Хлебалов криво усмехнулся, но затем вспомнил лицо десятника. По глазам Лыкова он видел, что тот осознает, чем грозит такое его решение. И командир шел на этот риск, ради одного: сохранить жизни солдат. Возможно, ценой собственной.
Несколько лет назад Кирилл и сам находился перед таким выбором. Выполнить приказ сбежавшего командира или спасти своих воинов. Тогда он, не задумываясь, избрал первое – положил всю полусотню, собственных боевых холопов, оказался в плену. С тех пор, он много раз передумывал события того печального боя под Коловертью, и все чаще склонялся к мысли, что стоило отступить – бросить обоз и спасти своих солдат!
– Все за мной! – перекрывая грохот разрывов, донеслась решительная команда Лыкова. – В кучу не сбиваться!
Десять воинов выбрались из-под спасительных насыпей и щитов, и, пригибаясь, побежали в глубь укрепления, подальше от первой линии защитного вала. Отовсюду в разнобой полезли ратники охранных сотен и посошной рати. В след им летела отборная брань десятников, но таковых оставались единицы. Большинство командиров бежало впереди своих воинов.
Шведы усилили огонь, переключившись на выбравшихся из укрытий ратников. Картечь настигала убегающих, прореживая смешавшуюся толпу. Ядра врывались в скопление человеческих тел и окровавленными шарами катились вперед, оставляя за собой дорожку усеянную оторванными конечностями и изуродованными трупами.
Усилившаяся пушечная пальба, грозила неминуемой гибелью, но и несла в себе добрую весть для бегущих с поля боя. Она означала, что шведская конница откатилась назад к крепости. Закованная в сталь сила не ударит им в спину, калеча и убивая тяжелыми палашами, длинными копьями и конскими копытами. Оставалось надеяться на случай и воинское везение. Возможно, картечь просвистит рядом, а ядро пролетит мимо.
Но шведы били прицельно, а дальность стрельбы их пушек превосходила способности русского оружия. Первая линия защитного вала оказалась смята точным, массированным огнём ревельских пушкарей. Ответ осадных пищалей звучал все реже и все менее грозно. Громозкие сколоченные щиты треснули, раскололись, рассыпались, воспламенились от переметнувшегося на них огня. Над арсеналом бушевало пожарище, расползаясь во все стороны укрепления.
Бегущие воины, скошенные вражьим оружием, валились один за другим.
Во всей этой суматохе, Хлебалов не выпускал из поля зрения спину впереди бегущего Лыкова. Длинный подсайдашный нож начал жечь сквозь тягиляю. Казалось, что сам металл жаждал деятельности. Требовал меткого, решительного броска или твердого удара. Кирилл понимал, что с такого расстояния не промахнется, а защитные пластины на спине Лыкова не спасут от смертоносного лезвия.
И главное, в этом кромешном аду его поступок останется незамеченным. Всеобщее бегство, летящий со всех сторон смертоносный металл и пылающий кругом пламень – лучшие средства сокрыть преступление. Собственно его мало беспокоило даже то, что кто-то заметит. Ведь все слышали приказ десятника все бросить и бежать из укрепления. А это измена, и значит, Хлебалов убьет изменника. Ни это ли его воинский долг? Оставалось лишь достать из ножных нож.
Но он все медлил.
Засмотревшись на спину десятника, Кирилл не заметил распластавшегося на земле воина. Запнулся и перелетел через него, роняя пику. Куда-то в сторону, под ноги бегущим, отлетела шапка железная и стеганное наголовье. Мимо проскакало ядро, за ним второе. Кирилл попытался встать, но пробегавший мимо ратник вновь опрокинул его наземь. Выплевывая изо рта холодную вязкую мешанину снега и земли, Хлебалов уперся руками, и снова попытался встать.
Его накрыла большая темная тень.
9
Ожидая удара, Кирилл сгруппировался, но тень продолжала нависать, не причиняя неудобств. Он оглянулся. Над ним стоял Степан и, глупо улыбаясь, протягивал наголовник:
– Десятник сказал надо быстро бежать! Без шапки бежать холодно!
Хлебалов ухватился за могучую руку Степана. Поднялся, и нахлобучил наголовник. Искать утерянный шлем не имело смысла – позже подберет в поле другой доспех, может и побогаче.
Пробегавший мимо воин налетел в пороховом тумане на несокрушимого Степана, и с удивленным выдохом, плюхнулся в снег.
– Бежим! – выкрикнул Кирилл, и они бросились догонять своих. Вслед с протяжным свистом летела картечь и бешенно скакали ядра.
Неожиданно мчащаяся толпа замерла, а затем разделилась, подалась правее и левее, словно огибала возникшее препятствие. Сквозь заволакивающий поле дым виделись лишь спины впереди бегущих. Вдаль очертания размывались, превращаясь в мрачную сизую завесу.
Старший воевода Шереметев на белом аргамаке возник перед ними как былинный богатырь. Сопровождающие его всадники решительно направляли коней на удирающих в полном беспорядке воинов. Те, врезаясь в широкие груди боевых животных, валились наземь, подхватывали оружие и шапки, и отползали в стороны. Некоторые поворачивали назад, но большинство отползали от наступающего конного отряда и, вскакивая на ноги, продолжали бег прочь от пылающего укрепления.
“Лови их! Лови!” – яростно кричал воевода. Но малочисленный отряд сопровождения оказался не в силах остановить бегство такой людской массы. Боярин не выдержал, соскочил с коня, в бешенстве заметался среди разбегающихся воинов. Кого-то растянул кнутом, кому-то дал зуботычину. Спешившие сопровождающие бросились помогать воеводе, матеря трусов, раздавая тычки и пинки. Заглушая разрывы, над полем неслось грозное: “Лови!”
– Лови! – гоготнул Степан справа от Хлебалова. Тот взглянул на дурочка. На перепачканном золой лице сияла глупая улыбка и совершенное умиротворение. Похоже бег ему тоже понравился. А куда бежать – было абсолютно безразлично.
– Назад! К городу! – зазвучали окрики десятников.
– К городу! – восторженно заорал Степан, и в тот же миг вынырнувший из-за дымовой завесы черный шар разломил его череп, превратив лицо в жуткое кровавое месиво. Лишенное головы могучее тело сделало шаг вперёд, и плашмя рухнуло в утоптанный снег.
Хлебалов опустился на колено рядом с убитым воином. Перевернул тело. Убедился, что жизни в нем не осталось.
– Что дурачок? – над ними навис, выросший из клубов дыма, Михайло.
– Пал воин Степан!
Кирилл распрямился. Очи злобно блеснули. Взгляд, пронзая сизо-черные клубы, устремился к неприступной крепости.
– Воевода ранен! – Алешка ухватил Хлебалова за рукав. Затем выпученными глазами уставился на труп Степана: – А чего Степан?…Без шапки…
– Какой воевода? – появился Лыков, а за ним остальные воины десятка. Перемазанные золой, перепачканные сажей.
– Шеремет… – механически ответил Алешка, не отрывая взгляда от трупа товарища. Алешка смотрел и не мог осознать: вот только что Степан придурковато хохотал, повторяя чужие слова. А теперь лежит. И без шапки.
– Господи, помилуй! – Лыков осенил себя крестом. Воины перекрестились вслед за командиром.
Хлебалов застыл, ощущая как острая боль пронзает сердце, и жжение расползается внутри грудной клетки. Ранили не воеводу – ранили его надежду. Оправдывались самые мрачные думы. Шереметев ранен. Если боярин не сможет вести войско на штурм, тогда осада Колывани станет еще одним бесславным поражением в его, Хлебалова, жизни. Откель ему така судьбина?!
Потухший взгляд упал на распластанное на снегу тело Степана. Небо сыпало крупными хлопьями пепла, превращая некогда белое зимнее покрывало в серую грязную кашу. И даже тела в разноцветных боевых одеждах, причудливо разбросанные вокруг, не обогащали цветовую палитру этого дня. Одежда, вымазанная сажей, потеряла свой цвет. Все кругом становилось серым и безрадостным.
Но тут же пришло откровение: вот они, те, кто навсегда потерял надежду! Оставшиеся лежать на засыпанном пеплом поле. У них надежды нет, но она всегда остается у тех, кто ещё способен думать, дышать, жить.
– Не че здесь торчать! – рявкнул Хлебалов. Его глаза зажглись воинственным огнем.
– Отомстим безбожным немцам! – заорал он и, взяв наперевес пику, рванул вперёд.
– Отомстим! – подхватили воины, и поредевший десяток понесся туда, где продолжали пылать защитные щиты и рваться пороховые бочки.
10
Ядра выскакивали из плотной завесы порохового дыма и, с хищным чавканьем, вгрызались в человеческую плоть. Возможности увернуться, и избежать столкновения со смертоносным металлом не имелось никакой. Картечь, словно стаи растревоженных диких пчел, неслась над полем. Шведским аркебузирам не приходилось заботиться о точности стрельбы: в плотном, повисшем над русскими укреплениями, тумане пули без труда находили жертву. Стоны раненых и предсмертные крики убиенных неслись отовсюду. Непроглядный мрак, отчаянные крики боли, постоянный звон в ушах и смрадный запах горящего дерева, пороха и плоти. Это все заключило московитов в погребальные объятья. И в скором времени отпускать не собиралось.
Оторванные конечности, головы, вывалившиеся внутренности, ещё дымящиеся покидающей их жизнью, уже перестали привлекать внимание и вызывать ужас. Залпы вражеских батарей и гулкое уханье выстрелов, уже не заставляли всякий раз пригибаться к дрожащей под ногами земле. Удушающие запахи испражнений живых и мертвых человеческих тел, настоявшиеся на гари и вони пожарищ, уже не сбивали дыхание. Воины смирились со своей ролью. Простое понимание войны вызрело в головах, заставив принять очевидное: тебя покалечит и убьет, либо ты уцелеешь и выживешь. И ни то, ни другое от тебя не зависит. Как судит Бог.
Шведская артиллерия звучала громче. Пальба со стен была в несколько раз сильнее и эффективнее. Русские пушки натужно отвечали, но их выстрелы заглушали раскатистые залпы вражеского оружия.
“Хитроумная штука”, придуманная воеводой Шереметевом, сейчас представляла собой множество укреплений, пушкарских шанцев и насыпей, заваленных горящими обломками заградительных щитов и телег. Тут же, присыпанные землей и снегом, лежали трупы солдат, искореженное оружие и еще шипящие каленые ядра противника. Пространство между крепостью и лагерем заволокло дымом. Горькая копоть оседала на глотке и просачивалась в легкие. Надрывно покашливая, намереваясь выхаркать раздражающий нагар, русские упрямо пробирались вперед. Туда, откуда летела смертоносная картечь и ядра. Сейчас бы легкое дуновение с Балтики. Но они пришли к берегу Шведского моря, и сегодня оно тоже за шведов.
До спасительной насыпи добрались восьмером из десятка. Что творилось с соседними десятками никто не знал. Так же как и никто не понимал, что делать дальше. Шанца уже не существовало. Подрыв арсенала превратил ночной труд в бесполезную маяту. Первая линия укрепления оказалась срыта взрывами, превратившись в бесформенную кучу наваленных невпопад обугленных обломков, искореженного металла, искромсанных человеческих тел. Остальное довершил пожар.
Лыков нашел уцелевший бруствер пушкарного расчета и втянул туда своих солдат. Тяжело дыша, уцелевшие воины повалились на оттаявшую от пожара, размягченную землю, увязая в ней спинами, и марая почерневшие от гари тягиляи и портки грязью.
Хлебалов заглянул в глаза ратников: в них застыли страх и растерянность. Лишь Михайло воодушевленно подмигнул Кириллу, а Лыков отвел полный напряженной решимости взгляд.
Справа и слева раздавался лязг металла и яростные крики – там шла рукопашная свалка. Враг уже находился в русском укреплении. Предстояло его отсюда выгнать, и идти на приступ, в надежде, что в воротах наши пушкари смогли устроить пролом.
– Чаво? Не пойдем дальше? – тяжело переводя дух, спросил Игнат.
– Посекут нас вороги! Не дойдем до ворот!
Лыков обеспокоенно оглядывался, напряженно всматриваясь сквозь дымовую завесу.
– Морок пожарный нам в помощь! – подсказал Михайло. Но Лыков был непреклонен:
– Ждем стрельцов!
– На кой нас с коней ссадили? – возмутился Филипп, прикрывая рот рукавом. Его продолжал душить кашель, обострившийся от тяжелого смрадного запаха. – На конях сподручней было!
Он не сдержался, и зашелся в тяжелом, разрывающим легкие кашле.
– Головам полковым виднее, – покорно и уверенно заявил кто-то справа от Хлебалова. Кирилл даже не различил голос, но понимал, что этого не требуется. Так думают и говорят тьма тем русских ратников, готовых безропотно принять солдатскую судьбу. Безгранично доверяющие командирам. Как стадо бычков, идущие на убой по одному повелительному взмаху воеводина стяга.
Он оглядел перемазанные лица товарищей. Таких простых и наивных, но решительных и твердых. Прибранных к службе в силу обстоятельств, но служащих по долгу – верно и до конца.
Сколько раз Кирилл видел это русское доверие к воеводам и упрямство в исполнении порой бессмысленных приказов. Эту силу духа, сметающую вражьи рати и крепости. Не благодаря умелому руководству, а иной раз вопреки ему.
В груди сжалось сердце. Тоскливо и болезненно. Затем наступило послабление. Отчаяние сменилось надеждой. Хрупкой и зыбкой. За ней робко подкрались восхищение и гордость.
В десятке саженей справа взорвалась бочка со стрельным зельем. Притаившихся ратников забросало мелкими комьями мерзлой земли. Оглушило и обдало жаром.
11
Прямо за их спинами в развороченном пушкарном шанце двинулись обломки, и из-под завала полез черный человек. Михайло замахнулся палашем, но вовремя остановился. На выбирающемся из-под земли ратнике ясно различался начищенный до блеска металлический круг – нагрудное зерцало, отличительный знак русского пушкаря.
– Откель ты взялся? – изумился Михайло.
Пушкарь размазал по грязным щекам слезы и тяжело привалился к осыпавшейся задней стене укрепления:
– Пищаль мою загубили, ироды!
Ратники с интересом рассматривали найденного пушкаря:
– Что ж не оборонил?
– Контузило мя. Как жахнуло, чуть дух не вышел. Весь наряд уложили вчистую.
Пушкарь кивнул на десяток трупов солдат охранения и орудийной прислуги, разбросанных вокруг. В трех аршинах от шанца торчал перевернутый набок лафет.
– Что ж пуляете худо?
– Сведы пуляют метче, бо пищали у них добрее наших. Да и поболе их буде.
Лыков прищурился. Оглядел пушкаря, метнул взгляд на своих ратников. Затем посмотрел в сторону противника:
– С нами пойдешь. Отомстим ворогам! Дай срок!
В густом пороховом дыме там и тут мелькали силуэты. То ли свои, то ли вражьи. Они выныривали из клубов дыма и растворялись в сизом мареве.
Тускло блеснули панцирные доспехи шведских пикинеров.
– Ах ты, харя немецкая! – Взорвался Хлебалов, и рванул из ножен саблю. – Да я ж тебя!…
– Остынь, опричник. – Лыков схватил его за рукав и втянул в разбитое пушкарское укрепление. – Мы не в седле. Сейчас стрельцы подойдут и ударим по ворогам.
– Да пока мы будем ждать, они за ворота уйдут!
– И оттуда добудем.
– Когда шведы отойдут – нас картечью положат, как только на приступ пойдём!
Лыков огляделся. Вокруг кипели короткие рукопашные схватки. То тут, то там вспыхивали пронзающие сизый мрак выстрелы огнестрелов. Но, насколько позволял обзор, на приступ никто не шел. Десятник грозно обернулся к Хлебалову:
– Ты мне зубы не заговаривай! Не че смуту сеять! Прошло твое время, опричнина!
Кирилл обернулся к десятку, словно искал у них поддержки:
– Я дело говорю!
Но откуда сиволапые крестьяне могли знать тактику и стратегию войны? Один Михайло, угрожающе держа палаш, готов был ринуться в бой. Остальные молчали, отрешенно глядя на стихийную перебранку.
Лыков язвительно сказал:
– Хватит командирам перечить! Слушай меня, служивые…
12
Шведы вынырнули из вонючего тумана и бросились в разгромленный пищальный шанец. Зазвенела сталь, заскрежетали латы. Лишь злобное рычание вырывалось из глоток, сцепившихся в смертельной схватке, людей. Рвать, колоть, бить.
Через минуту пяточек наполнился трупами. Вповалку лежали пять шведов и трое русских. Пушкарь так и оставался сидеть. Его череп раскололи надвое ударом пики. Игнат, Алешка и Михайло остервенело добивали шведа в десятке саженей от них. Лыков, держа наручную пищаль, стоял напротив Хлебалова. Тот сжимал в руке лишь обломок сабли.
В пылу боя, Кирилл не устоял и рухнул на ворвавшегося в окоп врага. Но прежде успел отбить удар тяжелой пики и сам ударил в голову нападающего. Удар пришелся в штурмовую каску шведа, и попал в уже расколотый гребень. Полотно вошло под столь неудачным углом, что возвратное движение во время падения переломило клинок практически у рукояти. Свалившиеся противники катались по земле недолго – обломком сабли прирезать, лишенного возможности добраться до кинжала, врага оказалось даже проще, чем пытаться зарубить целой саблей во время свалки.
Зато теперь Хлебалов стоял напротив своего командира с окровавленным обломком оружия. Тот же направлял на него наручную пищаль с французским замком, в левой руке держал пустую пороховницу. Перчатки были скинуты, оружие готово к бою.
Стоя напротив, они буравили друг друга испепеляющими взглядами. Их разделяла лишь одна маховая сажень. У Кирилла не имелось никакой возможности выйти из противостояния победителем. И он это отлично понимал. Такие пистоли он видел у лучших литовских ратников. Французский замок не давал осечки, а сам пистоль метко поражал цель с трехсот шагов. Но сейчас не нужна была точность, нужно лишь нажать на курок, и наслаждаться видом поверженного противника.
Лыков первым бросился вперед. Хлебалов отвел руку с обломком сабли в сторону, намереваясь пронзить левый бок нападающего, но вовремя остановился. Вспышкой пронеслось непонимание – зачем нападать человеку, имеющему в руке огнестрел? И еще: десятник глядел куда-то за Хлебалова, и мчался куда-то туда.
Мощным движением плеча Лыков оттолкнул Кирилла к стенке окопа. Прогремел выстрел. Яркие искры от кремниевого колеса слились со вспышкой подожженного пороха и пламенем, полыхнувшим из пистольного дула. Яркий свет ослепил, а хлопок, на миг перекрывший пушечную канонаду, лишил слуха. Резкий запах стреляного зелья шибанул в нос, словно бы их не обволакивали пороховые клубы и тяжелый дух пожарищ.
За спиной кто-то застонал.
Только сейчас Хлебалов увидел шведского ратника, в двух местах пронзенного острием пик, но оказавшегося в силах добраться до пистоля, и умудрившегося подготовить оружие к бою. Теперь из дула его огнестрела вился сизый дымок – он выстрелил. Но черная рана на желтом мешковатом кафтане и стеклянные глаза говорили о том, что ответный выстрел лишил его жизни. Швед выронил оружие и замертво свалился на заваленную комьями черной земли деревянную пушечную площадку.
Хлебалов взглянул на Лыкова, и осознание происходящего медленно подобралось к его разуму. Десятник держался за живот, и сквозь его покрасневшие на морозе руки лилась густая бордовая кровь. Лыков пошатнулся, и Кирилл подхватил командира со спины. Осторожно усадил рядом с погибшим пушкарем.
