Владимир Фролов
На излете
Она пахнет гречишным медом.
– Полиция знает про нас, Смертник! Они уже поняли, что произошло.
Мне становится плохо. Я так не хочу в тюрьму. Там очень плохо кормят, а эти пытки невинных душ – сложно сохранять здравомыслие, представляя, как вчерашнего отличника раскалывают паяльником. Он признается в убийстве соседки, которую видит впервые в жизни. Люди поверят в это и на могильной плите, рядом с его именем, появится надпись, нацарапанная гвоздем. Убийца.
– Откуда такая информация? – на его переносице появляются очки. Он с умным видом пересчитывает купюры.
– У них детекторы на запах меда. Здесь все провоняло.
Он пишет в блокноте какие-то цифры. Значок интеграла определенно свидетельствует о познаниях в математике. Он сует купюры в задний карман, и мы начинаем двигаться к выходу. Смертник кричит, чтобы я не забыл взять хлеба, дома совсем нечего жрать. Выживание – прежде всего.
Нас повязали через пятнадцать минут. Сначала они не хотели открывать огонь, потому что в руках у меня была какая-то женщина. Я прихватил ее между торговых рядов. Она висела на руке.
– Напряги ноги, дорогая, рука скоро отсохнет, – повторял я ей.
Я выронил ее, и тут же мое плечо пронзила острая боль алого цвета. Модная рубашка была испорчена. Я провалился на время в темноту, из которой, вероятно, не стоило вылезать.
Свет моргает, проблемы с проводкой или моими глазами? Сквозняк впивается мелкими иглами. Открыто окно или дверь на балкон. Может, ветер только в моей груди…
Кто такой Метафизик?
Я кричу на людей в форме, не выдержав жалких потуг вытянуть из меня информацию. Они показывают мне фотографии уродливых людей и спрашивают, знаю ли я кого-нибудь из них.
– Тебя упекут, если не расскажешь хоть что-то, понимаешь? – следак тычет мне в лицо очередным уродом. Этого я где-то видел. Кажется, он продал мне обезболивающее на прошлой неделе. Славный парень.
Его кожа нагревается по мере речи. С каждым словом она становится все более пунцовой. Здесь проскальзывает явная взаимосвязь. Ему стоит замолчать, пока кожа не начала пузыриться. Я вспоминаю юность и пустые стены школьного музея. Нас тогда никто не расколол, потому что все участники давали разные показания. Никто не помнил даты, путался в фамилиях и обстоятельствах. Иногда хорошо быть идиотом. Мы накупили сладостей на заработанные деньги.
– Мне надо поссать, босс.
Меня отводят в сортир. Смертник все рассчитал, и скоро мы будем на свободе. У него заточка в левом ботинке. Осталось придумать, как его снять со связанными руками. На часах охранника пятнадцать минут четвертого. Полицейский идет передо мной. В его лысине отражаются лампочки, свисающие с потолка. Я продавал ему комплексные обеды, знакомые подбородки. Главное, чтобы он не завалился на кого-нибудь из нас. При нынешних условиях отжать такой массив от груди будет проблематично. Смертник движется нам на встречу со своей охраной. Мы встречаемся посередине коридора. Как выбраться отсюда, имея всего одну заточку на двоих, которая спрятана где-то в недрах ботинка? Этот вопрос меня беспокоит, потому что я забыл план, теперь остается только импровизировать. Я случайно наступаю на пятку Смертнику. Он что-то шипит.
– Другой ботинок, идиот!
Это помогает активировать правильные нейроны в остатках интеллекта. Но слишком поздно. Смертник шепчет, чтобы я рассказал им то, что они хотят знать.
Расскажи им все про Метафизика. Тебе скостят пару лет.
Я не сдам его, потому что не помню. Отсутствие памяти делает тебя человеком чести. Скорый суд должен определить нас на свои места.
Ветер усиливается. Он срывает куски обоев и уносит вперед, бумага шелестит вдоль неровных стен. Пульсирующая боль локализуется в плюсневых костях.
– Что вы можете сказать в свою защиту?
– У меня не было выбора.
Меня держат в собачей будке, закованным в наручники. Судья одета в черный плащ. В руках у нее здоровенный молоток, которым она размахивает в воздухе. Прокурор стоит рядом и ловко уворачивается, используя техники уклонения челнока. Они верят, что могут судить меня за глупости, которых я не совершал.
Я просто сел не в тот поезд.
– Ты точно не хочешь ничего сказать? – прокурор поворачивается к судье. – Думаю, стоит добавить немного электрических разрядов.
Они озвучивают обстоятельства, среди которых нахождение на публике в нетрезвом виде.
– Вы поверите жалкой кучке свидетелей?
Дюжина очевидцев стоит в ожидании приговора. Некоторые смотрят на часы и зевают. Очередной свидетель выходит вперед.
– Что вы видели?
– Я не уверен, я просто проходил мимо.
– Вы видели этого человека?
– Не знаю, может быть, – он вглядывается в мои глаза. – Вряд ли.
– Перед вами десять свидетелей подтвердили, что это он, – судья поднимает брови к потолку. Они парят над залом, готовые задушить здесь любого.
– Наверное, я его видел. Точно, он был в зеленой куртке с фиолетовым капюшоном. От него пахло паленым спиртом, а в руках был окровавленный топор.
Он меня не видел.
– Вы немного ошиблись, – прокурор пишет в своем листе показания. – На нем была белая майка и шорты, но ответ засчитан.
Меня ведут в камеру по длинному коридору. Сразу за нами идет темнота, выключающая лампы освещения одну за другой. Сзади только она, как будто ничего другого там никогда и не было.
– Тебе здесь понравится, – хлопает по плечу конвоир. На нем зеленая куртка с дурацким капюшоном. Он волочит за собой топор.
Эксперты пришли к выводу, что нас надо лечить. Они не объяснили. Но Смертник улыбался, как будто выиграл в лотерею, и даже подмигнул мне на выходе из зала. Так вышло, что он успел первым надеть халат по прибытию в логово сумасшедших горожан. Он улизнул из цепких объятий ноотропов и вскоре бесследно исчез. Я же был не в состоянии проследить за его действиями. Врачи сразу вкололи мне что-то крепкое.
Я пробираюсь через слои пыли. В условиях плохой видимости я ориентируюсь на смех. Там где смех – там непременно есть что-то сладкое.
Больничные коридоры напоминали поле битвы – замызганные дерьмом стены и какая-то каша на полу. Я хватался за него ногтями, когда меня тащили на очередные уколы. После них я чувствовал, как будто меня вывернули наизнанку.
– Если хочешь, чтобы от тебя отстали – не показывай никаких эмоций, – посоветовал мне местный старожила. – Для них ты симптом, который надо устранить, часть эксперимента.
Я ищу среди больных знакомые лица, но никого не узнаю. За стенами течет жизнь, из которой мы выпали в отдельный мир. Ночь пронизана скрипом старых кроватей. Их обитатели видят решетки в своей голове, в отличие от врачей. Решетки из толстых прутов, сквозь них с трудом пролезает рука. Под моим матрасом спрятана записка. Через что прошел мой предшественник? Я разворачиваю ее в надежде на новые подсказки.
Когда экспериментируешь со своим мозгом – лучше вести дневник. Иначе рискуешь вечно ходить по кругу. А с дневником – есть шанс идти по спирали, постепенно удаляясь от своих плоских взглядов. Никто еще не прыгнул выше нашего плана бытия, или они просто не возвращаются оттуда?
Я смотрю в глаза местной собаке, за темными зрачками сидит моя копия, дергая рубильники. «Я хочу также!» – кричит она мне. Хочет до меня допрыгнуть. Она убита собачьим кайфом, Г-8 – старый проект, давно закрытый.
– Пораскинь мозгами, – отвечаю я ей, вставляя в пасть новый препарат. Он позволит ей стать человеком намного быстрее. Обезьяны отправились на запад, потому что там было много псилоцибина. Теперь все они – люди. Собака просит у меня сигарету. Ей нужно перевести дух в этой бесконечной погоне за правдой.
– Что теперь будет? – спрашивает она.
– Когда ты пересечешь грань, увидишь все моими глазами.
– Как же моя стая?
– Для остальных собак ты умрешь.
Я прыгаю за пределы быта с блокнотом и ручкой, записывая новые рецепты. В каждом – частица моей любви. Они очень разные, потому что у реальности бесконечное количество лиц. Лица на тонком полиэтилене, в который мы уперлись головами, пытаясь заглянуть за. Люди полагают, что фундамент под ногами сделан из твердых материалов, пока их Эго не расщепляется на миллион осколков, существующих вне времени и контекста. Начинаешь видеть психологические конструкты, словно резисторы в электрической цепи.
– Сколько всего этих уровней? – собака уже смотрит на меня сверху вниз.
Возможен эффект обратного скачка, как я это называю – стать овощем на выходе из новой Вселенной. Сойти с ума, потеряв свою ось вращения. Толпы сумасшедших бродят в потемках, позабыв свою историю.
– Никто не знает.
Я буду рисовать новую картину на крошечной таблетке в своей мастерской. Под громкие звуки параллельных миров, разрывающие динамики моей аудиосистемы, я создам новый мир. Мой разум затуманен нейролептиками, а руки – гаечные ключи в руках ретивого слесаря. Мы все на своих местах, исполняем партию в миллионы рук, создавая композицию, пробивающую путь. Куда он ведет?
Я знаю, чего нам не хватало. Того, что испытывает любое животное при попытке шагнуть в неизвестное. Адреналин. Острое чувство страха, как, скажем, при падении из окна. Смертник запер меня здесь, но я выберусь. Пальцы его сестренки станут хлебными крошками, ведущими прямиком ко мне.
Стивия.
Мне трудно дышать. Я вскакиваю с кровати и хватаю ближайшего психа за грудки.
– Кто здесь лежал до меня?!
Я трясу его непослушными руками, проглатывая половину слов. Он беззвучно шевелит губами, заливая слюнями паркет. Мы говорим на одном языке. Я читаю всего одно слово, застрявшее в его горле.
Метафизик.
Сладкий привкус на губах разъедает их в кровь. В поле зрения появляется тень, повторяющая мои движения. Они неточны и не стремительны, как вареный паштет на сковородке. Дверь уже в конце коридора. Полметра отделяют ее от стены. Удар разбудит соседей.
