Владимир Евгеньевич Псарев
Кандыагаш
– Нар, не спится? – послышался голос.
– Тревожно. И дышать нечем.
Асан встал, чтобы отворить форточку. Из-за занавесок на пол уронила свет Луна. В комнате стало чуть прохладнее, но Нариман продолжал ворочаться.
– Может поговорим?
– Оставим на завтра, дружище.
– Тогда спи.
Кто-то отчаянно выл за окнами. Степь.
Проснулись поздно – ближе к обеду. Нариман нашел в холодильнике яйца. Задумал сделать омлет, но молоко скисло. Просто разбил их в сковороду, посолил. Что-то тяготило.
– Дядька не вернулся?
– Нет, – ответил он.
– Надо поискать его. Мало ли. Всех уж его дружков выучили.
– Давай поедим. Заглянем к городским. Если не найдём, то сходим на выселок.
– Пешком?
– А у тебя много дел?
После завтрака мысленно набросали список тех, у кого могли найти дядю Наримана. Может быть, лежит где-то на полу с похмелья. Может быть, в собственной рвоте. Ничего удивительного.
Первый дом, второй, третий. Никто его не видел уже третий день. От коллеги-собутыльника узнали, что и на смену он вчера не вышел, хотя клялся всеми планетами, что никого не подведет.
– Ищите на самых дальних подступах, – посоветовал пожилой мужчина.
Солнце напекало голову, и даже легкая одежда не спасала от зноя.
– Так парит, словно будет дождь, – щурился Асан.
– Но его не будет.
Парни пошли через степь на выселок, который раньше был поселком станционных рабочих, затем пристанищем бывших зэков. Нынешнее его население уже никто не брался характеризовать иначе, как сброд. Пять километров через голую степь – действительно дальние подступы.
На выселке два десятка домов. Постучались в первые знакомые двери. Открыла женщина, но ответила, что давным давно не видела дядю Наримана.
– Идем дальше.
На другом краю стоял еще один дом, в котором жил совершенно беспробудный пьяница. Никто не знал, на что он пьет, и долго ли еще так протянет. Постучали – никто не отозвался. Обошли жилище, заглядывая в окна. Внутри абсолютно никаких признаков жизни.
– Обернись, – толкнул Асан Наримана.
Вдалеке в степи парни увидели стаю собак, которая что-то хищно пожирала. Такие стаи тут не редкость – собак либо бросали, как расходный материал, либо те сами сбегали, почувствовав себя таковым. Кучковались в степи по окраинам города. Ничего удивительного, но Асану стало интересно, чем они поживились на этот раз.
Взяли в руки камни, чтобы при случае разогнать псин. Подошли ближе. Нариман словно запнулся и выронил булыжник. Собаки доедали труп его дяди. Видя замешательство товарища, Асан криками разогнал стаю, бросив вслед убегающим свою ношу. Нариман так и стоял на месте, не решаясь подойти. Заплакал и упал на колени. Заплакал молча. Слезы текли, как капли дождя. Ни единого стона.
Одежда на дяде была разорвана, местами отсутствовала плоть. Торчали оголенные ребра и суставы, но лицо оставалось нетронутым. Много запекшейся крови. Стая собак издали наблюдала эту картину.
– Подойди, – позвал Асан.
– Не могу.
Асан вернулся, взял товарища за руку и подвел к телу. Ком подступил к горлу, Наримана стошнило. Степь, нестерпимая жара, одичавшие собаки и обглоданный труп последнего близкого человека.
По горячим следам удалось установить, что убили дядю его же собутыльники. В белой горячке, разгуливая ночью вокруг выселка, избили его и оставили умирать. Причину не помнили и сами, а оправдывались тем, что бросили его, потому что забыли. У Наримана не было злости. Наступило оцепенение. Пришло какое-то тихое осознание того, что дальше так жить нельзя. Вспоминалось счастливое детство, куча родни и веселые игры. Где все это? Кем стали люди? Пылью? Нужно уезжать. К вечеру, однако, стало невыносимо отвратительно. На станции парни на найденные у дядьки дома деньги купили два билета до Уральска на вечер следующего дня.
