Владимир Евгеньевич Псарев
Кандыагаш
На секунду Нариману показалось, что все образумилось, берег был метрах в пятнадцати, проплыть которые не составило бы труда. Но Асан, ничуть не успокоившийся, чтобы удержаться на плаву, пытался залезть на товарища, толкая и пиная его. Лишь спустя несколько минут ребята оказались на берегу. Они едва могли открыть глаза – их съедали соль и яркое солнце. Насквозь мокрые, друзья сидели рядом и пытались отдышаться, не веря своему счастью.
– Ты зачем меня топить-то начал? – истерически смеясь, спросил Нариман.
– Я… я… я не знаю, – задыхался Асан. – Оно само как-то, я не нарочно.
Природа людская такова, что инстинкт выживания бессознательно всегда стоит во главе угла. Когда опасности жизни нет, инстинкт подсказывает, что нужно не просто жить, а жить хорошо, а если хорошо живёшь, то нужно жить роскошно. Этот урок девятилетний Нариман усвоил, и на своего друга он был не в обиде. Два мальчика – этнический казах и армянин-полукровка – сидели, обнявшись, на песке.
Прощание
"Кандыагаш" с казахского переводится как «ольха». Еще в царское время на Ташкентской железной дороге была основана небольшая одноименная станция, при Хрущеве ставшая городом Октябрьском. Вокруг только пыльные степи и сотни километров до ближайшего моря – Аральского. Море высыхает, степи покрываются солью. Ветер уныло гоняет перекати-поле стаями вдоль линий электропередач.
Здесь никто не забыл прежнего названия городка. В этих землях не принято забывать свои корни, даже если они давно обрублены и сгнили.
Почти все родственники Наримана и Асана умерли, оставив их одних. В Кандыагаше жил двоюродный дядька Наримана – последнее звено в его родословной. Звено ржавое и сильно пьющее, но подростки карабином юности жадно за него зацепились.
Дядька работал на железной дороге смотрителем, а всё свободное время проводил в попойках с друзьями. Руки у него были сухие, жилистые, а лицо давно приобрело нездоровый оттенок.
Парни не всегда ночевали с ним. Молодость жаждет треб, и новые знакомые увлекали их в новые и новые события. Что им, теперь уже совершеннолетним, брать со старика, который сам бывал в своем доме чаще гостем, чем хозяином? Раньше – да. Кров, пища. Теперь амбары на краю города казались интереснее, а напитки сверстников вкуснее и крепче напитков дядьки.
За первыми рюмками и сигаретами, которые мусолили еще недавно нежные пальцы, началась холодная «зима». Грелись ложки, тлели растения. Беспредел творился в стране, беспредел царил в душах. Теперь такое время, что всё можно. Ежовые руковицы советской власти упали с онемевших рук скрепленной холодной сваркой ленинского коммунизма нации.
Предприятия закрывались, дома по окраинам ветшали. Еврейское население города постепенно начинало свой отток в Европу. Особенно много уехало в Германию по программе репатриации – ФРГ стремилась загладить свою вину перед древним народом, восстановив его популяцию. Кто оставался – русские, казахи, украинцы – разобщались. Коммунистическая религия мертва.
Стояла летняя ночь. После дневной жары веяло приятной прохладой. Нариман и Асан возвращались к дядьке домой, чтобы его проведать. Дома они отсутствовали трое суток. Самая окраина города. Нариман повернул ключ и толкнул дверь.
– Дядя, – позвал он темноту.
– Или спит, или в загуле, – шаркая ногой, констатировал Асан. – Да заходи, посмотрим.
Пол неприятно скрипел под ногами. Нариман рукой нащупал выключатель. Тусклый свет.
– Дядя! – снова позвал он.
Обойдя комнаты, парни поняли, что здесь дядька сегодня даже не появлялся – ужин на столе уже испортился.
– Ночевать здесь будем?
– Давай здесь. Я устал пить. Ни к кому не пойдём, – слово Асана для Наримана стоило дорого.
Ушли в дальнюю комнату, где стояло две кровати по разным стенам. Залезли под одеяла. Душно. Нариман постоянно то сбрасывал с себя постельное, то снова натягивал.
