Владимир Бенедиктов
Стихотворения (1884 г.)
Цветок
Есть цветок… его на лире
Вечно славить я готов.
Есть цветок… он в грустном мире
Краше всех других цветов.
То цветок не однолетний:
Всё милее, всё приветней
Он растет из году в год
И, дивя собой природу,
По семнадцатому году
Полной прелестью цветет.
Он подъемлется так статно,
Шейка тонкая бела,
А головка ароматна,
И кудрява, и мила.
Он витает в свете горнем,
И, пленительно живой,
Он не связан грязным корнем
С нашей бедною землей.
Не на стебле при дорожках
Неподвижно одинок –
Нет, – на двух летучих ножках
Вьется резвый тот цветок.
От невзгод зимы упрямой
Жизнь его охранена
За двойной ревнивой рамой
Светозарного окна, –
И, беспечный, он не слышит
Бурь, свистящих в хладной мгле:
Он в светлице негой дышит,
Рдеет в комнатном тепле.
Непонятное растенье!
Нежен, хрупок каждый сгиб:
Лишь одно прикосновенье –
И прелестный цвет погиб!
Увлекая наши взоры,
Слабый, ищет он опоры,
Но страшитесь! Он порой,
Томный, розово-лилейный,
Дышит силой чародейной,
Колдовством и ворожбой.
Полный прелести, он разом
Сердце ядом напоит,
Отуманит бедный разум,
Обольстит и улетит!
1848
Догадка
Когда ты так мило лепечешь «люблю»,
Волшебное слово я жадно ловлю;
Оно мне так ново, и странно, и чудно;
Не верить мне страшно, а верить мне трудно.
На праздное сердце певца твоего,
Быть может, ты кинула взгляд сожаленья
И, видя в нем глушь, нищету, запустенье,
Размыслила: «Дай я заполню его!
Он мил быть не может, но тихо, бесстрастно
Я буду ласкать его сирый порыв;
Не боле, чем прежде, я буду несчастна,
А он – он, быть может, мной будет счастлив!»
И с ангельским, кротким, небесным приветом
Ко мне обратился твой дружеский взор,
И в сердце моем, благодатно согретом,
Мечты и надежды воскресли с тех пор.
1848
Л. Е. Ф.
Есть два альбома. Пред толпою
Всегда один из них открыт,
И всяк обычною тропою
Туда ползет, идет, летит.
Толпа несет туда девице –
Альбома светлого царице –
Желаний нежные цветы
И лести розовой водицей
Кропит альбомные листы.
Там есть мечты, стихи, напевы
И всякий вздор… Но есть другой
Альбом у девы молодой, –
Альбом тот – сердце юной девы.
Сперва он весь как небо чист,
Вы в нем ни строчки не найдете,
Не тронут ни единый лист
В его багряном переплете.
Он – тайна вечная для нас,
Толпа сей книжки не коснется, –
Для одного лишь в некий час
Она украдкой развернется, –
И счастлив тот, кто вензель свой,
Угодный ангелу-девице,
Нарежет огненной чертой
На первой розовой странице!
Между 1842 и 1850
Как хороша!
Перед нею умиленьем
Свято теплилась душа,
И, проникнут упоеньем,
Я шептал с благоговеньем:
«Боже мой! Как хороша!»
Но чрез миг, пред милым ликом
Страстным пламенем дыша,
Задрожав в восторге диком,
Пал я ниц с безумным криком:
«Черт возьми! Как хороша!»
Между 1842 и 1850
Ужин у кардинала Ришелье
Комната в гостиницена дороге из Парижа в Рюэль, где находится загородный дом кардинала-министра. Вкаминеразведен огонь. Пожилой человек сидит у камина и просушивает измокшую свою одежду. Это – Гоше, незначительный парижский ремесленник из улицы Сен-Дени. От времени до времени видны проблески молнии и слышны раскаты грома.
Гоше (один)
Какая буря! Черт возьми!
Досадно! Вот и остановка!
Вот так-то с бедными людьми
Всегда бывает, – всё неловко,
Всё не под стать, везде беда.
Сам бог немилостив к ним – да!
Где нужно вёдро – шлет им бурю.
Знать, не для бедных создан свет!
Молния и гром.
Ишь как блестит, гремит! Да нет!
Уж я глаза себе зажмурю
И уши наглухо заткну,
А до Рюэля донырну,
Хоть в море обратись дорога!
Чай, мул мой отдохнул немного
Теперь в конюшне – свежих сил
Себе подбавил. В самом деле,
К чему ж заране я уныл?
Ведь к сроку буду ж я в Рюэле!
Входит проезжий в мокрой одежде.
Незнакомец (не видя Гоше)
Э! Время терпит. Отдохну
В гостинице.
(Подойдя к камину и увидя Гоше.)
Ах, извините!
Я думал: к один здесь…
Гоше
Ну!
Так что ж такое? – Стул берите,
И сядем вместе у огня.
Ведь вы проезжий здесь, я – тоже,
Вы не помеха для меня.
Притом я тотчас еду…
Незнакомец
Боже!
В такую бурю?
(В сторону.)
Как он мил,
И прост, и вежлив в обращенье!
Гоше
Что ж делать? Я бы не спешил,
Когда б не крайность. Приглашенье
Такое важное! Вовек
Не ожидал… да вот – поди же!
Да придвигайте стул поближе!
Незнакомец (в сторону)
Ужели знатный человек?
В нем вовсе нет дворянской спеси,
Я думал – он из нашей смеси
Простонародной.
Гоше
Я спешу
В Рюэль, и вас сказать прошу:
Куда ваш путь?
Незнакомец
Да я – туда же –
В Рюэль. Притом скажу вам даже –
И я по крайности почти.
Гоше
Так вот – нам вместе б по пути!
Я – человек нецеремонный,
И если вы так благосклонны…
Незнакомец (в сторону)
Когда б он знал, кто я!
(Вслух.)
Весьма
Приятно ваше предложенье,
Но – этой бури кутерьма
Меня пугает. Приглашенье,
Сказали вы, торопит вас.
Меня ж в Рюэль влечет приказ.
Я тороплюсь по тяжкой службе,
Которой сил нет выносить.
А вы?.. Могу ли вас спросить?..
Гоше
Да как сказать-то вам? – По дружбе
Недавней, новой для меня.
В Рюэле, с нынешнего дня,
Каким-то случаем, мне темным,
Попасть я должен в знатный круг.
Незнакомец
Позвольте… Быть боюсь нескромным
Через такой вопрос… Ваш друг…
Он кто такой?
Гоше
Не бойтесь! – Тайны
Тут нету. Это так – случайно
Всё вышло. Переход мой быстр.
Незнакомец
Так кто же?..
Гоше
Кардинал-министр,
Сам Ришелье. Да.
Незнакомец (встает)
Извините!
А я так запросто…
Гоше
Сидите!
Всё вздор! Не лезть же мне в князья
Иль графы! Выслушайте: я
Мещан лишь знаю – нашу братью
И не якшался век со знатью.
Куда мне? Боже упаси!
У герцогов Монморанси
Служили, правда, поварами
Отец и дед мой, – вот вся связь
Моя со знатными домами –
И та злой казнью прервалась
Над герцогом. Я просто – скудный
Ремесленник парижский. Тут,
Я говорю вам, случай чудный –
И только. Вдруг мне подают
Записку. Развернул – зовут
Меня… Не знаю – видно, нужен
Я кардиналу стал… на ужин
К нему сегодня. Боже мой!
Всё закружилось в околотке, –
Кричат, разинулись все глотки:
«Смотрите! Экой ведь какой
Гоше счастливец-то на свете!»
Я одурел. Жена и дети
Засуетились и сейчас
Давай мне туалет мой ладить,
Скоблить и чистить, мыть и гладить;
Всё приготовили как раз.
Гляжу – ну просто чародейство!
Вы понимаете? У вас,
Быть может, также есть семейство,
Которое вас любит, ждет…
Незнакомец
Жена и дети есть.
Гоше
Ну вот,
Как нас судьба во всем сближает!
Так ваше сердце понимает,
Что чувствует теперь мое!
Да, быть кому господь назначил
Отцом… Позвольте – как я начал
Рассказ-то? – Да! Мой фрак, белье –
Всё приготовлено, и стекла
Очков протерты – ну, взглянуть,
Так любо! Снарядился в путь –
И вот – извольте! – всё промокло
Насквозь. Чай, бедная жена
И дочери теперь в тревоге.
Но я не стану на дороге –
Нет, я до цели доберусь,
Хоть мокрой курицей явлюсь
На приглашенье кардинала
С ним ужинать. Такая честь,
Вы согласитесь, ведь немало
И пользы может мне принесть
Существенной: мои делишки
Поправятся, теперь нужда
И недостатки – а тогда,
Надеюсь, будут и излишки.
Тогда и ближним услужу,
Жену, детей принаряжу;
Гордиться, право, я не буду,
И вас, поверьте, не забуду
При случае.
(Подает Незнакомцу руку.)
Коль у двора
Упрочу я себе местечко –
В виду имейте человечка!
Однако мне пора, пора!
Прощайте! Продолжать беседу
Мне больше некогда. Я еду.
(Гоше надевает на себя верхнюю одежду, берет шляпу, встряхивается и оправляется, а между тем Незнакомец рассуждает сам с собою.)
Незнакомец
Мне жаль его. Какой добряк!
За что погибнет он? Конечно,
За вздор! И как бесчеловечно
Смеются! Ужинать бедняк
Готовится и ожидает
Великих милостей; семья
Его с восторгом провожает
В дорогу… Боже мой! И я
Быть должен гибельным орудьем
Подобных дел! И правосудьем
Зовут их! Нет, не потерплю!
Нет! Я его остановлю.
(Громко, к уходящему Гоше.)
Послушайте! эй, воротитесь!
Гоше (остановясь в дверях)
Но… я спешу.
Незнакомец
Не торопитесь!
Два слова выслушайте!
Гоше (возвращаясь)
Я
Вас слушаю.
Незнакомец
Душа моя
Полна невольным к вам участьем.
Не думайте, что вас за счастьем
Зовут в Рюэль! На ужин там
Людскою кровью хлебы месят.
Туда опасно ехать вам.
Гоше
Что ж мне там будет?
Незнакомец
Вас – повесят.
Гоше
О, это слишком уж… За что?
Незнакомец
Да так. Быть может, и за то,
Что вы Монморанси жалели
Казненного.
Гоше
О, слова нет!
Жалел. Ведь мой отец и дед
При кухне герцогов имели
Места и должность, и всегда
Превозносили их. О, да!
Как не жалеть! Притом казненный
Такой был добрый, благосклонный
К нам – беднякам.
Незнакомец
Быть может, вслух
Вы сожалели, хоть невольно!
Гоше
Да, помнится, но лишь при двух
Иль трех приятелях.
Незнакомец
Довольно,
И даже слишком.
Гоше
Неужель
Из этого весь случай вышел?
Я говорил тайком.
Незнакомец
Он слышал.
Гоше
Издалека…
Незнакомец
Дошло в Рюэль.
Гоше
Помилуйте! Ведь каждый дышит,
Вздыхает…
Незнакомец
Кардинал всё слышит.
Гоше
Да разве страшен я ему?
Что мой ему ничтожный говор?
Я говорил лишь потому,
Что мой отец – любимый повар
Был герцога. Поплакал я,
Ручей из глаз невольно вытек.
А то мне что? Я не политик
И дел их хитрых не судья.
Что мне политика? Да рухни
Она совсем!
Незнакомец
А иногда
У кардинала не чужда
Она ни поваров, ни кухни.
Он зорко смотрит и туда,
И там всё чует, слышит, видит.
Вы плакали, – он ненавидит
И смех, и слезы. Ни того,
Ни этого, и ничего –
Не нужно.
Гоше
Знаете его,
Как видно, вы весьма подробно.
Незнакомец
Да. Мне рассматривать удобно
Его с изрядной высоты
При зрелищах его любимых.
Его трудов неутомимых.
Я вникнул в красные черты.
Гоше
Но кто ж вы? Мне понять вас трудно.
Всё это странно мне и чудно,
Я столько вижу тут задач
Мудреных. Боже мой! Откройтесь!
Скажите: кто вы?
Незнакомец
Я – палач.
Гоше в ужасе отступает.
Нет, это ничего, не бойтесь.
За откровенность вашу я
Вам заплачу теперь своею.
Действительно, судьба меня
Сближает с вами. Я имею,
Как вы, призвание в Рюэль.
В одну и ту же метя цель,
2 От общей бури мы укрылись
В одной гостинице, – и вот
Мы здесь сошлись, разговорились,
И сердце сердцу весть дает.
Скажу, откинув лицемерье, –
Мне кажется, я вам доверье
К себе внушил, и вы мне тож.
При первом взгляде узнаешь
Иного и готов до гроба
Ему служить. Семейны оба
Мы с вами, счастливы в семьях
И в небольших живем кругах –
В простонародье, но со знатью
Подчас знакомят нашу братью.
Вот вы на ужин собрались
Блестящий, где меж господами
Сидеть предполагали сами;
Но – вы мечтою увлеклись
И были б жертвой вероломства;
Мои ж со знатными знакомства
Известны всем. Кровавый путь
Назначен мне судьбой моею:
Пред ними все сгибают шею –
Я ж должен сам им шеи гнуть
Моими рабскими руками.
Мы оба с челядью в смеси:
Отец и дед ваш поварами
У герцогов Монморанси
Служили; сам я был в работе
При герцоге, на эшафоте
Ему служа в последний раз.
Теперь в Рюэль – вы всё сравните –
Вы быть повешенным спешите.
Туда ж я призван вешать вас.
Но – нет! Я лучше сам в удавку
Пойду! Уж я давно хотел
Проситься в чистую отставку
От множества нечистых дел.
Злодеев истинных немало, –
Пусть их бы. Обществу служить
Ведь надо ж чем-нибудь – и жить
С семейством; но у кардинала
Такие прихоти порой,
Что я не в силах… Он игрой
Считает это!.. Поезжайте
Скорей в Париж – в обратный путь,
А там и дальше как-нибудь,
И никому не открывайте,
Что здесь вы виделись со мной,
Ни даже искреннему другу, –
Иль я погибну за услугу,
Кадош-палач.
Гоше (с чувством пожимая ему руку)
Спаситель мой!
(Поспешно удаляется.)
Между 1842 и 1850
Два клада
Старый Ян имел два клада,
Не доступных никому,
И одна была отрада
В них на старости ему.
Первый клад, что рыцарь в латах,
Был – окованный сундук,
Где чистейшее в дукатах
Береглось от хищных рук.
Клад второй была младая
Светлоликая жена,
Чистотою – ангел рая,
Обольщеньем – сатана.
Два голкондские алмаза –
Глазки, глазки – у! – беда!
Грудь – фарфоровая ваза,
Зубы – перлы в два ряда.
И ценя такие блага,
И не ведая утрат,
Посвятил им старый скряга
Хилых дней своих закат.
Заберется ль в кладовую –
Он целует все места,
Пыль глотает золотую.
Золотит свои уста.
Всё сочтет, – сундук заветный
Закрепит тройным замком,
Подрожит – и, неприметный,
Ускользает вон тайком.
После старческие ласки
Он жене своей дарит,
Подойдет, ей взглянет в глазки
И лукаво погрозит.
То, как ценный самородок,
Кудри взвесит на руке,
То возьмет за подбородок
Иль погладит по щеке.
Клад и этот цел – он видит,
И старик безмерно рад,
Подрожит и, скорчась, выйдет,
Но замкнет и этот клад.
Между тем проходят годы,
Он дряхлеет каждый миг,
И могильный зов природы
Слышит трепетный старик.
Жалко старому два клада
Бросить в мире – приуныл.
Первый клад он в угол сада
Ночью снес и там зарыл.
Не ходи в людскую руку!
Спи тут! Дело решено…
Но – куда другую штуку
Скроешь? – Вот что мудрено.
Как бы женку-то припрятать?
Как бы эту запереть,
И замкнуть, и запечатать,
А потом уж умереть?
Вот давай ее он кликать:
«Душка! Эй, поди сюда!
Жаль мне – будешь горе мыкать:
Я умру – тебе беда!
Попадешь в чужие люди, –
Ведь тебя не сберегут,
Пух твоей лебяжьей груди
Изомнут и изорвут.
Ты слыхала ль от соседок?
Ведь другие-то мужья
Жен своих и так и эдак…
Уж совсем не то, что я!
Ты была мне что невеста
От венца до этих пор,
Я тебе и честь, и место,
Да и двери на запор.
А умру – подобной чести
Не дождешься никогда.
Знаешь что? – Умрем-ка вместе!
Смерть ведь, право, не беда.
Согласись, мой розан алый!
Средство мной уж найдено», –
Та в ответ ему: «Пожалуй!
Хоть умрем – мне всё равно»,
«Ну, так – завтра. Ты покайся
Прежде мне, открой себя, –
Ведь сосед-то наш, признайся,
Подговаривал тебя?»
«Что. таить, коль дело к смерти?
Я не отопрусь никак».
– «Ишь соседи! Эки черти!
Я уж знал, что это так.
Он хотел тебя, как видно,
Увезти, скажи, мой свет!»
– «Да; но мне казалось стыдно…
У него ж деньжонок нет;
Сам раздумает, бывало,
Да и скажет: «Подождем!
Ведь у скряги-то немало
Кой-чего – мы всё возьмем»».
«Ах, бездельник голоперый!
Ишь, так вот он до чего!
Человек-то стал я хворый,
А не то – уж я б его!»
«Успокойся же, папаша! –
Яну молвила жена. –
Вспомни: завтра участь наша
Будет смертью решена.
Ты и сам, быть может, грешен.
Как меня ты запирал
И замок тут был привешен –
Ты куда ходил?» – «В подвал».
«Может, душенька какая
Там была… признайся, хрыч!
Тяжкий грех такой скрывая,
Адской муки не накличь!
Ведь из аду уж не выдешь!
Что ж там было?» – «Ну… дитя…»
– «Незаконное! – вот видишь!
Говори-ка не шутя!
Грешник! Бог тебя накажет».
– «Что ты, дурочка? Мой сын
Мной не прижит был, а нажит –
Не от эдаких причин».
Призадумалась в кручине
Женка Яна, а супруг
Продолжал ей речь о сыне,
Разумея свой сундук:
«Мой сынок в пыли валялся,
Был в оковах, мерз зимой,
Часом звонко отзывался,
Желтоглазый был такой;
Не гульбу имел в предмете,
На подъем нелегок был, –
И уж нет его на свете:
Я его похоронил».
Тут порыв невольный взгляда
При улыбке старика
Обратился в угол сада
На могилу сундука.
«Что туда ты смотришь зорко? –
Подхватила вдруг жена. –
Там – в углу как будто горка, –
Не могилка ль там видна?
Не сынок ли твой положен
Там, куда ты так взглянул?»
Ян замялся – и, встревожен,
Помолчав, рукой махнул:
«Всё земля возьмет. И сами
Мы с нее в нее пойдем.
После все пойдут за нами:
Те все порознь, мы – вдвоем.
Завтра кончим!» Но настало
Божье утро, Ян глядит:
Женки словно не бывало,
Угол сада весь разрыт.
Что-то хуже смерти хлада
Он почуял и дрожит.
Вдруг пропали оба клада.
На столе письмо лежит.
Ужас кровь ему морозит…
То рука жены его:
«Твой сосед меня увозит
С прахом сына твоего».
Между 1842 и 1850
Звездочет
На острове Гюэне, близ Копенгагена, находилась обсерватория Тихобраге, устроенная для него королем Фридрихом II. Здесь знаменитый астроном занимался наблюдениями в течение двадцати лет. По смерти Фридриха Тихобраге должен был искать другого пристанища. Через 50 лет и следов огромного здания обсерватории уже не было, но остался еще один старец, который показывал любопытным место, где-то здание находилось, и рассказывал об астрономе, которого помнил.
Супротив столицы датской
Есть неважный островок.
Жил там в хижине рыбацкой
Седовласый старичок –
Стар-престар. Приезжих двое,
Путешественники, что ль,
Кличут старого: «Позволь
Слово молвить!» – «Что такое?»
– «Ты ведь здешний старожил,
Объясни ж нам: здесь каменья –
След какого-то строенья.
Что тут было? Кто тут жил?»
– «Рассказать вам? Гм! Пожалуй!
Человек я здесь бывалый.
Был тут, видите, дворец!» –
Старец молвил наконец.
«Как? Дворец?» – «Ну да, чертоги
С башней. Было тут тревоги,
Было всякого труда
При постройке. Сам тогда
Здесь король быть удостоил;
Фридрих наш Второй и строил
Всё своей казною». – «Вот!
Кто же жил тут?» – «Звездочет.
Весь дворец с огромной башней
Был ему что кров домашний,
Я прислуживал ему;
Вырос я в простонародстве,
А уж тут и в звездочетстве
Приучился кой к чему.
Служба всё была средь ночи.
Часом спать хочу – нет мочи,
А нельзя, – звезда идет!
Иногда, бывало, грезишь,
А за ним туда же лезешь:
Уж на то и звездочет!
Только он ее завидит –
Дело кончено! Тогда
Просто наша та звезда
Уж, сердечная, не выдет
Из-под глазу – нет! Куда?
Хоть с другими вровень светит,
А уж он ее заметит
И включит в свой список – да!
Нам, бывало, с ним в привычку
От поры и до поры
Поименно перекличку
Звездам делать и смотры.
Был я словно как придверник
Неба божьего, а сам
Что хозяин был он там –
Уж не то что как Коперник!
Тот, вишь, выложил на план,
Что Земля вкруг Солнца ходит.
Нет, шалит он, колобродит –
Как не так! Держи карман!
Вот! Ведь можно упереться
В Землю, – как же ей вертеться,
Если человек не пьян?
Ну, вы сами посудите!
Приступал я и к нему –
Звездочету своему:
«Вот, мол, батюшка, скажите!
Не попасться бы впросак!
Говорят и так и так;
Мой и темный разум сметил,
Что молва-то нас мутит.
Ведь – стоит?» И он ответил
Утвердительно: «Стоит».
У него ведь как в кармане
Было небо, лишь спросить;
Он и сам весь мир на плане
Расписал, чему как быть.
Я своими сам глазами
Видел план тот. Эх, дружки!
Всё круги, круги с кружками,
А в кружках опять кружки!
Я кой-что, признаться стыдно,
Хоть и понял, да не вплоть;
Ну, да где ж нам?.. Так уж, видно,
Умудрил его господь!
Нам спроста-то не в примету,
В небе, чай, кругов не счесть,
Смотришь так – кажись, и нету,
А ведь стало быть, что есть.
Да чего! Он знал на мили
Смерить весь до Солнца путь
И до Месяца; смекнуть
Всё умел. Мы вот как жили!
Да к тому же по звездам
Рассчитать судьбу всю нам
Мог он просто, как по пальцам,
Наверняк. Не для того ль
Здесь его и постояльцем
Во дворец пустил король?
Умер Фридрих – и прогнали
Звездочета, приказали
Изломать его дворец.
Я прощался с ним, – мудрец
0 Был спокоен. «Жаль, ей-богу, –
Снарядив его в дорогу,
Я сказал. – Вам до конца
Жить бы здесь! Теперь такого
Не добыть уж вам другого
Видозвездного дворца!
Просто – храм был!» Он рукою
Тут махнул мне и сказал:
«Этот храм всегда со мною!» –
И на небо указал.
1 Грустно было мне. Остался
Я как будто сиротой.
После ночью просыпался,
Смотришь – нет уж башни той,
Где и сон клонил, бывало;
Тут – не спится, дашь глазам
Чуть лишь волю, – те – к звездам!
Все знакомки ведь! Немало
Я их знал по именам,
Да забыл теперь; и входит
Дума в голову: наводит,
Чай, теперь свой зоркий глаз
Там он, звездочки, на вас!
На которую – не знаю…
Вот смотрю и выбираю, –
А узнать дай силу бог, –
Так бы вот и впился глазом,
Чтоб смотреть с ним вместе – разом;
Может, я б ему подмог
И отсюда!.. Глупой мысли
Не посмейтесь, господа!» –
И рассказчик смолк тогда,
Две слезы с ресниц нависли
И слились исподтишка
По морщинам старика.
Между 1842 и 1850
Стихотворения 1860-1870-х годов
И. А. Гончарову
(Перед кругосветным его путешествием)
И оснащен, и замыслами полный,
Уже готов фрегат твой растолкнуть
Седых морей дымящиеся волны
И шар земной теченьем обогнуть,
Под бурями возмужествуй упрямо!
Пусть вал визжит у мощного руля!
Вот Азия – мир праотца Адама!
Вот юная Колумбова земля!
И ты свершишь плавучие заезды
В те древние и новые места,
Где в небесах другие блещут звезды,
Где свет лиет созвездие Креста.
Поклон ему! Взгляни как триумфатор
На сей трофей в хоругвях облаков,
Пересеки и тропик и экватор –
И отпируй сей праздник моряков!
И если бы тебе под небесами
Неведомых антиподов пришлось
Переверстаться с здешними друзьями
Ногами в ноги, головами врозь, –
То не роняй отрады помышленья,
Что и вдали сердечный слышен глас,
Что не одни лишь узы тяготенья
Всемирного соединяют нас.
Лети! – И, что внушит тебе природа
Тех чудных стран, – на пользу и добро
Пусть передаст, в честь русского народа,
Нам твой рассказ и славное перо!
Прости! – Вернись и живо и здорово
В суровые приневские края,
И радостно обнимут Гончарова
И Майковы, и все его друзья.
Сентябрь – начало октября 1852
Человек
Много жизненных вопросов
Тем решив, что всё пустяк,
Жил когда-то грек-философ –
Удивительный чудак.
Он ходил как жалкий нищий,
Полунаг и босиком,
И питался грубой пищей,
Сыт был брошенным куском;
В бочке жил; лучами солнца
Освещаем и согрет,
Он героя-македонца,
Покорившего весь свет,
И царя, и полубога,
Гордой просьбой удивил:
«Отодвинься, брат, немного, –
Ты мне солнце заслонил».
О, давно минувши лета!
Незапамятная старь!
Днем, при полной силе света,
Диоген зажег фонарь,
И в толпе народа шумной
Он идет, кругом глядит.
«Ищешь ты кого, безумный?»
– «Человека», – говорит.
Строгий циник видел грека
И в хитоне, и в плаще,
Но не видел человека
И искал его вотще.
Если б шел он в век из века
Вплоть до нынешних времен –
И доныне человека
Всё искал бы Диоген!
Ход веков мы видим ясно,
Нам истории скрижаль
Открывает беспристрастно
Дней давно протекших даль.
Что ж там? – Несколько сокровищ,
Много хламу жизни сей,
Много там людей-чудовищ,
Лжелюдей, полулюдей;
Всюду брани, козни, ковы,
Видны – римлянин суровый,
Грубый скиф и хитрый грек;
Много смертных полудиких,
Много малых, горсть великих…
Где же просто человек?
Был один. Он шел без грома,
Полон истины огнем.
Можно было «Ессе homo!»
Смело вымолвить о нем.
Он на всех смотрел с любовью,
Всех к бессмертью, как на пир,
Призывал, и чистой кровью
Он своей опрыснул мир.
Этот мир был им испуган;
Он был схвачен, был поруган,
Был оплеван, был казнен
От ватаги фарисейской
Смертью крестного, злодейской,
И в венке терновом он
Оцет пил средь смертной жажды…
«Человек, однако, мог
Нам явиться хоть однажды?»
– Нет, о люди, то был – бог!
Не позднее 25 апреля 1853
