Владимир Алексеевич Колганов
Уходящее время
– Если неприятно вспоминать…
– Так кому ж понравится, если тебя держат за волосы и волокут по полу, заставляя признаться в том, чего не делала?
– Разошлись?
– Я после этого в чём была от него сбежала. На фига мне такие «удовольствия»! – снова затянулась сигаретой. – А потом… Потом отбила любовника у эстрадной дивы. С ней до сих пор носятся, на корпоративы приглашают, хотя давно пора выходить в тираж, внуков нянчить и писать мемуары. Это если грамоте её подучат… Представляешь, Витя жил при ней, как какой-то приживала, она ему люкс в гостинице снимала. А ведь талантлив, сам себе и композитор, и аранжировщик. Ах, как он пел! Его до сих пор на новогодние представления приглашают, хотя он уже совсем не тот, что прежде.
– Что ж, наконец-то повезло?
– Мы семь лет были вместе. Витя с утра до вечера в своей студии работает, а я помогаю, как могу. Прекрасное было время! Но всё, к сожалению, проходит. Я влюбилась в другого… Рустем, в отличие от Вити, вполне самодостаточный, независимый человек, из тех, кому принадлежит право решать, что нужно публике. Вплоть до того, чем её кормить на завтрак и на ужин… Он долго пытался меня завоевать, причём по всем правила осады – цветы, дорогие подарки… И я сдалась.
Вероника потянулась к бутылке коньяка, но я, понятно, не позволил.
– А что потом?
– Ох, лучше и не вспоминать! Будь его воля, сидела бы взаперти, время от времени удовлетворяя его похоть. А чуть что, порол бы плетью… Но до этого, слава богу, не дошло, поскольку я сбежала.
Грустная получается история. Мне уже не хотелось слушать продолжения, да и Вероника подустала. Самое время сделать выводы, но зачем, если и так всё предельно ясно?
Глава 12. А жаль!
О Веронике я вспомнил, когда пришлось достать вторую бутылку «Шато Лагранж». Всё потому, что не хотелось расставаться с Анной, однако нельзя же целый день провести с женщиной в постели, тут никакого здоровья не хватит, во всяком случае, у меня. В общем, вино французское, так что самое время рассказать Анне о парижских впечатлениях, тем более, что была ещё одна деликатная тема, к которой я был намерен Анну подвести.
И вот как Анна отреагировала на мой рассказ:
– Ты с ней хотя бы переспал?
– Да нет, даже мысли такой не было. Я оказался в роли исповедника, но одно с другим не всегда удаётся совместить.
Ну вот, вынужден оправдываться, а ей лишь бы подразнить влюблённого мужчину.
– Ладно, я не такая ревнючая, как её Рустем, – улыбнулась Анна. – А дети у Вероники были?
– Так я вроде говорил. Родила от того, с кем играла в «угадайку».
– А почему не сделал аборт?
– Возможно, хотела его на себе женить.
– Дурочка!
– У тебя такая мысль не возникала?
– Что дура?
Вижу, что обиделась.
– Да нет… Выйти замуж, завести детей.
– Во-первых, детей рожают, а не заводят, как комнатных собачек. – и впрямь обиделась. – И вообще, не лезь в мою личную жизнь! Что ты о себе вообразил? Думаешь, если писатель, так и я стану тебе исповедоваться?
Сейчас встанет и уйдёт. Видимо, тема для неё крайне неприятная. Но постепенно успокоилась.
– Понимаешь, женитьба это непременно дети. Года два-три уйдёт на связанные с этим хлопоты, а тем временем обо мне забудут. Придётся снова завоёвывать место под солнцем. И потом…
Анна замолчала, а я уже понял почему, но постарался сказать об этом как-то обтекаемо, не вдаваясь в ненужные подробности.
– Боишься потерять прежний шарм?
– Боюсь! Для актрисы внешний вид очень много значит, а я не хочу после родов играть домохозяек с толстым задом и обвисшими грудями, – потом лукаво посмотрела на меня. – Ну а как твоя Катрин? Мне Ляля говорила, что вы лет двадцать вместе. Дети у вас есть?
Удар в самую точку! Мы с Катрин не раз эту тему обсуждали, но ни к чему так и не пришли. Катрин вроде бы не прочь иметь детей, даже если пострадает её артистическая карьера, ну а я… Тут всё куда сложнее.
– Видишь ли, в чём дело, Аня. Возможно, мне не повезло, но я не знаю ни одной семьи по-настоящему счастливой. К примеру, сын балбес, из тех, кого принято называть «мажорами», а дочь только и делает, что таскается по клубам в поисках состоятельного жениха. Если подсядут на наркотики, тогда совсем беда! Да что далеко ходить, у Ляли есть сводный брат, давно уже уехал в Штаты, сделал там карьеру… А в голове такая муть, словно бы промыли мозги, лишив возможности здраво рассуждать.
– Это ты к чему?
– Я не хочу, чтобы в моей семье были вот такие дети.
– Тут многое зависит от тебя.
– Но не могу же я всё бросить и заняться воспитанием ребёнка! Да и гарантий никаких нет, что из него будет толк… Ты посмотри, что творится вокруг! Вся эта безумная гонка за деньгами, за удовольствиями, она способна затянуть любого…
– Но ты же устоял!
– Если бы так…
Анна с интересом посмотрела на меня.
– Так что же, ты вовсе не такой, каким я себе представляла? Умный, сильный, великодушный, эдакий образец кристальной честности и благородства…
– Это ещё откуда? С чего ты так решила?
Надо признать, что я никогда не пытался навешивать на себя подобные эпитеты. Разве что уверен был, что талантом меня Господь не обделил. Но ведь она об этом ни слова не сказала! Вот сейчас, глядя на меня, молчит, а я… А я не знаю, стоит ли её разубеждать или свести всё дело к шутке. Вот ведь как повернулось – исповедник сам вынужден каяться в грехах.
– Аня! Ты прочитай самый первый мой роман, я уж потом решишь, достоин ли я доброго отношения к себе или надо послать меня ко всем чертям.
Хорошо сказал! Похоже, ей понравилось:
– Если бы ты стал настаивать на том, что и впрямь «белый и пушистый», я бы от тебя ушла, окончательно и бесповоротно. – Анна улыбается, довольная результатами проверки. – Так на чём мы остановились?
Я в затруднении, а она ждёт ответа на вопрос.
– Вроде бы о детях говорили, – тут я вспомнил, о чём хотел её спросить: – Кстати, а у Лиз есть дети?
– Двое. От кого, не говорит, но у неё с этим всё в порядке.
– Небось, на митинги протеста с ними ходит?
– Это к вопросу о воспитании? Мне не приходилось на этих акциях бывать, поэтому не знаю.
Трудно поверить, что Анна не увлекается политикой. Попробую разговорить:
– Ну а права, свободы? Неужели тебе это безразлично?
– Всё прописано в контракте.
И как прикажете это понимать? Если бы так сказал успешный бизнесмен, я бы, наверное, не удивился. Там всё определяет меркантильный интерес – выгодно сотрудничать с властью, тогда и политические взгляды вполне определённые. По крайней мере, те, что выставляет напоказ. Но стоит измениться ситуации, всякое возможно. А потому, что конформизм сидит у них в подкорке, без этого они не выживут. Это только я как бы сам по себе до поры до времени.
Что ж, попытался протоптать тропку от Анны к Лиз и далее к Лёне Неваляеву, а там и до Костика недалеко – увы, не удалось. А напрямую спрашивать опасно, причём опасно не для меня – для Анны. Не стоит её в это дело посвящать. Вот если бы Катрин… У неё бы, наверно, получилось – как-никак успела кое-что усвоить, поскольку я времени даром не терял. Ещё когда летели из Москвы, намереваясь добраться до Таити, я ей преподал урок, такой, знаете ли, ликбез для начинающей разведчицы. С кем и о чём можно говорить, как исподволь затронуть в разговоре нужную тему, ну и, конечно, когда следует прекратить «допрос», чтобы не возникло подозрение… Надо же понимать, что летели в незнакомую страну. Скорее всего, это было излишне, поскольку к тому времени Катрин уже несколько лет прожила вдали от дома, так что научилась вести себя в чужой стране, не вызывая интереса со стороны спецслужб и местных аферистов. Ну а если в такой ситуации окажется Анна с её своеобразным восприятием жизни, эмоциональным, а не аналитическим… Впрочем, я могу и ошибаться на её счёт, но что-то подсказывает мне, что придётся действовать иначе, не ставя её под удар.
Пока Анна что-то искала в интернете, я прикидывал варианты дальнейших действий – не мог же остановиться на полпути, имея на руках информацию, которую сообщил мне Дубовицкий… Но тут вдруг из динамика ноутбука зазвучал «Take Five». Вообще-то, я предпочитаю «Caravan», но и эта джазовая композиция очень хороша. Анна сидела на тахте, прикрыв глаза и раскачиваясь в такт музыке. Где были её мысли в это время? Скорее всего, никаких мыслей не было – только наслаждение и больше ничего.
Снова покопалась в интернете и вот вскочила, обернулась в простыню и вдруг запела. Такое впечатление, что поют дуэтом… Я посмотрел на дисплей, а там она на сцене, поёт под аккомпанемент оркестра:
You blow a fuse
Zing boom
The devil cuts loose
Zing boom
So what's the use
Wow bam
Of falling in love?..
Это её «wow» напоминало пронзительный визг истерички, но, как ни странно, именно такой способ выражения эмоций соответствовал характеру персонажа, которого Анна изображала, стоя на эстраде. А что если она и впрямь такая, только тщательно скрывает? Тогда многое в ней становится понятно – внутри словно бы всё бурлит, однако надо сдерживать себя, поэтому то, что слышишь от неё, и то, что видишь, воспринимаешь более объёмно. Она вроде бы спокойна, но знаешь, что в глубине её души кипят шекспировские страсти. Нечто подобное бывает, если написал небольшой рассказ, но скрытый, неявно выраженный его смысл достоин многостраничного романа.
Самое время разобраться в её предпочтениях, от этого многое зависит – тогда можно составить целостный портрет, а потом уж делать выводы. Тот ли это человек, которому можно довериться в трудной ситуации, или всё же пустышка, не лишённая таланта. Иными словами, лицедей, комедиант, который способен лишь плясать под чужую дудку. Анна словно бы читает мои мысли:
– Русский шансон не выношу! Видимо, не так воспитана. Классическую музыку воспринимаю в умеренных дозах, исключительно под настроение.
Я не могу не спросить о литературных увлечениях, и вот что слышу:
– Гарри Поттер, «Властелин колец», приключения Фандорина…
Если бы лежал на верхней полке в курьерском поезде Москва – Биробиджан, так бы и свалился на пол. И пусть потом меня лечат доктора, пусть я сойду с ума – всё лучше, чем разочарование… Да, это Анна, но не та. А жаль!
Уже стемнело, когда я попрощался с Анной. Заснул, словно бы провалился в преисподнюю… Но и там она! В общем, приснилось, что решил написать портрет.
Глава 13. Портрет
Я смотрю на холст и вижу перед собой её. Вижу такой, какой только я, я один, могу её видеть. Гордую, независимую, с чуть насмешливым, немного удивлённым взглядом и уж, конечно же, с загадочной улыбкой на губах. Можете не сомневаться – я в неё влюблён!
Пожалуй, можно начинать. Сначала требуется подобрать для портрета нужный фон. Затем набросаю силуэт, в котором что самое главное? Главное – это её руки. Длинные, изящные пальцы рук. Одной рукой она держит сигарету, другая прикрывает ту самую ложбинку между ног, а кисть словно бы ниспадает вдоль бедра. Всё целомудренно, всё строго. Иначе и нельзя, поскольку грациозность позы как бы задана её характером.
А вот теперь доходит очередь и до лица. Глаза! Прежде всего – её глаза! Удивительно, но они у меня сразу получились. Да, да! Любой портрет начинается именно с глаз. Если есть глаза, тогда и лицо словно оживает.
– Нет, всё не так. Ты не понимаешь. Ты не прав. Я вовсе не такая, – вдруг говорит мне Анна.
Я пытаюсь ей объяснить, но она повторяет снова:
– Не то! Не так! – при этом корчит уморительные рожи, презрительно выпячивает губы, морщит лоб, даже её нос становится длинным и унылым. Унылый нос! Нет, надо же так написать!
Ну что ж, попробую исправить. Пусть будет небольшой такой, нет, скорее, уж умеренных размеров нос, пусть даже с маленькой горбинкой – это подойдёт? Молчит, не возражает. И то ладно! Однако смотрит настороженно, словно бы ожидая, а что ещё я сделаю «не так».
Я чувствую, что чем дальше, тем всё заметнее становится некая скованность в моих руках. Как бы не испортить! Когда всё сразу удачно получается, требуются осторожность и терпение.
– И долго это будет продолжаться? Не надоело тебе издеваться надо мной? Вот это грязное, неумытое, покрытое пятнами лицо – где ещё ты такое видел?
О, Господи! Ну как ей угодить? Сколько ещё это может продолжаться? Словно бы сварливая, вечно чем-то недовольная жена – ей только бы повод найти, чтобы к чему-нибудь придраться. В который раз пытаюсь втолковать, что пишу её такой, какой я её вижу. Я один и никто другой! И мне безразлично, какой её могут представлять себе другие. И уж точно на её собственное мнение мне начхать!
Старый я уже, чтобы следовать чьим-то прихотям. Иногда просто терпение теряю, готов всё бросить. Да, я готов уйти! А ты сиди вот здесь и жди, когда ко мне вернётся вдохновение. Или, если сможешь, сама возьми кисть в руки и пиши, может, кто-то и похвалит твою мазню. А меня уволь! И тогда прости, дорогая, и прощай. Поищи себе другого – отзывчивого и угодливого, готового потакать и ублажать.
Иногда мне кажется, что на мои старания, на поиски образа, на выбор позы, наиболее точно выражающей характер – на всё на это ей просто наплевать. Что ей только и нужно, чтобы лелеяли, чтобы ухаживали, как за чайной розой где-нибудь в дендрарии. И что вся её жизнь – это ожидание поливки. Только это и больше ничего! Ни интересных мыслей, ни добрых чувств. И минимум желаний. Впрочем, что касается желаний, тут я, наверное, неправ. Если начнёшь перечислять их, придётся слушать до самого утра. Нет уж, давай обойдёмся без претензий.
– И долго ещё ждать? Я даже у парикмахера никогда столько не сидела.
Ну, уж это вовсе чёрт-те что, то есть за пределами разумного! Для неё, что я, что цирюльник – всё едино! Нет, больше не могу. Всё! Ухожу! Где это видано, чтобы художника так унижали?
И вот теперь ты с удивлением глядишь по сторонам – куда же он ушёл? Да как так можно? Если уж начал, надо довести дело до конца. Совести у него нет – это про меня. А про кого ж ещё? Эх, дура я, дура! В кои-то веки заарканила на вид приличного мужика, так и тот оказался рохлей – сбежал при первом случае. Знаю я таких! Вот и этот – вроде бы с три короба вначале обещал, ну а дальше… Нет, надо что-то делать!
Кстати, очень интересно, что же такое она сможет предпринять. Было бы любопытно посмотреть, не правда ли? Ну а я? Что в состоянии предложить ей я? Да с какой стати она вообще ко мне пристала?! Будто нет других занятий. Стоило лишь кисти в руки взять, так теперь от меня уж точно не отвяжется. Я ведь вроде бы не просил ни о чём таком. А вот ей, я вижу, очень хочется…
Опять она смотрит на меня. Снова эта её странная, загадочная улыбка. Эй, милая! Ну зачем так смотришь на меня? Что хочешь мне сказать вот этим взглядом? И зачем только я с тобой связался? Будто делать больше нечего…
И вот я решаю высказать ей всё, что думаю. Самое время, иначе будет поздно…
– Я хочу, чтобы ты изобразил меня такой, какой представляю я сама себя.
Ведь слова не даёт сказать, опять она со своим дурацким мнением.
– Ну что ты говоришь? Почему я должен делать так, как нравится тебе? В конце концов, кто из нас художник?
– Ты.
– Надо же! Хоть в этом ты со мной согласна.
– Это не значит, что я готова принять всё, что приходит тебе в голову.
– Я пишу тебя и только тебя. Пишу так, как я тебя вижу.
– Видела бы мама, что ты со мною сделал.
Ну вот! Неужели из-за одного неудачного движенья кистью нужно каждый раз устраивать истерику?
– Сейчас поправлю, – взяв в руки кисть, я наношу на холст несколько мазков. – А по-моему совсем неплохо получилось. Ну что? Ты теперь довольна?
– Нет!
– Что опять не так?! – я мысленно хватаюсь за голову.
– Моя рука.
– Которая?
– Та, что держит сигарету.
– Что ещё случилось с рукой?
– Мне так неудобно.
Ну вот! Ей, видите ли, неудобно. А каково мне всё это выслушивать? Нет, не могу поверить. Просто дикость! Неужели ей приятнее держать сигарету не в руке? Да, да! Вот так, сдвинув в угол рта и зажав губами.
Если б знать наверняка, что тебе нужен всего-навсего партнёр, я бы не возражал. Тогда, милая, можно обойтись без сигареты. Посажу рядом с тобой этакого бородатого мужичка. Он обнимет тебя, ты положишь голову ему на грудь. Нет, ну почему я буду против?
А потому, что твой характер, каким я его представляю, он как кусок горного хрусталя – разбить его несложно, но потом уже не склеить воедино. Так что, извини, на сей раз придётся обойтись без мужика. А там, Бог даст, что-нибудь ещё придумаем.
– Нет, сигарета во рту мне тоже не подходит. Как же я буду говорить? И вообще, это было бы вульгарно. За кого ты меня принимаешь? Ты бы ещё в виде портовой девки меня изобразил!
Кто о чём, а эта – либо про мужиков, либо про девок! Кстати, на этот раз она, кажется, права. С этой рукой я и впрямь что-то напортачил.
И всё же, зачем она мне это говорит? Может быть, нарочно провоцирует? Ну уж нет, на меня подобные методы не действуют.
Интересно, что все её претензии начинаются обычно с мелочей. Скажет, ты не так сидишь, не так кисть держишь. И вообще – как это можно, четыре кисти растопыренными пальцами одной руки держать, ну а ещё одну кисть ухватить другой рукой и при этом что-то мазать? Где уж ей понять!
– А это… плоское. Эй, зачем? Что ты собираешься с ним делать?
– Милая, это мастихин. Иногда он лучше всякой кисти.
– Вот ещё! Ты бы ещё совковую лопату в руки взял. Самое подходящее для тебя орудие, – говорит она, а в глазах читается откровенная насмешка.
Нет, я так просто не могу! Всё вдохновение, весь настрой насмарку.
Надо же понимать, что я не агрегат какой-нибудь, не автомат для выпекания пирожков и даже не компьютер. Это его можно запрограммировать так, чтобы портреты рисовал. Заложил ему в нутро пачку фотографий – на, анализируй! Характерную позу выбирай, вычисляй типичный для неё угол наклона головы с точностью до градуса, и чтобы цвет лица не только соответствовал заданному освещению, но непременно гармонировал с тем, во что одета. Да, да, конечно, не забыть бы про её наряд. Что там сейчас в моде – Шанель или Версаче? Но откуда же мне знать?
Тут она мне говорит:
– Посмотри, что ты на меня надел! Это салоп какой-то, а не платье. Больше похоже на больничный халат.
– Если тебе не нравится, можешь его снять.
– Ой! Я так и поняла! Ты только этого и добивался. Сначала разденешь меня догола, а потом выставишь на вернисаже. Тебе лишь бы денег побольше получить за свою мазню.
Это уже слишком! Я бросил кисти и налил себе рюмку коньяка. Вот так всегда! Стоит только явиться вдохновению, так непременно что-нибудь произойдёт. То ли раздастся телефонный звонок, то ли в желудке заурчит, поскольку время подошло к обеду. А то вот некая нахальная мамзель начнёт выдумывать про меня отвратительные небылицы. Нет, надо с этим поскорее кончать, так дальше продолжаться не может. И я беру в руки мастихин, с каким-то ожесточением даже смешиваю краски и, тщательно примерившись, наношу на холст один за другим мазки.
– Нет, правда, с тобой что-то всё-таки не так.
Ну вот опять!
– Что ты имеешь в виду?
– Вместо того, чтобы пойти и закадрить девчонку, с утра до ночи картины малюешь. Тоже мне, занятие.
– Ты ничего не понимаешь.
– Если бы хоть продавал.
– Опять ты всё пытаешься свести к деньгам.
– А почему бы нет? Ты посмотри, как интересно живут люди. А ты со своими кистями да холстами возишься.
На этот раз я решил не возражать. Да что взять с неразумной? Если разубедить не в силах, так зачем корячиться?
– Ладно, ладно. Потерпи. Вот скоро закончу, уж тогда…
Пожалуй, тут я немного светлого переложил. Должна быть тень, иначе просто неестественно всё смотрится.
– И что тогда?
– Тогда поговорим.
– А что тебе мешает говорить сейчас? Ты языком, что ли, или всё-таки руками пишешь?
Вот это интересный вариант! Пожалуй, языком ещё никто не пробовал.
– Ты не ответил.
– Не мешай!
– Какой же ты невежливый! Налицо явные пробелы в воспитании.
– Ты-то наверняка заканчивала лицей для благородных девиц где-нибудь в Англии или в Швейцарии.
– Не дерзи! Я с рождения такая, от природы.
– Бедные родители!
– А вот за это можно схлопотать!
Ну-ну, я погляжу. Пусть только попробует.
И снова:
– Я не хочу вот так!
– Потерпи.
– Тогда возьми вон ту, самую тоненькую из твоих кистей. Хочу, чтобы ты писал меня только ею!
– Какое тебе дело, чем я пишу? Хоть пальцем, хоть ногтем, хоть гвоздём. Я знаю, что, чем, как и когда… Это только я один знаю!
– У тебя мания величия. На самом деле, ты понятия не имеешь, как надо писать.
– Ну, знаешь ли! Тогда бери кисти и пиши сама.
– Как это? Я не могу. Ты же понимаешь, что это невозможно.
– А мне какое дело? – я бросил кисти, мастихин и…
Ну вот! Ещё чуть-чуть и она расплачется. Надо бы её как-то успокоить.
– Вечно ты лезешь не в свои дела.
– Да, я такая!
Судя по всему, уже очухалась.
– Так чем же ты на этот раз недовольна? Что не так?
– Причёска. Где ты такого парикмахера откопал? Всё, что умеет, это стричь наголо.
– Ну, не знаю. По-моему чёлка получилась очень симпатичная.
– Тебе бы полагалось знать, что такие чёлочки уже не в моде.
– А что тогда?
– Придумай что-нибудь. Ты ведь у нас мастер!
Пытается иронизировать. И снова тяжкий вздох:
– Неужели я обречена?
– Опять не так…
– Мне надоело курить одну и ту же сигарету.
– Так брось!
– Я не могу!
Ну вот зачем опять с таким укором ты смотришь на меня? В чём я теперь-то перед тобою провинился? Чем заслужил такой суровый, даже чуть ли не презрительный взгляд? Не в том ли дело, что вся эта затея тебе совершенно ни к чему? Что тебе с этого портрета? Получится удачно – будут хвалить меня. А напишу нечто невразумительное – опять же мне достанется. В любом случае, славы это тебе нисколько не добавит. Скажут, ещё один мазила написал портрет.
И вообще, что-то ты себе слишком много позволяешь. Можно подумать, что ты здесь главная, я не я. Вот захочу, и тебя совсем не станет. Спрячу краски, вымою кисти, холст поставлю лицом к стене. И всё!
А иногда в голову закрадывается мысль, будто всё совсем не так, будто никакой я не художник. И на самом деле водит кистью по холсту неведомая мне рука. Будто она только и решает – где, что, зачем и как. Не было бы этого невидимого призрака, называемого вдохновением, ничего не смог бы написать. Только лишённая смысла, бесформенная мазня – ничего другого я изобразить не в силах.
Вот потому и прислушиваюсь, и жду, когда же это опять произойдёт. Когда унесёт меня в даль, наполненную яркими образами, странными силуэтами и прежде неизвестными мне, изумительными сочетаниями теней и красок.
И тут я понимаю – всё! Если ещё раз прикоснусь к холсту, непременно всё испорчу. Портрет наконец-то завершён. И получилось нечто! Я смотрю на неё. Я любуюсь ею! А она молчит, только с чуть насмешливой, загадочной улыбкой смотрит на меня. Видимо, на сей раз она довольна.
