Владарг Дельсат
Маленькая девочка. Обретение семьи
Починить ножки
⠀
Я бы, наверное, очень испугалась, если бы Герман меня не готовил заранее. Я видела, как он волнуется и как ему страшно, но мой жених улыбался, потому что «ура». Скоро меня заберут туда, где я буду спать, а в это время добрый доктор будет чинить мои ножки, чтобы я могла ходить. Пусть не сразу, а потом, но это потом наступит! Совсем скоро я смогу ходить! Сама! Своими ножками!
Герман обнимал меня, когда пришли меня перекладывать, когда укололи и надели маску. Он шел со мной до самых больших белых дверей, и я засыпала, глядя в его невозможные, волшебные глаза. Он смотрел на меня так ласково, обещая, что будет ждать; от этого совсем не было страшно, только сонно.
– Возвращайся поскорей, любимая, – сказал мне мой жених.
Он… он назвал меня любимой, значит, все не понарошку? Значит, он у меня действительно есть? И я засыпала счастливая. Мне снилось, как мы вместе ходим и плаваем, а еще – танцуем. Я однажды видела по телевизору такой красивый танец: мальчик кружил девочку, и она так счастливо смеялась… Я тоже так буду!
Герман, несмотря ни на какие уговоры, не мог усидеть на одном месте, он заглядывал в глаза каждому врачу, выходившему из оперблока. И каждый, каждый говорил мальчику, что все будет хорошо. Взрослые, куда-то спешившие люди в зеленых одеждах, останавливались, чтобы поддержать почти плачущего пацана.
– Не волнуйся, парень, все хорошо будет, – улыбнулся ему очередной доктор. – Твоя девочка будет жить, ходить, может быть, даже бегать.
– А вдруг… – прошептал Герман Штиллер. – Вдруг что-то случится.
– Не зови беду, мальчик, нельзя, – объяснил ему посерьезневший врач. – Нужно верить, что все обязательно будет хорошо.
– Я… я буду! – воскликнул мальчик.
Мама обняла его, грустно улыбнувшись. А доктор поспешил дальше, думая о том, сколько их, для которых оперблок – последняя надежда.
Операция закончилась, Рие перевезли в реанимацию, что было нормальным, и Германа к ней пустили сразу, чтобы он мог убедиться, что его девочка жива. С каждым днем Рие становилась все ближе мальчику, как рука, например – он просто не представлял себе разлуки с нею. Это понимали и мама, и папа. Ведь и девочка любила его так, как бывает только в сказках.
Потом я открыла глаза, и там был Герман. Он гладил меня и что-то говорил тихим голосом, но я все равно услышала. Потому что мне не приснилось – он называл меня любимой и самой родной. Я сразу стала такой счастливой, просто невозможно сказать какой! Поэтому я улыбалась и Герману, и маме, и папе, и доктору, и даже тетеньке… Встать было нельзя, но лежать без моего жениха я не соглашалась и приготовилась заплакать. Добрый доктор погладил меня и сказал, что хорошо. А что «хорошо» я поняла, только когда меня увезли из… этой… ну, где я лежала, и опустили на кровать, а рядом сразу же постелили и для Германа, чтобы я не плакала.
Оказалось, что и здесь я очень-преочень важная. Это меня так удивило, что я переспросила, а тетенька медсестра улыбнулась и погладила меня. Это ответ?
– Это ответ, родная, – объяснил мне мой мальчик. – Ты очень важная, потому что это ты.
– Я тебя люблю, – сказала я ему, потому что это ведь так и есть. – Ты самый-самый!
– Чудо мое, – улыбнулся мой жених. – Только мое, никому не отдам.
– Не отдавай меня, пожалуйста, – попросила я его в ответ.
Он пообещал, что никогда, а я опять стала очень счастливая. Потому что у меня есть Герман. И я у него есть. А еще у нас есть мамочка и папочка, они самые лучшие и никогда нас не предадут… я верю…
Заживлялось хорошо, так доктор сказал, потому что на ножки надевали такой специальный аппарат, только я не запомнила, как он называется. А Герман сказал, что пока на ножки смотреть нельзя, и я не смотрела, потому что очень послушная, просто очень, даже мой жених сказал, что я послушная и лапочка, а еще любимая. Он начал мне это часто говорить, отчего в груди все замирало и хотелось все больше улыбаться.
Как-то вдруг я перестала быть плаксой… Может быть, это потому, что я буду ходить? Я это знаю, ведь так сказал Герман. А когда ножки поджили, нужно было делать массаж, и Герман меня гладил; это было так приятно, просто до мурлыканья, вот. Однажды я обнаружила, что у меня «там» растет шерстка и очень испугалась. Спросила маму, почему она растет, а мама улыбнулась, ответив, что я готовлюсь стать девушкой.
– Герман, а это хорошо или плохо? – сразу же спросила я своего жениха.
Он немного растерялся, а потом сказал, что все хорошо. Мы все равно друг друга не стесняемся, несмотря даже на то, что растем, потому что мы семья. Ну, я так думаю, а Герман просто улыбается и рассказывает, какая я хорошая. Он – настоящее чудо моей жизни. Наверное, я живу, потому что есть он.
– Ноги не болят? – поинтересовался доктор Маркони, а я ему честно ответила, что немножко. Он меня опять наругал, потому что я не сказала сразу, но очень мягко, мне даже не захотелось плакать. – Все хорошо будет, ты сможешь ходить.
Прошло две недели, и однажды мне показали ножки, которым не было больно. На них появились шрамики, но это не страшно, потому что Герману все нравится, а это самое главное. Теперь меня нужно массировать и тренировать, и тогда… Тогда однажды я смогу встать. Сама! Я буду стоять и обнимать моего Германа, как во сне, потому что он мое чудо. Самое чудесное чудо на свете. Я счастлива.
Мы уезжали, но я не плакала, потому что знала, что буду ходить, обязательно буду. И еще – танцевать, потому что добрый доктор Маркони исправил мои ножки. Это же счастье? Вот. А еще Герман, он радуется, наверное, даже больше, чем я, потому что мы есть друг у друга и так будет всегда. И папочка, и мамочка согласны, чтобы так было всегда, потому что это же Герман!
* * *
Пролетела зима, и вот в один прекрасный день… Очень прекрасный, не сомневайтесь даже, случилось то, что запомнилось навсегда. Меня подняли на ножки! Я стояла, держась за Германа, и плакала. Я просто рыдала, не знаю отчего, потому что меня держал Герман, а я обнимала его, почти повиснув, и плакала. Все вокруг было таким пугающим, потому что высоко же очень, непривычно.
– Маленькая моя, чудо мое, – шептал мне мой Герман.
Он понял. Разве могло быть иначе, ведь это же Герман! Я просто не могла поверить, что стою… Жалко, что недолго, но самое главное было в том, что я могла стоять! Я! Могу! Стоять!
– Умница, доченька, – погладил меня папочка. – У тебя все получится!
А мамочка плакала вместе со мной. Она была тоже счастлива.
Я давно забыла, что папочка и мамочка мне не родные, потому что они на самом деле родные. Они меня так любят! Я даже не представляла себе, что можно так любить. Иногда мне кажется, что я Германа люблю меньше, но мамочка сказала, что это разные вещи, потому что я их доченька. Сколько же нежности в одном только этом слове! Наверное, не все смогут это понять, потому что есть девочки, которые привыкли к тому, что есть мама и папа, которые любят так, как будто есть только доченька или сыночек на свете, а я… Это чудо, просто поверьте, настоящее чудо…
Прошло совсем немного времени, и я уже могла простоять целую минуту. Но однажды мне вдруг стало грустно. Почему-то накатила тоска и опустились руки, мне начало казаться, что я никогда не смогу ходить и что все, что было, мне приснилось. А потом я увидела во сне, что я опять Марьяна и меня опять бьют, только почему-то не попу, а… совсем другое место. Было так больно, что я закричала и открыла глаза, но сон как будто пришел со мной – я описалась чем-то темным, страшно испугалась и… не помню.
Проснулась я уже в трусиках, каких-то необычных. Меня обнимал Герман, а мамочка гладила по голове. Как только я проснулась, мне дали таблетку и сказали, что сейчас все пройдет. Оказалось, что у меня ме-на-рхе17. Я сначала не поняла, что это такое и почему так больно, но мамочка объяснила, что у всех девочек такое раз в месяц бывает и это значит, что я выздоравливаю. Потому что девочка становится целой девушкой, готовясь сделать малыша. Правда, до малыша еще долго ждать, но теперь мне нужно учиться не пугаться крови «оттуда». Оказалось, что я сильно напугала Германа своим криком, поэтому я долго извинялась.
– Прости, прости меня, – я обнимала своего жениха, потому что было очень страшно.
– Все хорошо, моя маленькая.
Герман был очень бледным, но не сердился на меня. Не знаю почему.
– Я не специально, – сказала я ему.
Мой жених засмеялся, а еще мамочка засмеялась, и папочка потом тоже улыбался. Это значит, на меня не сердятся, я даже спросила папу.
– Доченька, менструация – это нормально, – ответил папочка и снова улыбнулся. – Тебе не за что просить прощения, никто на тебя за это не сердится.
– Ты мне не веришь? – Герман притворился, что обиделся, но у него в голосе слышалась улыбка, а когда обижаются, то плачут, а не улыбаются.
И я тоже улыбнулась…
Целых пять дней «там» и в животике было больно, но таблетки помогали, поэтому я старалась не плакать, а меня хвалили и обнимали. Потом все закончилось, Герман меня помыл, потому что я боялась «там» касаться, а потом пришла мамочка и рассказала про прокладки, потому что тампоны мне нельзя, а прокладки – они на трусики клеятся и пьют кровь, которая из меня льется. Но это нестрашно, потому что у всех девочек такое есть, поэтому бояться не надо. И я не боялась, потому что мамочка так сказала. Поэтому я улыбалась. А мамочка рассказывала, как надо правильно за собой ухаживать и как мыть, потому что я же буду ходить и мне нужно будет. Обязательно!
Реабилитация
Хотелось бы сказать, что я просто встала и пошла, но это оказалось не так просто. Сначала была гимнастика. Она бывает двух видов – пассивная и активная. Пассивная – это когда моими ножками шевелят, а я ничего не делаю. Герман поднимал мне ноги, и это поначалу было больно, не очень сильно, но все-таки, потому что они же отвыкли… И массаж… нужно массировать с силой, чтобы не застаивалось что-то там, я не помню что. Каждый день Герман меня массировал, и папочка тоже, а мамочка нет, потому что это тяжело. А потом началась активная гимнастика…
– Я устала. Может, ну его, останусь в коляске? – почти плакала я, но Герман меня уговаривал.
– Нельзя сдаваться, любимая, – шептал он мне и целовал так нежно-нежно, что у меня появлялись силы. – Давай еще разок попробуем?
– Я не могу уже, – хныкала я, как совсем маленькая, когда уже никаких сил не оставалось, но мой жених… Какое счастье, что он у меня есть!
– Еще разок, а потом я тебя размассирую, – обещал он мне и всегда выполнял свои обещания.
Мышцы сопротивлялись и болели так, что я плакала. Но это было очень нужно. Если бы не Герман, я бы сдалась, даже мамочка и папочка не помогли бы, наверное. Он как-то находил слова и целовал… А однажды даже в губы поцеловал, и я почувствовала себя такой счастливой…
Все равно это было очень тяжело. Мы занимались, наверное, месяца три, чтобы я могла встать и сделать свой первый шаг. Здоровые девочки, может, и не поймут меня, но ведь это же первый шаг! Самый первый, и я его сделала! Мой Герман держал мои руки в своих, а папочка подстраховывал, и я… Я это сделала! Пусть первый шаг был маленьким, но я теперь знала, что буду ходить! Слышите, люди? Я буду ходить!
А потом надо было идти вперед, но я уже знала, что могу, и шла. Шаг за шагом, держась за руки моего жениха. А мамочка плакала, когда видела, как я иду. Я тоже плакала. Сначала от счастья, от того, что я могу. Потом от усталости, от боли, от тяжести… Но меня вел мой Герман. Опять уговаривая, снова находя слова…
– Я люблю тебя, – сказала я ему, почти упав.
Но мой жених меня поддержал. И опять повел по дорожке.
– Я люблю тебя, – ответил он.
И я знала, что это так, ведь это же мой Герман!
– Такое счастье, что ты есть, – призналась я ему, а он обнял меня крепко-крепко, и я была счастлива.
Пусть мне еще больно ходить, но я такая счастливая! Вечером я рассказывала мамочке, что я очень-очень счастливая, потому что у меня есть Герман и они с папочкой. А она плакала и говорила, что я самое большое чудо на свете.
Каждый день, понемногу надо было ходить. Остальное время я оставалась в коляске, потому что если много ходить – сердцу это не нравится, у меня темнеет в глазах, и я задыхаюсь. Уроки были все так же с кислородом, потому что папочке не нравится, как реагирует сердце. Но мы с Германом верили, что все будет хорошо. Потому что иначе просто не может быть.
А потом мне исполнилось тринадцать лет. Мне самой не верилось, что я жива и что хожу. Пусть немного, но хожу же! И это просто невыразимое счастье. Мамочка и папочка взяли отпуск на работе и отпросили нас из школы – потому что даже на домашнем обучении нужно из школы отпрашивать, так положено, – чтобы целую неделю побыть в Италии, где есть море, много песка и добрый доктор-ангел, который меня спас. Для него я даже прошла немного, а он так улыбался, что хотелось плакать, и я плакала, конечно, потому что я иногда плакса, теперь уже не так часто, как раньше, но я такая и с этим ничего не хочется делать. Потому что мне Герман разрешил, вот! Я чувствую, как будто стала старше, но для моего жениха я готова быть такой, какой хочет он. Потому что это Герман – самый важный в моей жизни человек. Ведь он, разрешив быть его невестой, спас меня тогда, в самом начале, когда я всего боялась.
Папочка и мамочка потратили свои сбережения и даже взяли кредит, чтобы поставить меня на ноги. Это… Это просто чудо, я, наверное, никогда не видела таких людей. А мамочка мне объяснила, что ради своих детей можно перевернуть небо и землю. А деньги – это неважно, потому что важна я… Могла ли я подумать три года назад, что буду важной?
– Пойдем плавать, – предложил мне Герман.
В этом году в Италии очень жарко, поэтому нам разрешили плавать.
– Да, любимый, – ответила я ему, потому что это правда.
С трудом поднявшись из кресла, я медленно пошла рядом с ним к плещущейся полоске воды. Идти по песку было очень тяжело, но я смогла, а потом мои ноги обняло море. А животик – руки Германа. И я опять была счастлива, потому что это же он…
Мы плескались в воде, мне совсем не было тяжело, но потом я не смогла нормально выйти. От этого я сильно испугалась и описалась, только в море этого не видно было. Когда я пугаюсь, то становлюсь очень маленькой, а когда нет, то я большая-пребольшая. Но тут мне стало страшно, случилась неприятность и еще я заплакала, а Герман… Он меня поднял на руки. Ему было тяжело, я же видела, но он нес меня к коляске и улыбался. Это было такое чудо…
* * *
В клинике доктор Маркони сказал, что я молодец и у меня все будет хорошо, только нужно каждый год приезжать. Это было так радостно – я молодец, потому что так сказал доктор, который ангел для всех таких, как я. Потом я увидела в холле девочку в коляске. Она выглядела очень растерянной. Рядом стояла и гладила ее, наверное, мама. Когда такая нежность – это точно мама. Девочка почти плакала, и тогда я подъехала к ней в коляске и встала из нее, чтобы присесть рядом.
– Не бойся, – сказала я незнакомой девочке. – Доктор – настоящий ангел, он обязательно тебе поможет.
– Я верю, – ответила она.
А моя мама рассказывала ее маме обо мне. И на лицах у всех появлялись улыбки. Потому что счастье же.
Мы вернулись в Германию, и почти сразу папочка получил какое-то письмо. Он прочел его, а потом сказал мне, что будет сюрприз. Я люблю сюрпризы, а еще люблю быть маленькой. Иногда мне кажется, что я навсегда такой останусь; Герман говорит, что не надо об этом думать, потому что все придет в свое время. Я и не думаю, потому что мне так хорошо. Ходить мне еще сложно, даже очень, но папа запретил перегружать сердце и… ой! Доктор же сказал, что у меня обязательно когда-нибудь будет малыш. Я смогу! Я такая счастливая была, и мне показалось, что он понимает мое счастье.
Так вот, о сюрпризе. Однажды утром мы сели в мамину машину и поехали куда-то далеко. Я не спрашивала куда, потому что сюрприз же. Нельзя спрашивать, а то еще сюрприз испортится, и папа расстроится. А папу нельзя расстраивать, и маму нельзя, а Германа вообще невозможно. Поэтому мы ехали, а я предвкушала. От родителей и Германа любой сюрприз в радость, даже… Но о ремне думать нельзя, мне Герман запретил, так и сказал: «Даже и не думай». За это время я уже, наверное, привыкла к тому, что я очень важная и бить меня не будут, потому что тех, кого так сильно любят – не бьют. Даже если наказание… Папочка сказал, что меня не за что наказывать, а мамочка просто погладила.
Мы ехали, я прижималась к Герману. Из-за тренировок у меня иногда появляются судороги ног, это больно, а иногда тяжело дышать, для этого у нас есть мобильный концентратор. Мне, кстати, уже легче произносить сложные слова, и я их не забываю. Это очень радует родителей и Германа. Папочка что-то сделал, и теперь я их дочка, но мы сможем пожениться потом с Германом, если… если он захочет. Когда я думаю о том, что он может не захотеть, то плачу. Папочка видел, как я плачу, и даже расспросил об этом, а потом наругал, попросив доверять жениху. Я пообещала, ведь это же Герман.
Мы приехали в какой-то город, сразу же заселились в гостиницу, чтобы покормить меня, а потом и поспать. Из-за меня папа едет медленно, потому что укачивает сильно. Если другие это расстояние пролетают часа за три, то нам почти весь день нужен, но я уже не думаю, что ненормальная или неправильная, потому что я особенная у мамочки и папочки. А у Германа я самая лучшая, он сам так сказал. А мой жених… Он жизнь моя, душа моя, без него не будет и Рие.
Мы остановились в отеле, поели и улеглись спать. Интересно, какой сюрприз приготовил папа? Герман лежал рядом со мной и рассказывал, какая я хорошая, как он меня любит, а потом я рассказывала ему, что он мое… все. Совсем все на свете. Мы обнимались и даже целовались. Совсем по-взрослому, меня мой жених научил! Я просто плыла в нежности, ведь это же он. И я… Мы навсегда вместе, так Герман сказал, разве ж можно ему не верить?
* * *
Утро началось, как и каждое утро: туалет, это важно, потому что от напряжения могу не удержаться, гимнастика, массаж, таблетки, которые до завтрака, завтрак, таблетки, которые после завтрака, опять гимнастика, чуть-чуть походить, массаж, душ, и… И мы поехали к нашему сюрпризу. Всю дорогу папа уговаривал меня не сильно волноваться, потому что сердечко может быть недовольно. Я сказала, что очень постараюсь.
Мы подъехали к обычному дому, на пороге которого стояла улыбающаяся тетя. Она смотрела, как меня вынимают и пересаживают, потому что сама я сразу после машины не могу – сначала надо массировать, а потом я смогу немного походить. Но папа сказал, что мы в гости приехали, поэтому не надо меня мучить. Зачем-то Герман начал меня уговаривать не протестовать против кислорода, и я согласилась. Странно, я же никогда не сопротивляюсь, потому что послушная, но сегодня почему-то разволновалась. Наверное, потому что сюрприз.
Меня подвезли к женщине, и мы представились друг другу. Папа улыбался так хитро, что мне стало беспокойно.
– Габриела Шмидт, Герман Штиллер, – сказал папа, показав на нас.
Я увидела, что женщина очень удивилась. У нее глаза стали большими и круглыми, как у совы, наверное.
– А это, дети, позвольте вам представить, – улыбнулась мамочка, – Аннемария фон Кшиштофф.
Я чуть не задохнулась от изумления, но концентратор мне не дал этого сделать. Это же та тетя, которая написала книжки про мальчика, которого обижали18. Все вошли в дом, а я ехала рядом с ней и просила разрешения ее потрогать. Тетя Анне – она сама так попросила ее называть – сказала, что пишет историю о мальчике, но не знает, откуда мы узнали об этом, ведь эту книгу еще никто не видел.
Я рассказала ей про девочку, которая была никому не нужна. Я описала историю жизни Марьяны, и плакали все, даже прижимавший меня к себе Герман. Тетя Анне сказала, что не знала о том, как плохо быть никому не нужной. А потом папа вспомнил, как я испугалась фамилии Шмидт, и все невесело посмеялись. Мы еще долго беседовали. То Герман, то я говорили о том, как мне было тяжело поначалу, как я была счастлива, что не маг. Потом тетя стала серьезной и спросила, действительно ли сказка такая страшная? А я… я плакала. Потому что я согласна и на фенке, и на линдворма, лишь бы были мамочка и папочка, а за Германа я даже на Фафнира согласна. Тетя сказала, что постарается, чтобы любовь была настоящей.
