полная версия

Владарг Дельсат
Маленькая девочка. Обретение семьи

Полная версия

Жених

Мы приехали не на кладбище, а в какой-то дом. Там нас встретила женщина, но не такая, как та, что приходила в палату, а совсем другая. Она была доброй. Сказала, что зовут ее тетя Эльза, но я могу называть… мамой. Я опять плакала, потому что у меня появилась мама, настоящая, представляете? А тот, которого я назвала смертью, оказался папой. А кудрявого мальчика звали Германом. Я совершенно точно попала в сказку, потому что такого со мной произойти не могло.

– Хочешь, мы тебя удочерим? – спросил новый папа.

– А можно не удочерять? – поинтересовалась я и сразу же объяснила. – Ну как бы понарошку, я тогда буду представлять, что Герман мой жених и у меня будет будущее.

Папа улыбнулся, а мальчик – он тоже слышал, что я сказала, – кажется, хотел заплакать.

– Тебе нужен жених для будущего? – заулыбалась мама.

– Ну, если есть жених, – рассказала я свои мысли, – тогда когда-нибудь будет семья… Я знаю, что все равно умру, но просто понарошку, можно?

Мама заплакала и разрешила, а Герман обнял меня и рассказывал, какая я хорошая. Стало так тепло-тепло, что прямо невозможно как. У меня совсем не было слов, а только слезы. В этот день я много плакала, больше, чем, кажется, за всю жизнь.

За обедом оказалось, что силы воли у меня мало и от боли льются слезы. Папа меня даже наругал немножко.

– Нельзя терпеть боль, – сказал он, погладив меня. – Если больно, нужно сказать.

Я была готова к тому, что папа ремешок возьмет, а он гладил и ругал так мягко, что опять хотелось плакать.

– А ты меня психиатру не отдашь? – спросила я, потому что… ну… – Не надо психиатру, пожалуйста.

– Бедный ребенок, – обняла меня мама. – Что же ты пережила…

– Никто тебя не отдаст никакому психиатру.

Я заметила, что от этого слова Герман сильно побледнел. Наверное, он тоже боялся того обманщика. А папа рассказывал, что он поможет сделать так, чтобы не болело. И я поверила, конечно. А Герман взял ложку из моих дрожавших от боли рук и начал меня кормить, как маленькую. Есть не хотелось, но я же послушная…

– Давай еще немножко покушаем, – сказал мне мальчик. – А потом будешь отдыхать, а я пока уроки сделаю.

– А можно и я с тобой? – попросила я, как могла жалобно, и мой «жених» согласился.

Герман совсем не возражал против того, чтобы быть женихом. Я его даже спросила почему, а он ответил:

– Ты чудо. – И погладил по голове так ласково, что я зажмурилась от удовольствия.

Ой, забыла! Оказалось, что мне десять лет и до страшной академии еще почти год. А в зеркале я не похожа на Марьяну, вот совсем. Значит, точно умерла и стала новой. В книжках писали про такое, не помню, как называется. А академия в книжке была, ну я и подумала, что, если фамилии такие же, значит я в книжке, правильно?

Герман сел за уроки, а я подкатилась поближе, чтобы не мешать, но тоже что-то делать. Он положил передо мной книжку по истории и строго-настрого наказал ему не мешать. Поэтому я читала историю и не мешала, вообразив себе, что если я ему помешаю, то он сильно расстроится, а расстраивать своего «жениха», пусть даже и понарошку, но все равно не хотелось. Герман решал пример и расстраивался, потому что что-то не получалось. Заглянув в тетрадку, я почти сразу увидела, что в самом начале он минус на плюс перепутал. У меня тоже так бывало, поэтому я и увидела. Я сидела и мучилась, Герман тоже мучился, поэтому я и не выдержала.

– Герман, – тихо позвала я его и потрогала за рукав. – Можно я тебе немножко помешаю, а ты меня за это побьешь?

– Ох… – Сначала мальчик рассердился, но потом, услышав, что я предлагаю, просто обнял и прижал к себе. – Котеночек ты мой. – Это было так нежно, что я всхлипнула. – Что случилось у моей хорошей?

Герман был как будто намного старше меня, мудрый, такой добрый и ласковый… Я просто не могла не плакать.

– Ты тут минус с плюсом перепутал, – осторожно показала я и сразу же зажмурилась от страха.

– Спасибо, котеночек, – мягко поблагодарил меня мальчик и погладил, отчего глаза сами открылись. Почему-то он совсем на меня не сердился, несмотря на то что я ему помешала.

А потом он быстро доделал уроки и начал спрашивать меня по истории – ну, то, что я прочитала. Где-то в середине стало почему-то страшно, а Герман это как-то почувствовал и прекратил спрашивать, хотя я ожидала, что он начнет меня ругать, потому что я половину забыла. Но мой «жених» как-то обо всем догадался, отложил книжку и принялся меня обнимать, а потом уложил в постель и хотел уйти, но я посмотрела так жалобно-жалобно, что он остался.

 
 * * *
 

За ужином я опять не могла поесть сама, меня Герман покормил, а папа почему-то хмурился. Мне стало немного страшно. Если бы не памперс, то я, наверное, описалась бы, но новый папа все предусмотрел, и я просто… ну…. Папа сказал, что после ка-те-те-ра многие писаются и ничего страшного в этом нет, подгузник – это для того, чтобы мне было комфортно и я не плакала. Было так странно, оттого что кому-то есть до меня дело. Папа еще сказал, что он будет думать, как мне помочь, а я немножко боялась.

Когда я была Марьяной, меня наказывали по вечерам, поэтому и сегодня я без напоминания подъехала к папе и с трудом полезла на его колени животом, чтобы он мог меня наказать, ведь я очень провинилась.

Папа даже не понял, что я делаю. Он молчал и только придерживал меня руками, чтобы я не упала.

– Что ты делаешь, доченька? – спросила мама.

– Ну, я провинилась сегодня, – отдуваясь, объяснила я ей. – Значит, мне положен ремешок.

Оглянувшись, я увидела, какие большие глаза у Германа. Он сильно удивился, а почему, я не поняла.

– А как ты провинилась? – уточнила мама, что-то показав папе.

Тот поднял меня и уложил животом к себе на колени. Юбку я задрала сама, а трусики, ну, которые подгузник, сдвинуть не получилось.

– Ну, я отвлекла Германа, потом не смогла сама поесть и еще… – отвечала я все тише, потому что опять стало страшно. – Еще не все ответила…

– Герман? – позвала мама.

– Рие мне с примером помогла. А то, что не все запомнила по истории, так и не ожидал никто, – пояснил «жених».

Он как-то сразу начал меня называть «Рие», а не «Габриела», а я не против, потому что звучало это очень нежно. Что Герман делал сейчас, мне было не видно.

– Доченька, ты хочешь, чтобы тебя наказали? – наконец подал голос папа и погладил меня по спине. – Или просто думаешь, что все равно накажут?

– Когда наказывают, мне легче дышать и не так страшно, – призналась я, сжавшись. Ну, а вдруг прогонит?

– А боишься ты боли?

Папа, конечно, почувствовал, что я сжимаюсь, поэтому еще и по голове погладил.

– Что прогонят, – тихо ответила я.

Жалко, что в такой позе мне не были видны их лица.

Тут папа пересадил меня обратно в кресло. Он поднялся и куда-то ушел, а потом вернулся со стетоскопом – это такой аппарат с двумя трубками, которым грудь слушают.

– Тебя никто никогда не прогонит, – строго произнесла мама. – Ты наша доченька навсегда, запомнила?

– Да, – кивнула я, отчего в глазах немного потемнело. – А по попе?

– А по попе ты не заслужила еще, – задумчиво пробормотал папа, что-то слушая. – Вот кажется мне, это рестрикция³, но откуда?

– От анамнеза⁴ зависит, – непонятно сказала мама.

Она поднялась, подошла ко мне, присела на корточки и обняла. Мне стало так тепло, что я совсем расслабилась.

– Ты не знаешь, где жила?

– Точно не знаю, но, кажется, в кладовке, – ответила я то, что читала в книгах, когда была Марьяной.

Мама сделала большие глаза, а Герман уже и вовсе напоминал сову. Он смотрел на меня даже не моргая, а потом кинулся обнимать, обещая, что никто и никогда меня больше не тронет.

Папа куда-то уехал, потом вернулся с большим синим цилиндром. Оказалось, что это медицинский кислород. Мне на лицо надели маску, и дышать сразу стало очень легко, а папа просто вздохнул. А на мой палец нацепили такую… прищепку⁵. Она светилась красным, и папа смотрел в экран небольшого прибора и гладил себя по голове. Потом мама со мной долго разговаривала, все расспрашивала меня, почему я думаю, что умру. Ну я и рассказала все, что знала. Потом меня помыли и уложили спать, прямо с маской, прищепкой и прибором. Было немного жалко расставаться с Германом, но, может быть, я завтра проснусь?

Я спала, смотрела какие-то совершенно волшебные сны и впервые не хотела умирать. Я видела, как уже большой Герман надевает мне на палец колечко, называя любимой. Жалко, что это только сон…

Цена

Эльза сидела рядом с Герхардом, рассказывая то, что ей удалось узнать от Габриелы. Герман честно подслушивал. Во-первых, ему было интересно. Во-вторых, называя мальчика «женихом», девочка задевала какие-то струны в его душе, заставляя разобраться в ситуации. Как еще раздобыть информацию, Герман не знал, поэтому притаился за диваном, слушая беседу родителей, чего раньше не делал.

– Синдром Элерса – Данлоса ⁶ , – задумчиво повторил за супругой мужчина. – И болевой синдром высокой интенсивности, потому что все делала через «не могу». Надо разобраться, как ей облегчить боли.

– Спроси коллег, чего проще, – улыбнулась жена.

Эльза видела и боль Габриелы, и «откат» ⁷ по возрасту, что опять же говорило об очень непростой жизни ребенка, но она верила в мужа. А прежними опекунами-садистами уже занимались полиция и психиатры. В школу, куда ходила девочка, полиция тоже наведалась и обнаружила там множественные нарушения.

В этот момент Герман не выдержал и подал голос.

– Папа, когда Рие кивает, у нее синкопе ⁸ , – поделился своими наблюдениями мальчик.

– Да, надо посмотреть шею, – кивнул Герхард, жестом подзывая сына. – Ты как насчет того, что стал «женихом»?

– Ей это очень нужно, папа, – серьезно ответил Герман. – А не любить Габриелу невозможно. Пусть хоть мужем зовет, лишь бы жила.

В этой фразе было столько нежности, что Эльза внимательно взглянула на сына и опять чему-то улыбнулась.

– Значит, я покопаюсь в литературе и поспрашиваю коллег, – решил доктор Штиллер. – Пока не разберемся, как облегчить состояние Габриелы, обращаемся с ней, как с пятилетней – максимум ласки и заботы. И надо будет решить с кислородом… Утром отвезем девочку в больницу и будем искать.

– Главное – чтобы она не подумала о предательстве, – тихо произнесла женщина. – Она и так считает, что долго не проживет…

 
 * * *
 

Проснулась я снова в больнице. Как это узнала? По запаху и писку рядом. Наверное, я опять умерла… Интересно, я все еще фрау Шмидт или теперь меня зовут иначе? Открыв глаза, увидела Германа. Он сидел рядом и гладил меня по голове. Значит, Штиллеров у меня не отняли. От этого стало тепло. Заметив, что мои глаза открылись, мой «жених» наклонился и поцеловал их – насколько это было возможно с маской.

– Напугала ты нас сегодня, котеночек, – сказал Герман. Очень ласково, между прочим. – Сейчас я папу позову, и будет обследование, а потом домой, да?

– Да, – прошептала я, ловя его руку. – А можно… чтобы ты был рядом?

Может быть, он и не хочет, а я его заставляю? Но мне это так нужно – просто нет слов как!

– Конечно, я буду рядом, ведь ты моя невеста.

Он произнес это слово так, как будто оно не понарошку, а на самом деле. От этого опять захотелось плакать.

– Я тебя люблю, – сказала я ему.

«Жених» только улыбнулся и ответил, что все будет хорошо. Я ему верю, потому что это Герман.

Чуть погодя из меня высосали кровь, а потом покормили и начали возить на рентген и в такое большое кольцо, в котором громко и страшно. Странно, но я как будто стала совсем маленькой. Наверное, это пройдет, хоть и не хотелось бы, чтобы проходило. Папа принес такой воротник специальный, надел мне на шею и велел не снимать, а то будет очень плохо. Но я же решила быть послушной? Так и сказала папочке, что я послушная, хотя кивать теперь не получается. Зато стало легче дышать, даже когда маску сняли, чтобы еще раз покормить. Меня Герман покормил, потому что я его котенок, он сам так говорит. Так тепло быть чьей-то…

Потом мы поехали домой. Герман сказал, что мы теперь будем вместе спать, потому что жених и невеста, но я догадалась почему. Если опекуны сильно били, то ночью могут быть кошмары, а каждый день просыпаться в больнице плохо – кому угодно надоест. А я не хочу, чтобы надоело маме и папе… И чтобы Герману надоело… Потому что я без него, наверное, уже не смогу. Как мало времени прошло, а он уже стал для меня дороже всего. Почему так? Я не знаю…

– Ну что, котеночек, давай я тебе помогу.

Мой жених – наверное, уже не понарошку, пусть даже он выберет не меня, но я просто буду верить, потому что надо же во что-то верить, – он очень ласковый, а я его не стесняюсь, чего тут стесняться-то…

– Ты чудесный, – сказала я ему, отчего была поцелована в животик, потому что Герман надевал мне подгузник – мы ехали домой. – Тебе совсем не противно?

– А кто будет говорить глупости, у того попа болеть будет, – улыбнулся мне жених.

– Я согласна, – улыбнулась я ему, потому что действительно на все согласна, если это будет он. А Герман меня просто обнял, прижимая к себе, отчего опять стало тепло.

Дома меня расположили в кресле. Оказалось, что с воротником я нормально дышу и мне не страшно, и на ночь его не снимут, конечно, чтобы я сладко спала. Пока Герман куда-то уходил, я начала отвлекать маму Эльзу своими глупыми разговорами. Мама отложила все, чем занималась, и принялась слушать меня.

– Для меня Герман вдруг стал самым-самым, – сказала я. – И я на все согласна, если это будет он, а почему так, не знаю…

– Импринтинг, – непонятно произнесла мамочка, а потом объяснила: – У тебя никого не было, а теперь появилась семья. Тебе внутри хочется стабильности, поэтому так и случилось. В этом нет ничего страшного, не пугайся.

– Я не пугаюсь, ведь это же Герман. Все, что он делает, правильно.

Мама покачала головой и отдала меня вернувшемуся сыну, а я… вцепилась в него. Вечером папа сказал, что Герман пока тоже поучится дома, потому что… Оказывается, я важная… Я совсем не поняла, как так случилось, что я вдруг оказалась важной. От этого снова захотелось плакать. Наверное, я плакса.

 
 * * *
 

Папа принес какие-то штуки, которые надел мне на руки. Штуки обхватили запястья, и те уже не сгибались так легко, зато почти совсем перестали болеть от каждого движения. Это была такая радость! А еще у меня появилась моя специальная щетка для зубов и особенные вилки-ложки. Сначала было страшно, но потом…

– Отчего ты плачешь?

Герман, кажется, испугался за меня, но я сейчас от радости плакала, потому что могу сама.

– Я могу… Понимаешь? Я могу! – Я действительно могла сама поесть, хоть и не быстро, но могла. И впервые сегодня почистила зубы без боли. – Я вас так всех люблю!

Это признание было самой настоящей правдой, потому что родители сделали чудо. Есть ли на свете магия, нет ли, но они сделали настоящее волшебство, и я теперь не беспомощная.

– Мы тебя тоже очень любим, – произнесла улыбавшаяся мне мама, а папа жевал, поэтому молчал, но он был с мамой согласен, я же видела.

Этот день стал самым счастливым в моей жизни. Я могу что-то делать сама, и меня любят.

Герман начал со мной заниматься, постепенно приучая к тому, что можно учиться. Только с письмом было сложно, но папа что-то придумал, и у меня появились специальные ручки. Теперь получалось выводить буквы без боли, хотя руки все равно очень уставали, поэтому немецкий я делала медленно. Герман сказал, что нельзя слишком сильно уставать и делать через «не могу», а я послушная же, это же Герман.

Так шли дни, я привыкала. К нам домой стали приходить учителя. Они очень хвалили меня, но оказалось, что без кислорода я совсем недолго могу учиться. Папа решал эту задачу, а я… У меня был Герман и кислород, поэтому я училась изо всех сил. А ночью жених теперь спал со мной в одной кровати. Почему-то я больше не просыпалась в больнице, а только у него на плече. Мой жених совсем не возражал, он просто следил за тем, чтобы я не умерла ночью, и я не умирала, потому что послушная.

В школу меня пускать не решились, а без Германа я не могла учиться, потому что плакала. Без него, один на один с учителем, было очень страшно. Я не знаю, отчего умерла прошлая Габриела, но не могла этому сопротивляться, потому что даже самые добрые учителя казались монстрами из сказки.

Однажды к папе пришел дядя в красивой форме, на которой было написано «полиция». Этот дядя долго разговаривал с папой, а потом Герман от меня почти совсем не отходил.

– Герман, я должна признаться…

Да, я решилась рассказать про то, что была Марьяной. Рассказывать о таком было очень-очень страшно, но это же Герман. Если прогонит, значит, я умру и все закончится, хотя жалко, потому что у меня впервые появилась семья, в которой меня любят. А инвалидная коляска – совсем небольшая плата за это. За тепло и ласку.

– В чем, мой котеночек?

Жених видел, как мне тяжело, поэтому принялся успокаивать и объяснять, что ничего не надо говорить, если это так трудно.

Но я должна была и рассказывала, а он только грустно улыбался, гладя меня по голове. А потом я рассказала про книжки и что там было написано. А Герман меня обнимал и говорил, что все будет хорошо, у нас есть родители, а у родителей – друзья, и еще есть страна, которая просто не даст нас всех в обиду. И я верила ему.