Виталий Святец
Ещё не поздно
– Все так, – отозвался один из неврологов. – Моя научная работа. Не терпится поглядеть, что там у пацана.
– А, – потянул Сергей, глядя на десяток зигзагообразных, бегущих по монитору около койки, линий. – Вы хотите записать эти данные сейчас и сравнить с тем, что было до инцидента, когда его лечили ваши коллеги, и если не будет совпадений…
– Значит в его голове не Семён, а Колек, – закончил Михаил. – Тшебинский.
– В точку, – невролог улыбнулся во все зубы.
– А, кхм… У меня два с половиной вопроса. Первый – простой. Чему вы радуетесь?
– Мы имеем фантастическую возможность задокументировать чудо, господин полицейский!
– Хо-орошо, годится. Есть над чем поразмышлять, хотя спорить не стану. Ну а объяснить-то вы это чудо медицинской терминологией сможете?
Лишь глухие звуки бури, что свирепствовала за стенами больницы, прерывали воцарившееся молчание.
– Нет, товарищ лейтенант, – Михаил Николаевич покачал головой. – Этого никто не смог до нас, и мы вряд ли сможем. Факт – фактом. Таких на планете наберется, может, два-три десятка. Но вот механизм…
– Список загадок Вселенной длинный, – грустно сказала своим воздушным голосом Кристина. – Переселение душ. Об этом писали, много…
– Да, но в основном беллетристы, – согласился Михаил. – Никак не врачи или ученые. У нас всего один способ…
Невролог меж тем объявил о начале записи показаний.
– Это недолго, – добавил он.
Неожиданно люминесцентные лампы в помещении начали мерцать. Та, что была над головой Сергея, и вовсе засияла солнцем на мгновение, но сразу же погасла.
Он некоторое время молча смотрел в потолок. Кристина сдвинула штору на окнах, и ее взору предстал шторм.
– Как бы не случилось аварии, – произнесла она, глядя в глаза стихии.
– Виноват, а… Никто не хочет обсудить то, что сказал мальчик?
Присутствующие повернулись на Петра Алексеевича.
– По поводу? – не понял Сергей.
– Освенцим, – директор детского дома опустил голову. – Он сказал «Освенцим». Надеюсь, экскурс в историю не нужен? Фашисты убивали там тысячами, десятками тысяч. Мужчин, женщин…
– Детей, – полицейский почесал затылок и, спустя мгновение, замер. – Стоп. Вы хотите сказать, наш друг явился в тело Семёна прямиком…
Кусочки мозаики враз собрались в ужасающую картину.
«Из Освенцима».
Ноги подкосились сами собой.
«Ребёнок из Освенцима».
Он отшатнулся, сполз по стене на пол и схватился руками за голову.
– Что такое?! – дернулись к нему присутствующие.
«Хвала армии червоной».
Лампы снова замерцали.
«Росьяне? Не фашишти?»
Все сошлось.
Сергею стало плохо. Сердце готово было проломить грудную клетку изнутри и выскочить наружу.
«Освенцим».
Полицейский наяву увидел картину глазами мальчика.
Он стоит посреди деревянного, полупрогнившего, ледяного барака, где на голых досках, на стертой в пыль соломе ютятся тысячи изможденных, голодных, больных людей, для которых смерть – избавление от пыток. Слышно, как гремят механизмы в печах крематория, что сжигает следы бесчеловечия Третьего Рейха. Мальчик устал. Голоден, истощен, напуган до смерти. Из него вылили несколько литров крови. Его сознание плавает в тумане на границе реальности.
Зима. Тьма. Ветер. Холод. Смерть.
Он слышал, что говорят немцы – войска Красной армии на подходе. Но их не видно. Он не знает, дотерпит ли, доживет ли.
В барак влетают фашисты. Они палками, кнутами и автоматами сгоняют всех с мест и гонят в сторону печи. Всех до единого. Их ведут в большое закрытое помещение. Там нет фонарей и воняет кровью и гнилью. Ад на земле.
В трубах в стене начинает что-то шипеть. Мальчик закрывает глаза в надежде, что сейчас все закончится…
– Товарищ лейтенант? – Кристина коснулась ладонью его щеки. – Что с Вами такое?
– Если он ребёнок из – Освенцима, – заговорил Сергей, вернувшись из омута своих мыслей. – Если вы все правы… То вот сейчас – о чем он думает? Очнуться спустя восемьдесят лет в другом теле. В другом мире, что пережил еще десяток войн. И первым… Господи, Зарницын, ты – дебил…
Он опустил глаза.
– И первым, что он видит – это то, что на него орёт человек в погонах. На едва знакомом языке. А в зеркале видит не себя, и даже не тень себя. Ему помощь нужна, психолог…
– Жаль, никто не сказал Вам раньше, что с детьми надо быть поаккуратнее, – хмыкнул Михаил Николаевич.
– Да откуда мне было знать, что там…
– А какая разница кто там?! – перебил его Петр Алексеевич. – Поздно в тебе проснулось сочувствие! Да, согласен, если все так, то Колек – ребёнок, которому не повезло, и это еще мягко сказано. Но и Семён, и я тебе уже говорил, много раз, что он – тоже ребёнок, и ему тоже не повезло. Много ты сделал, чтобы стало легче?!
«М-да, – подумал Зарницын. – Зашибательско, ничего не скажешь.»
– Ошибки случаются у всех, Петр Алексеевич! – выпалил он.
– А теперь вспомни, как ты бесился, когда это же тебе говорил Сёма!
Сергей постарался, но придумать ответ не смог и окончательно поник. Парировать было нечем.
– Не теми ты методами работаешь, Сергей Романович. Воспитывать розгами? Так и чем ты лучше него? И чем ты лучше…
Директор детдома осекся.
– Лучше…
– Не надо, – Сергей поднял руку. – Я понял.
– Понял он. Поздно ты понял, когда его… И вообще – где Сёма-то тогда? – с надрывом выпалил Петр Алексеевич, глядя на врачей. – Где?
Старший лейтенант тоже подумал об этом. Но сказать в слух не решился. Посмотрев на быстрой перемотке все события дня, он принялся размышлять над дальнейшей судьбой мальчика. Но вывод быстро напросился сам собой. И он никак не утешал.
– У него этих ЭЭГ в истории… – нарушил тишину невролог. – И ни одного совпадения.
Вновь красноречивое, звенящее безмолвие стало ответом.
– И… Кому будем звонить? – спросила Кристина, не особенно рассчитывая на какой-либо трезвый ответ. – В новости?
– Нет, – отозвался Зарницын, поднимаясь с пола. – В психоневрологический.
– Зарницын! – Петр Алексеевич встал. – Тебе что, опять надо по…
– В психоневрологический, – сказали врачи почти в унисон.
Директор замер и посмотрел на врачей преисполненным боли и ужаса взглядом. Но быстро понял – они правы.
– Но… – заговорил он, и его голос начал срываться. – Вы же не…
– Хотите Вы того, или нет, Петр Алексеевич, но суды чудеса не рассматривают. Единственный способ, – Сергей кивнул терапевту, – нормальные врачи. Вы, Николаевич, психиатры и так далее. А у них нет понятия «чудо», каким бы оно там ни было на самом деле. Зато есть понятие «недееспособный».
– Да как ты можешь?! – Петр Алексеевич тщетно искал поддержки в глазах присутствующих. – Кто бы там ни был, Сёма или Колек, это не важно! Если он правда секунду назад из концлагеря, это…
– Это все равно человек, который считает себя кем-то другим, – закивал Михаил. – Лейтенант прав – недееспособный. Да, я всеми силами души с Вами – мы видим феномен! Но чтобы спокойно его исследовать, чтобы помочь – другого способа нет.
Сергей Зарницын на секунду улыбнулся.
– Не обольщайтесь, Сергей, – со злобой бросил терапевт. – Я согласен с Вами вынужденно. Мне совершенно не по нутру то, что Вы сейчас действительно правы. Ну, хоть мечта Ваша сбылась – его признают невменяемым, а для Вас это вроде как гора с плеч.
– Да, – подтвердил Зарницын, глядя на мальчика, обвешанного медицинскими датчиками. – Только сейчас меня это почему-то совсем не греет. Теперь я не знаю, чем могу ему помочь. А я хочу помочь! Если ещё не поздно…
Михаил посмотрел на Сергея и коротко кивнул, будто принял извинения. Петр Алексеевич вновь сел, пытаясь своладать с эмоциями. Кристина, устремив взгляд куда-то в пол, переминалсь с ноги на ногу, не зная, чем себя занять. Невролог, не замечая никого и ничего на свете, впился глазами в графики, что усердно рисовал прибор.
Внезапно, с глухим раскатом грома, погас свет.
