Виталий Стальев
Кто водится в омуте
Я не ощущал, но шагомер показывал, что мы определенно набираем высоту. Мы прошли еще две тысячи шагов, ручеек сделался узеньким, неглубоким, звонко журчащим на перекатах валунов.
– Кажется, скоро выйдем к его началу, – пробормотал Бурый. Он тяжело опирался на палку, которую я срубил для него во время последней остановки. Силы старикана были на исходе.
Шедшая впереди Леночка вскрикнула. Мы поспешили догнать ее.
Леночка остановилась между двух деревьев, за которыми ручеек растекался вширь. И превращался в болото. На дальнем краю косым силуэтом застыл винт моего вертолета.
Сзади раздалось хриплое карканье. Это смеялся Славик.
***
– Мы тут умрем, – это Славик.
– Я думаю, мы уже умерли. В этой аварии. Ходим теперь по лимбу, – Леночка.
– Не говорите ерунды, оба. Что за глупости. Просто заблудились. Завтра попробуем снова, – Бурый.
– Хер я куда еще пойду, – Славик.
– Можем на ту поляну перебраться, – Леночка.
– Нет, нам надо выбираться отсюда, – Бурый.
Я наблюдал за этим советом директоров издалека.
Мы снова сидели на острове, жгли костер.
За время нашего отсутствия что-то незримо изменилось. Деревья совсем облетели, вода была усыпана жухлой коричневой листвой, словно накрыта деревенским тканым ковром. Некоторые приметы словно сместились. Вертолет должен был быть у меня за спиной, но я видел его краем левого глаза. Течение? Ну допустим.
Я еще не сказал Бурому, а сам он, еле живой от усталости, не заметил, что банки с запиской на острове не было, как не было и тряпки, привязанной к ней.
Отовсюду шуршало, шлепало, скрипело, стукало. Кто-то бормотал за кустами, кто-то шептался в верхушках деревьев, кто-то бродил вокруг в туманной зыби. Где-то плакали. "Свихнулся", – подумал я. И полез в рюкзак за самой ценной заначкой – бутылкой коньяка.
***
Пол-литра на четверых – особо не напьешься. Но затеплело на душе, заблестели глаза.
– Вряд ли в лимбе есть французский коньяк, – усмехнулся Бурый, подмигнул Леночке. – И копченая форель!
Леночка хихикнула. Славик дремал, приткнувшись кривым боком, оберегая руку. Над костром жирно перекатывался, рябил горячий воздух. И в этой ряби, в черноте, я заметил вдруг целенаправленное движение. Кто-то приближался из гнилой туманной темноты, из шелеста и хлюпанья. Ноги снова отказали мне, я зажал рот рукой, давя крик ужаса. Рядом захрипел Бурый, тоненько вскрикнула Леночка. Через дрожащий жар я узнал того, кто шел из болота. Это была директор бурения Елена Вадимовна Шольц. Она ступила на берег, словно Морра, и огонь погас.
***
Елена Вадимовна страшно изменилась. Она сгорбилась, тонкие руки в нехороших гниловатых пятнах свисали ниже колен. Кривые пальцы венчались черными звериными когтями. Рот на буром лице растянулся до ушей, большинство зубов выпало, но губы, как и прежде, были густо накрашены красно-оранжевой помадой, затекшей в трещинки кожи. Волос на голове почти не было, оставшиеся гнилыми клочьями липли к коже, обтягивающей неровный, бугристый череп. Одежда превратилась в грязные лохмотья, но лоскуты скрывали недостаточно, и в прорехах я видел ее обвислую серую грудь, лежавшую, как пустые мешки, на раздутом брюхе. Тварь, вышедшая из болота, хищно повела носом, явно не полагаясь на глаза, затянутые молочными бельмами. Одной когтистой рукой она опиралась о берег, стоя на трех конечностях, словно большая обезьяна.
– Обокрали! – прошипела она и ткнула пальцем в Бурого. – Все украли!
– Е…Елена Вадимовна, да вы что? Вы где были? Вы как? – забормотал тот, пытаясь подняться на трясущиеся ноги.
Я схватил его за запястье и дернул обратно к земле, себе за спину, заслоняя собой и старика и девушку. Леночка, впрочем, к тому времени уже упала в обморок.
– Уходи, убирайся! – закричал я на тварь, нащупывая на шее серебряный крестик. Точнее, я пытался закричать, но издал вместо этого придушенный писк.
Старуха расхохоталась, выгребла пригоршней из обрывков воротника и показала мне свой крестик, и даже обсосала его нечистым ртом. Потом она опустилась на четвереньки и медленно, наслаждаясь нашим ужасом, поползла через остывшее костровище.
– Кто это тут у нас, – сказал у меня за спиной совершенно невозмутимый мужской голос, а нога в резиновом сапоге перешагнула через мое скованное ужасом тело.
Между мной и старухой оказался коренастый бородач в штормовке и красной шапке.
– Ты не говорил, что тут еще и кикимора завелась, – упрекнул он кого-то, оставшегося позади.
– Глаза разуй, она только проснулась, видишь же, – отрывисто пролаяли оттуда.
– Ну ты порычи еще мне.
Мужичок подошел к твари поближе, присмотрелся. Кикимора присела, словно пудель перед дрессировщиком, заинтересованно посмотрела на него, склонив голову набок.
– Так, милая моя. Болото – твое, лес общий. Дорога чужая. Живи-поживай, что нашла – взяла. Люди эти мои, остальное сама решай.
Старуха ласково и умильно смотрела на бородача, облизывая морковные губы длинным острым синеватым языком.
– Ограбили, батюшка, ограбили, – скрипуче пожаловалась она. – Рыбка, коньячо-ок… Домой везла…
– Дом твой тут теперь. Вон, в вертолете гнездо сделаешь. Рыбы тут тебе на сто лет хватит, а коньяк больше нельзя, очень вредно, – заботливым голосом увещевал ее мужичок, а в довершение ласково похлопал по горбатой спине.
Старуха провернулась под рукой, как ластящаяся кошка, и соскользнула с берега, канула в трясину, словно и не было ее.
– Так, дальше смотрим, что тут у нас. Это ты летчик? – развернулся ко мне бородач.
Я оглянулся на своих спутников, но все трое лежали в отрубе. Я пытался ответить, но горло и язык не слушались, так что я закивал, как в припадке.
– Я поисковик с Белого Яра, позывной Контур. Это егерь, Виктор Степаныч.
Я оглянулся на Виктора Степаныча, почему-то ожидая увидеть давешнюю черную фигуру с волчьей мордой. Но нет, егерь был обычным крепким стариканом, одетым в камуфляж.
– Егеря вас вчера заметили случайно, привели меня. Утром дойдем до кордона, тут около трех километров. Оттуда на машине в Белый Яр. Прием? – он помахал пятерней около моего ошарашенного лица.
