Виталий Стальев
Кто водится в омуте
Я подполз к костру и стал закидывать в него все припасенные Бурым коряги и гнилушки, пока не развел мощное ревущее пламя, вскидывающееся к черному небу, опаляющее светом огромный круг пространства. На периферии этого круга засветились и, мигнув, пропали чьи-то красноватые зрачки.
Проснувшийся Бурый смотрел на меня долгим тяжелым взглядом, а я, наверное, выглядел обезумевшим, потный, бледный, закидывающий новые и новые ветки в ревущее основание огня. До рассвета ни он, ни я уже не спали.
***
Едва серенький рассвет разжижил чернила на востоке, мы с Бурым стали собираться. Мы разложили вещи в два рюкзака – мой и щегольский кожаный славиков. Мы прочесали вертолет и собрали все, что хоть как-то могло пригодиться, включая грузовую сетку и ремни от сумок на случай, если понадобится кого-то нести. Нести Славика.
Руку Славика Бурый крепко прибинтовал к его туловищу. Всю процедуру тот выдержал молча, только хрипло дышал через сжатые зубы. Я боялся проверить, сколько таблеток он успел съесть и сколько, главное, осталось. Бурый заставил Славика принять жаропонижающее и попробовать поесть.
– Не пойму, жрать хочу или блевать, – пожаловался тот, но кусочек жареной рыбы с трудом проглотил. Остатки он завернул в лист и убрал во внутренний карман дорогого спортивного пиджака, похожего на тряпку, которой почистили унитаз.
На острове мы оставили записку в банке из-под морошкового варенья. Мы описали количество и состояние выживших людей, план нашего перехода. Над банкой мы привязали лоскут из красной обивки сиденья вертолета. Еще не было восьми утра, когда мы прошли мимо вертолета и направились туда, где в болото втекал полноводный ручей. Горьким взглядом проводил я очертания винта на фоне серого непроницаемого неба. Мы вступили в заповедный лес.
***
Идти вдоль ручья оказалось непросто, никто не озаботился проложить тут тропинку или расчистить пляж. Однако двигаться по лесу не представлялось возможным вовсе. Между соснами толпился подрост, колючие кусты, бурелом. Поднимались на два роста распахнутые корни повалившихся деревьев. Трава скрывала кочки и топи распространяющегося болота. Поэтому мы спустились к руслу ручья и брели то по его топкому краю, то по галечнику, наметенному в моменты весеннего половодья, а то и прямо по воде.
Впереди, в резиновых сапогах на сто размеров больше, в грязном комбинезоне и похожей на половую тряпку толстовке, вышагивала, словно на увеселительной прогулке, юная Леночка. В каждой руке она несла по пустой пластиковой пятилитровке. За ней, сменив щегольские ботинки на растоптанные эльдаровы кроссовки, шел с кожаным рюкзаком Бурый. Дальше, тихо постанывая на каждом шаге, качаясь и оступаясь, брел Славик. Я замыкал шествие, постоянно оглядываясь назад. Я очень боялся заметить черного человека, потягивающего воздух острым звериным носом в поисках нашего (славикового) запаха. Этот запах я чувствовал за несколько метров.
***
Когда мы покидали остров, я включил на браслете шагомер. Мы не прошли и двух тысяч шагов, когда Славик упал в первый раз. Он рухнул боком, подсознательно оберегая поврежденную руку, и завозился в прибрежной грязи, пытаясь встать. Бурый помог ему подняться, но через несколько минут тот опять свалился, теперь уже в воду.
Поблизости нашлась прогалина, на которой мы остановились на привал. Со Славика сняли мокрое, завернули его в одеяло. Бурый вопросительно посмотрел на меня.
– Идем еще хотя бы столько же до привала, – ответил я и показал ему шагомер. – Мы едва километр прошли.
Старик согласился. Я видел, насколько тяжело ему дается это приключение, но помочь ему мне было нечем.
Мокрые шмотки мы распялили на рюкзаках и пошли дальше. Славик крупно дрожал в коконе из одеяла, стянутого ремнями, и что-то лязгающе бормотал в такт шагам. Я прислушался – Славик пел песню про варяга, который не сдается врагу. Усталый, полыхающий мозг директора по связям удерживал только одну строчку, которую он и повторял снова и снова, монотонно, будто заржавелый механизм.
Он еще несколько раз заваливался набок, но я успевал подхватить его и удержать, каждый раз причиняя страдание поврежденной руке.
Спустя почти пять тысяч моих шагов мы вышли на поляну, где решили остановиться на обед. Бурый, победно вскрикивая, обобрал понизу рябиновое дерево и заставил нас есть горькие вяжущие рыжие ягоды, приговаривая – витамин С, антиоксиданты.
Ручей в этом месте разлился глубокой заводью из-за старой, брошенной бобровой плотины. Медленно на черной поверхности заворачивались ленивые водовороты. Бурый сразу закинул удочку и пока мы с Леночкой возились, пытаясь разжечь огонь, старик поймал каждому по небольшой рыбке.
– Посидеть бы еще часик-другой, – досадовал он, раскладывая улов на закопченном куске фюзеляжа.
– Можем тут заночевать, – осторожно предложил я. Идти непонятно куда мне совершенно не хотелось, весь мой жизненный опыт восставал против того, чтобы переться в лес из безопасного, сухого и просматриваемого места.
Бурый подумал, гоняя воздух между щеками.
– Нет, – наконец сказал он. – Пока можем идти, давайте будем идти. Если до вечера пройдем еще хотя бы столько же, это будет отличный результат.
Славик от еды отказался. Грудой мусора он лежал на берегу и смотрел невидящими глазами на убегающую мимо воду. После обеда мы закинули в него еще одну жаропонижающую таблетку – утренняя уже не действовала, переодели в плохо просохшую одежду и снова повели, как пленного. Теперь Славик бормотал какие-то матерные вирши.
– Это рэп, – сказал вдруг Бурый, оборачиваясь. “Рэп” он произнес через “е”, – “реп”. – У меня внук такое говно слушает постоянно.
Славик на критику не отреагировал. Голова его болталась на груди.
Подступивший ельник вынудил нас спуститься с высокого берега и снова идти вдоль кромки воды. Вились комары и оводы.
Над рекой поднимался глухой темный еловый лес. На десять метров нельзя было разглядеть, что находится за ближними деревьями. Иногда в разрыве между макушками, в серой полоске неба, проносилась с криком птица. Если Бурый замечал заросли черники или куст рябины, мы останавливались на несколько минут и съедали столько ягод, сколько успевали.
