Виталий Храмов
Сегодня – позавчера
Лесной поход
Движение по лесу – это медленное, нудное и тяжелое занятие. Тем более с обозом, да и люди были нагружены, как мулы. Тем более в таких лесах я и не был никогда – сплошные овраги, завалы, ручейки. Морока. Темп продвижения был обидно низкий – а фронт откатывался от нас всё дальше и дальше.
На второй день плюнули на маскировку, пошли по попутной лесной «дороге». Это была просто просека, изрядно заросшая уже вялой травой, где и кустами. Видимо, дорога была или давно брошена, или очень редко использовалась. Пришлось организовывать по ходу движения колонны посты наблюдения за воздухом на наиболее высоких деревьях. По их сигналу колонна рассредоточивалась и маскировалась в опадающем лесу.
Дозорные время от времени приводили отступающих окруженцев. Когда по одному, когда группами. Один раз на нас вышла крупная группа – человек в сорок, под командой капитана. Я побеседовал с ними и поставил условие – все переходят в моё подчинение, группа расформировывается. Они посовещались и решили пробиваться самостоятельно. Поделились с ними трофейным оружием и боеприпасами, трофейными же одеждой и обувью (продовольствия не дали – самим мало, накормили лишь раз). На том и распрощались. Послал за ними скрытно тройку разведчиков. Эта группа ушла на юго-восток. Через три дня она была рассеяна при прорыве через охраняемый мост. Лучше бы переплыли реку – налегке шли без обоза. Ну и что, что вода уже ледяная – смерть холоднее. Жаль.
И мы переправлялись через ручьи и речушки. Вброд. В самых глухих местах. Если было возможно, строили затопленные мосты – бревна перекидывали с берега на берег, но на несколько сантиметров ниже уровня воды – с воздуха такой мост не виден. Только делать его – околеешь. Запасы спирта стали стремительно таять. Да и хрен с ними – легче идти. Главное, чтобы сапёры наши не попадали с температурой. А до алкоголизма ещё дожить надо. Тем более что внутрь вливали мало – большая часть на растирание замёрзших конечностей уходила.
От той группы наши разведчики обратно привели пять человек, да и те остались живы благодаря тому, что немец не стал их преследовать долго, чтобы не оторваться от моста. Я поставил себе зарубку в памяти. Может пригодиться.
А капитан раздолбаем оказался! Повёл людей в атаку на мост цепью, в полный рост, с криком: «Ура!» с трёхсот метров. А на постах врага – два пулемёта и десяток солдат. За минуту всё было кончено. Ох, сколько же народу погибнет из-за таких «героев»!
Я собрал людей, выжившие поведали нам об «атаке», я дал этому свою оценку:
– Чем так воевать, лучше сразу застрелиться! И немец жив, а наши – нет. Мост не взяли, людей потеряли. Если бы капитан выжил – лично пристрелил бы придурка. Не дорога своя жизнь – твои проблемы, а людей в расход пускать без толку – преступление. Предлагаю каждому обдумать то, что произошло и как надо было сделать. Нам тоже подобные мосты форсировать. И наилучший вариант действий необходимо выработать коллективным, так сказать, разумом.
Они думали, подходили, рассказывали, обсуждали меж собой. Это хорошо. Это не разложение, не разброд и даже не демократия. Жизнь каждого из них не только в их и моих руках, но и в руках их боевых товарищей. Должны уметь думать головой до боя – в бою некогда. Если я расскажу порядок действий (а в правильности этих действий и сам был не особо уверен, так давлю пафосом), они выслушают, кивнут, забудут. А при подобной «проработке» – засядет на уровне условного рефлекса. Что мне и надо.
Был и ещё один необычный «персонаж». Этих двоих отловили дозорные. Они спали у костра, при окрике пытались стрелять. Но спали крепко, и мои дозорные стояли так близко, что скрутили разом. Оба грязные, вонючие, обросшие, оборванные. Форма без знаков различия и явно с чужого плеча. Документов нет. Но один из них стал «корячиться» и «качать права» – утверждал, что он капитан, начштаба батальона, требовал соответствующего обращения. По повадкам стало видно кадрового командира, и дозорные не стали их «усмирять» методом погашения света ударом по черепу, а привели ко мне. Вид моих ребят был предвкушающий. Ждали зрелища. Любому человеку приятно, когда на их глазах унижают «начальника».
Капитан и меня начал строить, увидав всего лишь старшинские лычки.
– Где ваш батальон, гражданин? – тихо спросил я, закипая. Только перед их «явлением» разбирали действия на мосту ещё одного капитана.
– Мой батальон уничтожен. А какое это имеет значение?
– А где ваша форма, документы? Где ваши люди?
Второй, что был с ним, сразу поник, но этот взвился:
– Я не обязан отвечать на ваши вопросы! Кто здесь старший?
– Я. Я – старшина Кузьмин, командир сводной роты отдельного истребительного батальона. И это мои люди. А вот кто вы такие – я не знаю. И на слово верить вам не собираюсь. В былые времена в воинской среде бытовало понятие «честь мундира». Народ кормил и содержал воинов, которые не приносили никакой пользы народу. Никакой. Но – кормили и содержали. Потому что в случае нужды – войны – шли на смерть с честью и доблестью. А в отсутствие войны должны к ней готовиться. А мундир – это знак, что ты – смертник, что ты готов исполнить свой долг с честью и достоинством. По тебе видно, что ты – кадровый. Вот скажи мне, «капитан», для чего народ наш кормил тебя и содержал все эти годы? Молчишь? Молчать! Я за тебя отвечу. Чтобы ничего тебе не мешало посвятить себя долгу. Чтобы ты научился не только погибать, но и побеждать. Крестьяне и рабочие ночей не спали в полях и у станков, чтобы тебя накормить, снабдить оружием. Чтобы ты повел их к победе. И что получилось? Эти же мужики-работяги пришли в твой батальон, надеясь на тебя, уверенные, что все эти годы и ты ночей не спал, учился бить супостата. Где эти мужики? Где твои кормильцы? Их ты погубил! А сам под них замаскировался, солдатскую гимнастёрку надел! Смерти испугался? А они? Они не боялись?
– Ты не терял людей? – выкрикнул капитан. Он тоже был в ярости, бледен, кулаки сжаты. Сейчас прям кинется бить меня.
– Терял. И сам умирал. И многие погибли. Но мы пожгли десятки танков, сотни немцев навсегда успокоили. Я дал им почувствовать не только горечь потерь, но и радость побед. И мы ещё в строю. А ты?
– Дай мне взвод, я докажу!
– Нет. Ты потерял часть свою и честь свою. Нет тебе веры, как я людей тебе доверю? Как они в бой пойдут за тобой? Если будут в тебе сомневаться, как?
– Мы дрались, сколько могли, – вдруг сказал второй, – а потом никого не осталось. А кругом они. Я притворился мертвым. Нашел капитана – он был без сознания. Я его переодел. Он не сам. Я подумал – найдёт нас немец, увидит командирскую форму, обоих и грохнет. Вот уже неделю и идём.
– Ну а ты кто?
– Я водитель. Я комбата возил. А потом машину мою разбомбили, комбата убили, ребят всех побили. Вот только товарища капитана и нашёл. Всё не так страшно. Одному хуже.
– И куда вы шли?
– Как куда? – удивился водитель. – К своим!
– И кто же это тебе свои?
– Ты это брось, старшина! – вмешался «капитан». – То, что плохо дрались – верно. И что драпали – верно. И много других грехов за мной – но вот врага из нас не делай! Не были и не будем мы предателями!
– Это мы будем посмотреть.
– Смотри. Только внимательно смотри. Оружие нам верните и в строй определи – увидишь.
– Так и быть. Расстрелять я вас хотел. Отговорил ты меня. Пока.
– Не имеешь права!
– Ха! Тут, в лесу – я – царь, и Бог, и господин. А до наших ещё дойти надо. Разброда, паникёрства и предательства – не допущу. А к своим людей выведу – там и суд мне будет. Там. А немец здесь судит. За любую оплошность судит. Уведите их. Накормить, переодеть, вооружить. К Топору их в группу.
Пример гуманности противника
Много, слишком много времени мы потратили, чтобы пересечь этот лес и выйти к городу. Хотя было около полудня, устроились на привал, попрятавшись. Дорога по лесу измотала людей до предела. Выставили дозоры. Я присоединился к Шилу, залегли на опушке, в бинокль разглядывали панораму перед нами.
Городишко так себе. От большой деревни отличался наличием фабрики и ещё нескольких мелких предприятий. Но стоял этот город на восточном берегу реки. Река тоже так себе, но с обрывистыми берегами. Поэтому за город был бой – поле было перепахано воронками, за рекой – разбитые окопы, перед рекой – побитые танки. На поле боя копались люди в нашей форме без обуви и ремней, под охраной. Охрана невелика – три мотоцикла с пулемётами и до взвода пехоты редкой цепью.
Разведчики Шила уже вчера вышли сюда, ночью провели разведку города и переправы. Теперь Шило докладывал. Войск в городе не много – реммастерские, комендантская рота, охрана трёх складов и моста. Итого 300–400 человек. Грабят и пьянствуют. В овраге – лагерь военнопленных, что работают на поле по сбору оружия и боеприпасов, на складах. Лагерь временный, наспех сооружённый – колья с колючкой по верху оврага, две невысокие вышки с пулемётами, пост на воротах с пулемётом и караул. Пленных до пятист человек. Неходячих сразу расстреливают. На наших глазах застрелили ещё троих. За что – мы не поняли. Бежать они не собирались, на немцев нападать – тоже. Может, развлекаются? Суки!
Я планировал потемну обойти город. Но от увиденного – передумал. Глубоко втянул ноздрями воздух:
– Шило, мало разведданных. Чуешь, чем пахнет?
Он с непониманием смотрел на меня, потом глаза вспыхнули:
– Боем?
– Боем, Володя. Только по уму всё сделать надо. Понял? Хотел я обойти город подобру-поздорову, да видимо, не судьба.
– Теперь да. Мы, как обычно, везде и негде?
– Да, именно по этому варианту и сработаем. У страха глаза велики. И ещё продумать надо, как эту прорву пленных увести, отсортировать, скрыться и не попасться. Так что пошли, Вован, думать будем.
– Командир, глянь!
По дороге гнали толпу пленных, дюжины три. Конвоировали их всего-то семь немцев. Но вид наших пленных был больно жалок, будто в плену они не несколько часов, а несколько лет. Проводив эту процессию взглядом до моста, я махнул рукой отход, но опять обернулся. Какая-то мысль-заноза впилась в подсознание при виде этой группы пленных, но что за мысль – не удалось понять.
Оттянули отряд глубже в лес, Шило рассылал разведчиков, я пока решил отдохнуть, отложив совещание. Надеялся, что давешняя искра мысли разгорится, но не сложилось. Зато взремнул.
На закате собрались, обобщили имеющиеся данные, начали трудиться над выработкой плана. Устроили «мозговой штурм», хотя никто из участвующих не знал подобных методик.
А терзавшее меня предчувствие «всплыло», но не в моей голове, а как ни странно, было озвучено нашим «нач тылом» – Антипом:
– Может, под пленных и конвой сработаем? Трофейного тряпья и оружия у нас много.
Вот оно! Вот та идея, что родилась у меня, но потонула в мути измученного болью сознания. Я чуть не подпрыгнул. Но, это даже хорошо, что не я предложил эту идею – проще будет её критически оценивать, избегая поспешности и ошибок. Самого себя критиковать – прямой путь к шизофрении. Так, незаметно, и зашипишь: «Моя прелес-с-сть!»
Итак, план составлен, ответственные назначены, сроки определены – завтра на закате, началась подготовка. Как определил со смехом разжалованный капитан, тоже приглашённый на совет (что бы я не говорил – самый старший из нас всех по званию и боевому опыту, кадровый ведь офицер), к цирку с маскарадом. Несмотря на смех, добродушный, кстати, план он горячо одобрил:
– Безумству храбрых поём мы песню!
Вот так как-то. Но это план. А жизнь – она штука противоположная любым планам. Или перпендикулярная.
Маскарад
Моросил типичный осенний промозглый дождь. Земля под ногами превратилась в месиво, дорога – в кашу. Затянутое тучами небо скудно делилось светом.
Солдаты на посту зябко кутались в плащи, жались к хлипкому навесу остальные из караульной команды. Взвод, охранявший собирающих трупы пленных, сегодня закончил работу раньше вчерашнего, согнали босых пленных, мокрых и жалких, к тому, что в этой дикой стране называли дорогой, прикладами построили их в колонну и погнали в овраг. Проходя мост, конвоиры и постовые даже не обменялись обычными шуточками – растреклятая погода достала и тех, и других.
Когда хвост колонны скрылся за пеленой дождя, лейтенант, сегодня проклинавший всё на свете за то, что выпало ему нести службу на этом долбаном мосту, увидел ещё одну колонну, показавшуюся из-за леса, мутную в дожде. Решив пока не беспокоить своих злых и промокших солдат, он взял бинокль и вышел под дождь, накинув капюшон плаща на фуражку.
– Что там, господин лейтенант?
– Ещё пленных ведут, – ответил он, опять припал к биноклю, – досталось им, наверно. В телегах раненые.
– Русские?
– Какие, к чертям, русские! Возиться с ними ещё. Лечить, кормить. Добил – и все проблемы решены. Всё гораздо хуже – наши там раненые.
– Откуда же? Фронт уже далеко.
– А русские кругом. Прячутся в лесах, нападают. Звери. Чисто дикие звери. Нет, прав фюрер – русские недостойны называться людьми. Недочеловеки.
– Это точно. Всем давно ясно, что война ими проиграна, а они никак не уймутся. Тупые ублюдки.
– Точно. Знаешь что, Гельмут? Ты лучше, чем воздух сотрясать, иди к пулемёту и возьми их на прицел.
Гельмут посмотрел на лейтенанта, как на больного. Лейтенант пояснил:
– Среди них много раненых. Если эти красножопые ублюдки побегут – убей их.
– Яволь, херр лейтенант.
Меж тем колонна неспешно приближалась. Лейтенант увидел, что сомнения его были напрасными – три десятка пленных сопровождало два взвода солдат. И хотя они и жались в плащи, но оружие несли в руках. Впереди колонны шли десяток подвод, на которых лежали и сидели ещё солдаты. И на каждой второй повозке лейтенант увидел задранные в небо стволы пулемётов. Лошади едва тащили свой груз – понятно, эта грязь, даже не так – Грязь, добьёт кого угодно надёжнее тропической лихорадки.
Лейтенант вышел навстречу, дождался, когда первая повозка поравняется с ним, поднял руку, останавливая. Возница скинул с головы накидку плаща, повернулся, аккуратно потрепал сутулящегося рядом седока.
– Господин капитан, господин капитан.
Капитан поднял голову, выпрямился, посмотрел красными глазами на лейтенанта, распахнул плащ и аккуратно слез с повозки. Лейтенант увидел перетянутую бинтами грудь с бурым пятном крови прямо против сердца, подвешенную на перевязь левую руку. Китель, надетый только на правую руку и накинут на левое плечо, также был в крови и дырках. Но за правым плёчом капитана висел автомат. И штаны у этого капитана были изорваны, в крови, но не форменные. Таких не было ни в одной части. Ни у нас, ни у противника.
Капитан окинул взглядом своих людей, только потом требовательно уставился на лейтенанта. Лейтенант почувствовал озноб – как будто не два серых глаза на него посмотрели, а он заглянул сразу в два ствола. Лейтенант представился, попросил документы. Капитан хмуро кивнул, но неудачно повернулся, нога предательски подогнулась, он дёрнулся, восстанавливая равновесие, автомат соскочил с плеча, а капитан скривился от боли, схватившись за рану на груди.
– Вы не видите, нам надо срочно в госпиталь, – странным голосом со странным акцентом сказал солдат на повозке.
Лейтенант проводил взглядом падающий автомат, потом всполошенно потянулся за кобурой, раззявив рот для крика – он узнал этот акцент, догадался, что это переодетые враги. Капитан выхватил откуда-то из-под кителя что-то тяжелое, улыбнулся. Лейтенант так и не крикнул. Последней его мыслью было: «Так улыбается кошка, поймавшая мышь». Он был парализован несовместимостью этой доброй, ласковой улыбки и ледяным спокойствием глаз убийцы.
Так выглядело воплощение нашего маскарада глазами врага.
Меня позабавила вытянутость морды этого арийского сверхчеловека. Молодой, перспективный представитель своего народа. Стало немного жалко его. Но кто тебя звал сюда? Не ожидал, гнида? Это не Франция! После короткого размаха РГД в моей руке ударила справа его в висок. Немца снесло влево.
– Граната! – крикнул я и метнул чугунный обрубок гранаты под навес, прямо в гнездо из мешков с песком. Оттуда брызнули тела, спасаясь от взрыва. Вслед за гранатой рванули мои бойцы. Штыками, топорами и лопатками вычеркивая врагов из списков живых. РГД хорошая граната. Когда она не взведена – она не взрывается, как ею ни колоти по тонким арийским черепам.
Пока я возился с соскочившим автоматом, прогрохотали десяток пар сапог по мосту, в короткой яростной схватке перебив пост растерянных немцев на той стороне.
– Проверить всё кругом, добить всех. Собрать трофеи, – раздавал я команды. Каждый и так знал, что надо делать, но адреналиновый взрыв мог начисто выбить из головы любые мысли. Не будет лишним напомнить.
На место перебитых немцев тут же встали наши «ряженые». С трупов сдирали одежду, оружие, обшаривали карманы «военнопленные», а «конвоиры» уже развернули пулемёты, взяв на прицел обе стороны дороги.
– Быстрее! – поторопил я.
Всплеск воды, ещё, ещё. Это раздетые тела захватчиков падают в чёрную воду реки.
– Всё готово, – доложили мне.
– Строимся. Выступаем.
Наша колонна потащилась по дороге в том же порядке. На мосту остались пять боевых троек и сапёры – они приготовят мост к уничтожению. Подали сигнал в лес – теперь выступит наш обоз.
– Кадет, а немец тебя раскусил.
– Я всё правильно сказал, – буркнул Кадет.
– Ага, правильно. Только с неподражаемым «рязанским» акцентом.
– Другого нет, – опять буркнул Кадет, ниже опустив капюшон.
– Это точно. Другого нет.
Нас обогнал один из разведчиков, взял нашего коняшку под уздцы и пошёл впереди. Он знал дорогу к оврагу с пленными, а уже смеркалось. Негромкие разговоры стихли, лишь «конвоиры» хлопали себя по бёдрам (имитируя удары по пленным) и хрипели:
– Шнель, швайн!
Но это часть «спектакля».
Лагерь военнопленных открылся нам сразу и вдруг. Из темноты появились ворота, и окрик часового. Кадет опять повторил этюд с моей тряской, я израненным фронтовиком побрел навстречу часовому. Но этот оказался гораздо более крепким орешком – взял винтовку поудобнее, что-то спрашивал меня. Я чувствовал кожей время, прикидывал, как далеко разбегутся под прикрытием дождливых сумерек боевые тройки.
Голос часового стал требовательным. Он уже демонстративно поворачивал штык в мою сторону. Не успеваю я перекинуть автомат на грудь – он застрелит меня. И гранатой-колотушкой не достану. Я сделал вид, что у меня подогнулась нога, начал падать, уходя с линии огня. Над моей головой тут же загрохотали выстрелы. Я перекатился вбок с дороги, вывалявшись в грязи, потерял плащ и зажатую подмышкой гранату, китель соскочил и повис на правой руке, мешая.
Я взял автомат наизготовку. Передо мной живых врагов не было, перестрелка была где-то справа и слева.
– Командир! – крикнул Кадет.
– Обходи их! Окружай и отрезай! Гранатами! – рявкнул я.
И тут сзади, вдали громыхнуло и полыхнуло. Это Шило со своими ребятами устраивают «фейерверк». Они должны были скрытно подползти к временным складам, с хранящимися на них под открытым небом сотням бочек с горючим в одном месте, сотням ящиков со снарядами в другом. Ещё нас интересовала деревообрабатывающая фабрика и фашистские реммастерские. Всё это наши бойцы постараются уничтожить. А не получится – пошуметь. Немец должен думать, что на них напала целая армия генерала Ерёменко, к примеру. Если нас мало – надо внушить врагу, что нас много. Пусть ищет. И боится. Обороняется, требует подкреплений, контратакует, преследует. И всё это там. А мы здесь.
Но всё это там. А мы здесь. А мы наткнулись на пулемёт, неистово долбящий, не дающий головы поднять.
– Открывайте ворота, – крикнул я.
Ворота открыли, подорвав их. Пленные рванули на свободу. Невидимый нам пулемётчик это увидел, развернул пулемёт, ударил в овраг. Он успел сделать две очереди в спины наших бедолаг, когда и его подорвали, воспользовавшись тем, что он отвлёкся, быстро преодолели необходимое для броска расстояние. Стрельба стихла, как отрезало.
– Проконтролировать территорию!
Освобождённые пленные широким потоком вытекали из взорванных ворот. Когда были обчищены трупы врагов, часть пленных настороженно кучковалась передо мной. Несколько человек шмыгнули во тьму.
– Оставить их, – махнул я рукой. – Они выбрали свою судьбу.
Мои-то не стали преследовать, а вот бывшие пленные ещё как. За некоторыми в погоню отправились целые ватаги, скоро мы услышали отчаянные крики.
– В чём дело? – не понял я.
– Оставь, командир. – сказал мне седоголовый боец в грязной исподней рубашке, – врагу они продались за пайку. Поквитаться прежде надо.
– Понятно. Командиры среди вас есть?
– Как не быть, есть. Мало только. Тех, кто форму не снял, они сразу пристреливали. Да и эти, уроды, мать их за ногу, выдали многих.
– Есть, и то хорошо. Слушайте сюда. И передайте другим, кто сейчас не слышит. Я командир отдельного истребительного батальона Красной Армии. Временно мы находимся на территории, захваченной противником, но идём на соединение с частями Красной Армии. Не смотрите на нашу форму – это трофеи для дела. Кто желает продолжить борьбу с захватчиками – выходи строиться на дорогу. У кого кишка тонка, кто забыл о клятвах и долге, кто не желает боя – скатертью дорога. У вас сейчас есть возможность выбрать. Только сейчас. Кто вольётся в наши ряды – выбора у них уже не будет. Мы регулярная часть с соответствующей дисциплиной. Кто нарушит хоть один пункт устава или мой приказ – меры мы принимаем в соответствии со временем и обстановкой.
Никто ничего не ответил мне, но тёмная толпа передо мной нарастала.
– Я не обещаю вам, что все вы останетесь живы. Но возможность отомстить и смыть позор плена в бою всем будет предоставлена. Или погибнуть с честью, как защитникам Родины, а не как скоту за забором.
– Веди, командир! – сказал опять тот же седой.
– Командиры, коммунисты и комсомольцы – подойти ко мне!
Их было немного. Я им представил Кадета и тут же свалил на него процесс формирования и перераспределения людей. Сам занялся другим.
Прискакал гонец от Шила. Парень коня раздобыл и ловко скакал на нём без седла и даже без сбруи.
– Командир? Где командир? – заорал он ещё издали. И правильно – а то стрельнули бы, на всякий случай. Но всё одно держали на прицеле – в сумерках силуэт его был хорошо виден, но не лицо. А голоса никто не узнал.
– А какой командир тебе нужен, казачок?
– Медведь мне нужен!
– Это ты в лесу поищи, тут люди одни.
В ответ всадник разразился трёхэтажным матом, из словесных его построений бойцы узнали о наличии у себя непредвиденных мутаций в самых неожиданных местах, о том, что Медведь «переконтужен слишком» и «слегка» недострелен.
– О, это точно наш. Сюда правь свой транспорт.
Вестовой доложил, что захвачен склад нашего стрелкового оружия, который немцы, видимо, собирали по местам боёв, но ничего пока не делали с ним. Склад сейчас обороняли «лешие», но долго им не продержаться.
Я обратился к вновь освобождённым:
– Представилась возможность вам вернуть себе оружие в бою. Способные сейчас вступить в бой – за мной. Остальные – стоят на месте. Кадет, веди их ранее оговорённым маршрутом. Да, всем снять трофейную форму – друг друга перестреляем!
Оказалось, многие военнопленные работали на том складе. Сортировали собранное оружие, немного чинили, раскладывали кучками. Поэтому знали планировку склада. А склад был – пустырь под открытым небом, обнесённый забором из колючей проволоки. Жаль, что патроны хранились отдельно, но где – никто не знал. Очень предусмотрительная мера предосторожности со стороны немцев. Что толку от оружия без боеприпасов?
Быстро провели импровизированное разделение на подразделения («Вы, трое, за мной! И вы тоже!»). Отряды наскоро превратившихся во взводы моих троек потопали к городу.
– Кадет, где моя одежда?
Кадет откинул брезент на повозке, открыв мои шмотки. Я гауптманским кителем, насколько получилось, обтёр грязь с тела и надел своё. Молодец Миша – всё почти сухое, а то я уже порядком продрог. Доложили о потерях: один погиб, четверо ранены, хорошо, что легко. Все пострадали от того пулемёта, чтоб ему… Погибший хоть не мучился – сразу в голову.
– Что делать с пленным?
– С пленным? И давно мы пленных берём? – удивился я.
– Тут с ним петрушка получилась. Его прикладом приголубили, а потом он чуть не ушёл.
– Это как так?
– А он по-нашему шпрехает, а форма на нас на всех одна. Хорошо наши пленные его опознали, наваляли ему и притащили. Гауптман целый!
– От оно как! Всё чудесатее и чудесатее. Ладно, вяжите его. С собой возьмём. Потом разберёмся, как это он по нашему шпрехает. А что это они его не добили?
– Говорят, нормальный был. Не лютовал.
Тут подошёл давешний Седой с десятком освобождённых.
– Товарищ командир, разрешите обратиться?
– К пустой голове не прикладывают. Что у вас?
– Я майор Херсонов, это проверенные товарищи. Нам приходилось работать на том сортировочном складе, и есть кое-какие соображения по возможному месту хранения боеприпасов наших калибров. Разрешите проверить!
– Это дело нужное, – кивнул я и протянул Херсонову свой МП-40 и два магазина. – Я тебе дам своего человека, знающего наш дальнейший путь. Если всё сложится неудачно, он вас выведет в точку рандеву. Дерзайте! От вас будет многое зависеть. Иванкин! С ними!
– Есть!
Я застегнул разгрузку, взял «папашу», хлопнул Кадета по плечу:
– Уводи, Миша, тылы. Аккуратней!
– Постараюсь.
До пустыря добрался без происшествий, встретив лишь два раздетых трупа – освобождённые выпотрошили. На пустыре – колгота. Оборванцы носились меж куч оружия, хватая всё подряд. Пришлось поорать. Они же тащили станковые пулемёты «максим». Куда, блин, их? Весят больше пяти пудов, боеприпас расходуют вагонами. Бросили и миномёты. А вот ручные пулемёты, автоматические, самозарядные винтовки, автоматы приказал брать даже неисправные – может, на запчасти сгодятся. Но этих видов оружия было немного. Основная масса – трехлинейки. Тоже годится. Бойцы обвешивались оружием, как новогодние елки – для себя, для того парня, ну и про запас.
А майор нашел склад боеприпасов. Туда мы и направили свои стопы. На этом складе оставили лишь небольшую группу – они обливали кучи с оружием горючим, бочки которого прикатили шиловские, и поджигали – так не достанься же ты никому!
Склад боеприпасов был также под открытым небом. И здесь уже шёл бой. Мы ударили противнику во фланг. Дерзкой штыковой атакой (незаряженные винтовки – это просто пики) отбросили немцев, закрепились, и началось потрошение ящиков. Когда бойцы пополнили боезапас, Херсонов повел людей в атаку, отогнав немцев ещё дальше. Потом ещё атака, теперь под моим началом – отбили реммастерские, где стояли распотрошённые три немецких танка, два наших, несколько бронетранспортёров и десяток машин. На ходу был только один БТР. Сняли с них всё более или менее ценное, с помощью трофейной брони отбили контратаку. Погрузили трофеи в годный «Ганомаг», остальную технику и помещения подожгли.
Среди освобождённых нашёлся механик-водитель и один командир танка – они и стали экипажем БТР. Я отослал их на склад под загрузку.
В это время прибежал вестовой от сапёров, что контролировали мост. К мосту подошла колонна автомобилей под охраной броневика с мелкокалиберной, но автоматической пушкой. Их подпустили поближе и грузовики расстреляли в четыре пулемёта. Броневик с ходу влетел на мост, пришлось взрывать вместе с ним. Взрыв ещё и поджёг облитый керосином мост. Шесть наших бойцов оказались отрезанными на том берегу, но решили не переплывать реку, бросив пулемёты, а принять бой.
– Пусть отходят! Живо! Пусть как угодно отходят! – закричал я. Сапёр побежал. Приказ мой всё одно бы опоздал. Хотя и положили много немцев, когда расстреливали грузовики, но многие рассыпались по полю, перебежками сблизились и закидали оба пулемёта гранатами. Два пулемёта на нашем берегу не давали им переправиться.
– Пора сворачиваться! Херсонов! Семёнов! Алёшин! Закругляйте этот цирк! Отходим на заранее намеченные позиции. Алёшин, боевое охранение!
Мы покидали город. Конечно, мы ведь даже не планировали его брать. Это была чистая импровизация, хотя ведь почти взяли. Но взять врасплох – одно, а удержать – это совсем другое. Тем более моим сбродом против этих ветеранов, прошедших всю Европу. Вон, у моста – в четыре пулемёта в упор били – а они и машины покинули с минимальными потерями, и ребят моих угробили. А не побоялись бы в ледяную воду реки залезть – и этот берег бы взяли за полчаса. Не-е, хорош! Нагадили – бежать!
Позади нас пылал горизонт – мы подпалили всё, до чего дотянулись наши руки.
Я торопил людей, подгонял. Они не спорили, но движение не ускорялось – ночь, темень, дождь, слякоть, усталость и большой вес на хребте у каждого.
А всё-таки неплохо мы подзатарились! Хотя планировали просто просочиться мимо. Да, это было бы лучше – скрытность это самая надёжная защита. Теперь мы разозлили зверя. Они от нас не отстанут. Нас стало больше – не спрячешься.
А, какого!.. Мы освободили почитай батальон наших солдат, больше сотни немцев перебили или серьёзно поранили, нанесли им серьёзный материальный урон. Не для этого ли мы носим форму и звания? Это наш долг!
Я вздохнул. Надо что-то придумывать. Надо прятаться, раствориться в лесах, иначе война для нас быстро закончится. Надо думать. Опять надо что-то придумывать. Ох, и тяжела ты, шапка Мономахова! А в голове – черный шум от боли и усталости. Боже, как же мне плохо!
