Виталий Храмов
Сегодня – позавчера
– «Граната» – нельзя, по-немецки звучит так же. Нужно ёмкое, звучное, но короткое слово, интуитивно понятное. Долго перебирали, а потом я вспомнил словечко из детства.
– Вот это детство у тебя было! Это же на блатняк похоже, сейчас вспомнил.
– Уж какое было, ничего не поделаешь. Как тебе результаты метания гранат?
– Неплохо. «Карманная артиллерия». Ротные минометы и не нужны.
– Да и нету их. Граната надёжнее. Думаю их сделать основным оружием. Представь, перекатами, перебежками боевые тройки приближаются к противнику, метают гранаты и потом обрушиваются на голову ошеломленных выживших.
– В теории – красиво. Как на деле будет?
Я вздохнул:
– Практика – лучший экзаменатор теорий. Сейчас отрабатываем точность метания гранат. Хочу добиться точного попадания в окно избы с тридцати шагов. И с этого же расстояния попадания в пулемётное гнездо из мешков и в окоп. Пока рвут учебными болванками эти мешки. А ведь граната нужна внутри окопа, а не на бруствере.
– Атас, говоришь? Ну, что ж. Мне нравится. И ещё мне понравилось твоё занятие по медицине.
– Оказание первой помощи. В этом деле секунды решают, будет жить или кровью истечёт. А нам каждый дорог.
Не рассказывать же капитану, что меня этим ОБЖ уже так достали в прошлой жизни! В школе, институте, на заводе каждый год, на железке – опять обучение, экзамен, каждый год переобучение, пересдача. Недавно (в прошлой жизни) на права выучился, а там в комплекте – опять «Оказание первой помощи» со сдачей экзамена. Уже в подкорку загнали способ наложения шин и жгутов.
– Ладно, разбежались. Дел ещё много. Я слышал, комбата назначили.
– Кто он? Что из себя представляет? Не верю, что не «пробил».
– Суровый мужик. Из «наших». Боевой. Воюет с первого дня. Два раза людей из окружения выводил. Во время последнего прорыва был ранен, теперь к нам.
– Это хорошо, что боевой.
– Там посмотрим. Всё, давай.
– Давай.
Каждый по своим, но нашим общим делам. Нам тут прислали эшелон – десять грузовиков ЗиС. Новенькие, только с завода, в свежей краске, аж блестели. Я получал и разгружал на станции. Вот этот парадный блеск мне и не понравился. Закрепил грузовики за водителями (под роспись в журнале, а как же, война это не стрельба, а больше ведение бумажек), а потом погнал автоколонну в «прикормленное» автохозяйство. Там их должны были проверить, при необходимости довести до ума. Оказалось, что производство военного времени – это сниженные требования к качеству и так не очень надёжной техники. Одни пресловутые фильтры чего стоили. И самое главное – грузовики быстро потеряли свой «парадный» вид. Под моим руководством водители переквалифицировались в маляров и творчески «испортили» внешний вид своих машин пятнами мутно-грязного оттенка тёмно-зелёной и зеленовато-коричневых красок. Нужные цвета получали на месте, смешивая в вёдрах краски разных цветов. На ещё не высох шие пятна посыпали мелко молотый песок, чтобы высохшая краска не давала глянца. Песок удалось размельчить так мелко, что он сразу пропитывался краской и был совершенно неразличим.
Но и это не всё. В поле моего внимания были десять пулемётов ДШК. На заводе из водопроводных труб для них были изготовлены зенитные станки-треноги, которые простыми гвоздями прибили в кузовах (при необходимости станок можно было снять и использовать стационарно). Так я сделал десять универсальных автоарттягачей, СЗУ, подвозчика боеприпасов, транспорта (нужное окончание подставить при необходимости). Ведь мы сделали и деревянные съемные лавки, навешивающиеся на борта, для перевозки людей. Я планировал использовать эту автороту для перевозки орудий-сорокопяток и прикрытия их же с воздуха. В кузов влезут расчёты ДШК и пушки вместе с боекомплектом. Мощности грузовика должно хватить для тяги всего этого. Но это я планировал, а у начальников могут быть свои резоны.
А Степанов-младший занимался боевой учёбой роты. И хорошо получалось. Прирождённый лидер. Поступавшие небольшими партиями, но регулярно, «доспехи» он не просто вручал, а награждал достигших необходимых достижений по боевой подготовке. Даже здесь он умудрился подхлестнуть мотивированность бойцов. Молодец. И ещё психологический момент – сохранность и бережное отношение к доспеху сразу окажутся на высоком уровне, ведь то, что просто выдаётся – не ценится. А вот то, что досталось с трудом – это сокровище, что надо холить и лелеять.
Наконец, я определился и с «разгрузкой». Многие уже щеголяли в разгрузочных жилетах, пошитых по моей подсказке и руководстве Марии Фёдоровны. А я никак не мог определиться с личным оружием. Ведь я оказался в таком положении, вернее сам себя в него поставил, когда сам решаю, что я ношу, в чем хожу и чем вооружаюсь, а не устав. СВТ, конечно, хорошее оружие, особенно с оптикой. Но я подумал, что мне не придётся в бою лежать и отстреливать врагов, как в тире. Если я сейчас, как белка в колесе, то в бою и вообще стану, как тот мотоэквилибрист – по потолку летать. Чую, что моею стезёй будет ближний, кинжальный бой, которым уже невозможно руководить и из командира я стану просто бойцом. А для ближнего боя больше подходит что-нибудь покороче, мобильнее и автоматическое. Например, «Калаш». Только где же его взять? Если судить по названию первого «Калаша» – АК-47, раньше 47-го года это врят ли удастся. ППШ – слишком тяжел и неудобен из-за своего барабана. Как его ни лепи – диск постоянно давит куда-нибудь. И как запасные диски носить? В разгрузке они не размещались разумно, дурость получалась. Стандартный подсумок вешался на пояс, но как с ним бегать или ползать? В заплечном мешке? А как в бою перезарядиться, тем более что с его точностью и скорострельностью это делать придётся часто.
Но вот я достал ППШ, наверное, экспериментальный, с рядным магазином-рожком. Их было только пять и мне их отдавать не хотели. Ну ни в какую! Проявив чудеса предприимчивости, провернув чудовищно сложную комбинацию, количество ходов в которой по добыче нужных вещей нужным людям в о-очень длинной цепочке, удивило даже меня, я стал обладателем этой партии ППШ и по три рожка к каждому. Десять из них я внаглую сразу отгрёб к себе. Меня предупредили, что хотя в рожок и входит 35 патронов, больше 32 лучше не снаряжать – пружина слабоватая, может не справиться, придётся менять рожок, потом вручную его переснаряжать.
И вот я – обладатель разгрузки на шесть рожков, по три справа и слева, четырьмя ячейками под РГД, двумя – под Ф-1 (чуть ли не под мышками – это для самоликвидации) и двумя – под противотанковые болванки. На спине, меж лопаток, пришита сумка для малой саперной, которую я заточил, как топор, а рядом крепко пришиты ножны штык-ножа СВТ. Рукоятка штыка будет торчать чуть выше рюкзака, а ручка лопатки – вниз. Вот с нею и пришлось дольше всего провозиться и поломать голову. Ведь лопатка должна извлекаться из чехла одним движением, даже если надет вещмешок, но не выпадать при движении и даже резких манёврах – прыжках, падениях, перекатах. Но сделали!
Так как в разгрузке разместилось только шесть рожков, левый боковой набедренный карман штанов был заменён на подсумок на три рожка. Вот в таком виде я и предстал перед Степановым-младшим.
– Ты бегать-то во всём этом сможешь?
– Должен. Я не думал, что всё вместе окажется настолько тяжёлым. Весит весь этот обвес, наверное, столько же, сколько и я.
– Ага. А ещё приплюсуй вес скатки с шинелью, фляги с водой, сухпай и личные вещи в заплечном «сидоре», плащ-палатки, а зимой – тёплой одежды. А гранаты? Подсумки, я гляжу – пустые? Не поплохело?
– Поплохело. Что-то я не учёл.
– Ладно, так и быть, выручу по-дружески. Давай сюда три рожка. А то харя треснет. Себе сгрёб всё, а мне только с одним запасным рожком дал.
– Ну, ты и жук! Как раскулачиваешь виртуозно! На твои три рожка. Больше не дам. Когда марш-бросок?
– С нами побежишь?
– А куда деваться. Надо наращивать мышечную выносливость. Ни от чего нельзя отказаться. Так что выход один.
– Хребет не лопнет?
– Посмотрим. Мой личный рекорд – 180 кг.
– Это как?
– Штанга.
– А-а! Но это разные вещи. Одно дело вес взят, а другое – тащить постоянно.
– Да, я понимаю. Тем более давно это было. Я был молод, силён, красив и даже не контужен. Не то что сейчас.
Вместе рассмеялись, отправились на «пробежку». Обратно я буквально дополз. И-эх! А так всё хорошо начиналось! Жаль, я не муравей – он тащит в шесть раз больше своего веса и даже не потеет. Но ведь средневековые рыцари таскали на себе не меньше. Говорят, даже бегали в этом и сражались. Ну, спина, держись!
Оказалось позднее, что меня «развели», как лоха. Рожки можно было вставить в любой ППШ. Сам виноват – не надо было показывать столь явный интерес. Классика. Оказалось, что «кидалово» имеет более древние корни, чем я думал.
Приезд нового комбата я прохлопал, а точнее – прохлопотал. Добывал брезентовые походные палатки. Добыл. На весь батальон с тылом, медсанротой, штабом и приданной артиллерией. На всех хватит. Только получилась немало. Несколько машин. Те самые «мухоморы» – так теперь звали перекрашенные ЗиСы. С них сняли ДШК, но треноги не трогали. Получился просто грузовик.
По приезду, сразу пристал к Саньку.
– Ну, что рассказать? Кури-кури, всё равно съезжаем. Показал ему роту. А по роже не видно – доволен или нет. Обыкновенно – морда ожогом перекошена, как маска. Потом провели стрельбы, учебную атаку позиций условного противника. Ничего не сказал. Даже про «доспехи» ничего не спросил. Только перед уездом оповестил, что все подразделения батальона через неделю соберутся здесь, но не прямо здесь, а в полевом лагере в Хоботовском лесу. Так что выдвигаемся прямо сейчас – лагерь ведь нам и строить. Обещал он прислать инженерно-сапёрный взвод первым, но… На сапёра надейся, а на минное поле не ходи.
– Это я вовремя палатки получил. Как знал, как знал!
– Палатки – это хорошо, но землянки надёжнее. Будем учиться землянки рыть и строить.
– Слышь, Сань, по ходу, идёт процесс «окончательной сборки и доводки», как в инструкциях пишется.
– Я тоже так думаю. Скоро в бой.
– Дожди зарядят на днях.
– Так уже.
– Да не такие. А чтобы дороги развезло так, что танки не проходят. Это недели две немец курит. По первым морозам, когда земля схватится – ударит. Всем, что есть, сразу. И теперь – по Москве. Так что, брат, столицу будем защищать.
– Думаешь?
Едва не сказал – «знаю». Но оказалось, «попал пальцем в небо». Шёл сентябрь. Наши войска вяло наступали на западном фронте, бились в окружении на Украине и Юге. И погода стояла хорошая. Ничего-то я не знаю. А что и знаю – из фильмов и складов абсолютной по недостоверности информации – Интернета и школьных учебников.
Комбат-батяня
Отношения с новым комбатом у меня не сложились сразу. Я, в принципе, этого и ждал, как его увидел. Среднего роста живчик, всё лицо обожжено, седой ёжик, громкий голос генерала из «Особенностей национальных охот-рыбалок». Очень суровый и строгий. С такими контакт у меня никогда не получался. Поэтому я и старался не попадаться ему на глаза. Но прямой и недвусмысленный приказ явиться не оставил выбора, и я предстал «пред его очи». Он стал «вынимать из меня душу» – выпытывать биографию, боевой опыт, источник моих знаний. Я парень простой, к славе не стремлюсь, по «доброте душевной» пальцем указал на Сашку Степанова. Не прокатило, и «стрелки перевести» не удалось. Ведь ребята в роте тоже все «добрые и душевные», и все дружно пальцами в меня тыкнули. Что осталось? Контузия. Тут помню – тут не помню.
– Ты мне зубы не заговаривай! Я тоже контуженый.
Обложил меня плотно. Разумных путей выхода из капкана не видел. Буду дурковать.
– Оно и видно.
Воцарилась тишина, все рты поразевали. Не знаю, был майор всегда буйным или в результате контузии перестал владеть своей психикой, но его старались не злить. А злым и недовольным он был всегда. И быстро впадал в ярость, начинал орать, как сирена воздушной тревоги, брызгая при этом слюной, топать ногами, рукоприкладствовать, пистолет выхватывал. Вот и сейчас он взревел, побагровел и понеслось:
– Да, ты….! Да … тебя … … … …! Ты … у … меня … … … в … …
И так может продолжаться долго. В амерских фильмах я видел, что солдат, когда обращался к вышестоящему, перед фразой говорил «сэр» и этим же словом заканчивал. В «спокойном» состоянии майор «обрамлял» любое озвучение любой своей мысли с нецензурного слова, чаще всего начинающегося на «е». А если фраза была не короткой, то и в ней. И вместо знаков препинания. А в ярости вообще переходил чисто на матерный, виртуозно подставляя приставки, суффиксы, окончания. И если приводить его «пламенную» речь в печатном виде, опуская маты, то и получатся только предлоги и множество точек длиною в целые страницы.
Пока он меня не пристрелил, я смылся. А вечером спел песню «Любэ» (а как её не вспомнить после общения с таким Ё-комбатом) под две гитары (Санёк Степанов и Кадет) и гармошки (Мельник) в своей землянке. Вообще, мы вырыли и построили землянку для себя, для моей боевой тройки, но Санёк внаглую заселился с нами. Вот вместе и жили, вместе ели и пели:
А на войне, как на войне.
Патроны, водка, махорка в цене,
А на войне – нелёгкий труд,
А сам стреляй, а то убьют,
А на войне, как на войне.
Подруга вспомни обо мне.
А на войне – не ровен час,
А может – мы, а может – нас.
Комбат батяня, батяня комбат!
Ты сердце не прятал за спины ребят.
Летят самолёты и танки горят,
Так бьёт Ё-комбат, Ё-комбат!
Комбат батяня, батяня комбат!
За нами Россия, Москва и Арбат.
Огонь, батарея! Огонь, батальон!
Комбат-Ё, командует он.
Огонь, батарея! Огонь, батальон!
Огонь, батарея! Огонь, батальон!
Огонь, огонь, огонь, агония!
А на войне, как на войне,
Солдаты видят мамку во сне.
А на войне – да то оно,
А всё серъёзней, чем в кино!
Да война, война, война,
Дурная тётка, стерва она!
Эх, война, война идёт
А пацана – девчонка ждёт!
Второй раз припев пели все вчетвером, да два раза. А потом эту же песню ещё раз, когда в нашу землянку набился народ, как килька в банку шпротов. Ничего удивительного, что через пару дней комбата, за глаза, конечно, иначе чем Ё-комбатом и не звали. Ясен пень, он узнал, откуда ноги прозвища растут, что не прибавило мне любви комбата, а вот головной боли существенно стало больше. Ё-комбат мне существенно «перекрыл кислород», да ещё и впряг меня в батальонную «упряжку» интендантства. Я, конечно, взбрыкнул – типа, ни званием, ни способностями не соответствую. И Санёк Степанов тут же лишился всех трёх миномётов, за что ночью устроил мне «тёмную», как бы «случайно» упав на меня спящего, пропинал хорошенько, а потом ещё и стеллаж с моим старшинским «хабаром» на меня свалил. Извинился, конечно, помог выбраться, но при этом ещё два раза локтём саданул – в лоб и в бок, опять «случайно». Ведь он в расстройстве чувств из-за превращения взвода поддержки в простой пулемётный взвод не спал. А с потерей «мухоморов» вообще станет все ночи на меня «случайно падать».
Пришлось впрягаться. А комбат не только мне ярмо накинул и ездит на мне, ножкой болтая, так ещё и кнутом понукает. Вот, с… ё-комбат, блин!
Дни пролетали стремительно, совершенно не откладываясь в памяти. Целый день, как бешеной белкой укушенный, носишься по складам, базам, заводам, станциям, кабинетам, ночью – в землянке мгновенно проваливаешься в сон без сновидений, а с утра – та же карусель.
Одно радовало – программу боевого обучения первой роты теперь проходил весь личный состав ОИПТБ.
Ну наконец-то! Мы отправляемся на фронт! Половина батальона получила отпуска на сутки, вторая половина – получит по возвращении отпускников. Я оказался во второй половине – Санёк поехал домой проститься с родными, я – за старшего. Под шумок я отпустил ещё тридцать человек – в качестве поощрения за «успехи в боевой и политической». Отпустил, конечно, и Кадета с Мельником. Их отпуск продлится не сутки, а двое. Проверив соблюдение остатками роты всяких режимов, уставов, караулов, то есть побродив по лагерю, вернулся в землянку и завалился спать. А что? Настроение – чемоданное, обузу интендантства с меня третьего дня сняли, старшинские заморочки по роте, за время моего «отсутствия» Санёк взвалил на старшину Тарасенко. Так что я вольная птица, где хочу, там и капаю.
Но выспаться мне не дали. Влетел сержант Иванец, которого я поставил в «секрет» у своей землянки и орёт:
– Ё-комбат!
– Где?
– Сюда идёт!
– Успею смыться?
– Нет.
– Твою-то дивизию!
А вот и комбат. Постучал в бревно перекрытия на входе:
– Можно?
– Конечно, Владимир Васильевич. Сержант, исполняйте!
– Есть! – Иванец обогнул комбата и вылетел из землянки, а вслед приказ комбата:
– Сержант, ближе пятнадцати метров никого не подпускать и самому не подходить!
– Есть!
Комбат огляделся. Я навытяжку начал доклад, но он меня осадил:
– Не надо, Виктор Иванович. И так всё знаю. Разрешите присесть?
– Да, конечно! Куда вам удобнее?
– Не суетись, старшина. Я и тут присяду.
Он сел и молчал, глядя в пол. Я тоже. А о чём трепаться? Я бы спросил – за каким макаром он ко мне припёрся, да неудобно как-то. Так и молчали.
– Виктор. Можно тебя так называть?
– Хоть горшком, только в печку не суй.
– Договорились. Почему ты скрываешь, что воевал? Не пойму я. Для беляка – ты молод, а всё остальное – не предосудительно.
– А может я иностранный шпион? Там и воевал. Да и с чего вы взяли, что я воевал?
Майор покрутил головой. Только сейчас я обратил внимание, что за весь разговор ни одного мата не услышал.
– Ты не иностранец. Так тебя Порфирыч бы и отпустил, ага. Это старая ищейка. У него нюх есть. Что-то в тебе он чует, как и я, а что – не можем понять. Осталось надеяться, что ты тот, за кого мы тебя приняли.
– За кого?
– Не важно.
– Важно.
– Цыц! Тебе палец дашь, а ты норовишь руку оттяпать. Зачем скрываешься? Скажи, облегчи двум старикам души.
– Да ничего я не скрываю. Я же вам правду сказал. Что-то помню, а что это и откуда не понимаю.
– А песни эти твои – тоже помнишь? Или сам сочиняешь?
– Ни одна не моя. Не умею я.
– Да хоть и не умеешь, говорил бы, что твои. Всё одно никто их никогда не слышал. Все они какие-то странные, хотя и многие хорошие. Спой, что ли.
– Я плохо пою. А играть ни на чём вообще не умею. Вот мои соседи все играют. А вот песен моих почему-то не знают. А какую спеть?
– Ну, давай сначала про комбата. Что Ё-комбат.
Я спел, он раскачивался во время песни, глаза пустые. Когда песня кончилась, он вздрогнул.
– Ты знаешь, Виктор, я смотрю на всех этих ребят и вижу их мёртвыми. В ранах, окровавленных. Я ведь с ума сошел там, в окружении. Я ночью заставу в окопы выгнал и сутки держался, а потом пошёл на прорыв. А они, знаешь, у меня какие были? Богатыри и красавцы! Все физкультурники. Отличники боевой и политической. Я их как сыновей любил. Мой погранотряд – лучшим был в округе. Я никого из них не довёл. Всех потерял. К нам прибивались другие, понемногу. И их тоже убивали. Убивали и убивали. Я немцев не считал, а вот своих пацанов всех помню. Тысяча триста шестнадцать исковерканных, окровавленных лиц каждую ночь ко мне приходят. Они все, Витя, погибли, а я выжил. А потом хуже стало. Я смотрю на бойцов этого батальона, теперь моего батальона, и вижу их убитыми. Я говорю с ними, а они отвечают, а сами кровью истекают.
– Тяжело это.
– Да. Тычячу триста шестнадцать уже потерял. И теперь поедем на фронт – опять терять. А я не хочу больше! Почему я жив, а они нет? Зачем я выжил? Зачем мне муки эти?
– Бог нам всем послал испытания. И каждому – только по силам его. Этим он испытывает нас, а значит, знает о нас, любит нас. Испытания закаляют, делают сильнее.
Комбат рассмеялся истерически, как одержимый:
– Чем я стал сильнее? Искалечен, сломан и телом и духом. Я мечтаю умереть, чтобы прекратить этот ужасный ночной хоровод и остановить счётчик.
– Счётчик не остановится, пока не возьмём Берлин.
– А ты веришь, что сделаем это?
– Конечно. Иначе и быть не может. Тем более, что я не только верю, а знаю. Точно знаю. Никто и никогда не завоёвывал Русь.
– Татары?
– Это кто такие? Это те, что в Казани живут? Они больше русские, чем мы сами. Это было не завоевание, а слияние русских земель под одну руку. И рука та – русские цари.
Комбат достал бутылку.
– Будешь?
– Не пью, Владимир Васильевич. Совсем не пью.
– Больной? На войне больных не бывает.
– Мне вера не велит.
– Тьфу ты. Брехун. Не берут верующих в НКВД.
Я показал крест.
– Как же тебя не выперли?
– Наоборот. Меня пригласили. Да с рекомендацией!
Я показал портсигар. Комбат хмыкнул, дунул в кружку, налил:
– Как хочешь, – и выпил.
– Владимир Васильевич, а зачем вы мне всё рассказали?
– Душу хотел облегчить.
– Полегчало?
– Да.
– А почему мне?
– Ты единственный, у кого рожа не разбита. И когда ты рядом, все остальные начинают выглядеть нормальными, живыми.
Вот это ни хрена себе! Я облегчаю приступы шизофрении?
– Витя, спой.
Я спел «Молитву», потом «Бьётся в тесной печурке огонь», «На поле танки грохотали», «Черного ворона», «Опустела без тебя земля». Комбат стремительно напился и уснул на мельниковой полке. Я оставил его, вышел покурить. Невдалеке маячил Иванец, я махнул ему рукой.
– За обедом сгоняй.
Он принёс сразу на всех, даже тех, кто был в увольнительной. Сухпай я сразу заныкал, а горячее умяли, сидя на лавочке около входа в землянку.
– Сержант, без моего разрешения никого в землянку не пускать. Лично передо мной ответишь.
– А если ротный? Это же его землянка.
– Хоть маршал Тимошенко. Это моя землянка. Переломаю так, что за свисток три месяца не возьмёшься. Уяснил?
– Уяснил.
– Я – не надолго. Обойду всё и вернусь. Гостя моего не беспокой, пусть отдохнёт. А внутрь заглянешь – глаза фингалами закрою.
Я так понял, что я вдруг оказался старшим в батальоне. Вот так неожиданно. Комбат взял самоотвод на время, остальные офицеры, тьфу, командиры – дома, с родными.
Обошел всё, двоим в «душу» пробил за нарушение режима, а потом направился к штабной палатке.
– Стой, кто идёт?
– Конь в пальто. Фамилия, боец!
Он назвался. Даже не знаю такого.
– Кому служишь?
Растерялся.
– Эх, салага! Учить вас ещё и учить! Трудовому народу ты служишь. Запомни. В следующий раз – накажу.
– Туда нельзя, товарищ старшина. Приказ товарища майора.
– Ты чё, ушлёпок, не понял? Или попутал? Или меня не узнал? Майор у меня в землянке, послал за письменным прибором. Смирно! Кругом!
– Я не могу, майор приказал.
– Тебе майора привести? Или письменный приказ нужен? Так планшетка его в палатке. Самого его звать? Да он тебя с говном сожрёт. Да ладно, расслабься. Очень мне хочется бегать туда-сюда. Мне проще тебя вырубить. Да не дёргайся ты. Меня знаешь. Меня Медведем окрестили. Но для тебя – старшина Кузьмин Виктор Иванович. Так и доложишь, если вопросы будут. А их не будет. Что не ясно?
Боец опустил винтовку, сделал шаг в сторону.
– Вот это другое дело.
А в уме: «Бардак!»
По большому счёту в штаб я пришёл из любопытства. Зашёл, остановился, осмотрелся с любопытством. Потом покопался в бумагах, отложил несколько пустых стандартных бланков с печатями. Бардак, кто же на пустые бумажки ставит печати? Вообще-то все так делают. Но не в армии же! Сгодятся на что-нибудь. Прихватил ещё и незначительную записку, единственная ценность которой была в образце подписи Ё-комбата и начштаба на одном листочке. Покрутился ещё из любопытства, нашёл награды Ё-комбата (ордена Ленина, Знамени и Красной Звезды – охренеть!), положил обратно и вышел.
– А письменные принадлежности? – спросил часовой. Я похлопал по нагрудному карману.
Вот и всё. Больше в этот день, кроме ужина, ничего не случилось. После пробежки я тоже завалился спать.
Отступление от повествования
Нетелефонный разговор:
– Как прошло?
– Тяжко. Только авторитетом и продавил. Если не выгорит с твоим Объектом – мне не простят ни потерю времени, ни отвлечение бойцов ОСНАЗ.
– Может, не надо было бы его отпускать на фронт?
– А что оставалось? Он рвётся воевать, у нас на него ничего нет. Не смогли мы ни раскрыть его, ни выявить его связей.
– Может, и не было ничего?
– И это ты мне говоришь сейчас, а? Не ты ли меня в это втянул? Я в глаза таким людям влез! А теперь ты это мне говоришь! Ну и сука ты, Сара!
– Сам ты! Я тебя не просил так всё это раскручивать! Запер бы его, помяли бы, всё бы и узнал.
– Сам веришь? У этого узнал бы? Видно же, что он из тех, что умирают, но не колются. И Сам так же думает. Да и что я плохого «раскрутил»? Новый вид кирасы? Батальон? Эти, как их, «ременно-плечевая перевязь»? Как её Объект называл? «Разгрузкой»? Кстати, ни одна армия мира не пользуется подобным. Привлечённые эксперты из Внешней разведки – в недоумении. А ты заметил, как он ориентируется в городе? А вроде с Урала.
– Подожди, ты Ему докладывал?
– А ты думал? Дали бы мне батальон, ОСНАЗ, новые образцы вооружений без разрешения? Нет, конечно, не Самому. Но всё одно – теперь от Объекта зависит моя голова.
– Не надо было его отпускать, вот и всё.
– Да пошёл ты! Тоже мне друг! Наливай давай.
Через некоторое время разговор возобновился:
– Может, и не надо было отпускать. Да, прессанули бы, добились бы чего-нибудь. Было что в нём выдавить. Но ты же видел, в «свободном полёте», да с поддержкой, он большего добивается.
Человек сочно выругался:
– Да кто ж он такой? И откуда взялся на мою голову? Тут и вправду в чертовщину поверишь!
