Виталий Ерёмин
Браво-брависсимо
ГОЛОС СТАЛИНА. Нет, нет, нет. Пей все, до дна, тогда сравняешься со мной.
ГОЛОС КИРОВА. Коба, дорогой, как можно хоть в чем-то сравняться с тобой?
ГОЛОС СТАЛИНА. Ладно тебе лукавить. На меня это не действует. Пей! Пей с горла. Давай, давай, до дна.
ГОЛОС КИРОВА. Ох, и хорошо твое кахетинское!
ГОЛОС СТАЛИНА. Блевать не будешь?
ГОЛОС КИРОВА. Ну, о чем ты, Коба? Когда это большевики блевали?
СТАЛИН. А Роман Малиновский – разве не блевотина? До сих пор не могу понять, как Ильич не разобрался в нем. Столыпин и Малиновский – вот две фигуры, которые многому меня научили. Столыпин – какой надо делать Россию, Малиновский – не верить никогда и никому. Кто меня сдал, кто отправил в последнюю ссылку? Он, сволота!
КИРОВ. Погоди, Коба. Давай о политике чуть позже. Давай я все же доложу тебе, что поручение твое выполнил. Львову привез. Она в моей машине. И готова осмотреть твою дачу. Ну и с тобой побеседовать, если пожелаешь. Вылечить тебя.
СТАЛИН. Паукер! (появляется Паукер) Слышал?
ПАУКЕР. Так точно!
СТАЛИН. Проведи женщину по даче. Выясни, какие у нее пожелания, Все исполни.
ПАУКЕР. Будет сделано, товарищ Сталин.
Надежда у подслушивающего аппарата в кабинете Сталина.
ГОЛОС СТАЛИНА. В чем особенность текущего момента, Мироныч? Особенность момента в том, что, если между нами, большевиками, будет и дальше раздрай, мы слетим со страшным позором. А если будем монолитом, то все склонят перед нами головы, и мы победим – на века. Так что думай и выбирай.
ГОЛОС КИРОВА. Умеешь же ты взять за горло, Коба. (после паузы) До меня дошел слух, что мелкие подразделения перешли на сторону крестьян. Это правда?
СТАЛИН. Ну, так, а кто сейчас в армии? Дети крестьян.
КИРОВ. Аэропланы применяем…
СТАЛИН. Все это бредни троцкистов. Не применяются аэропланы. А вот паспортную систему вернуть придется. Нельзя допускать, чтобы классовые враги свободно разъезжали по стране и сеяли смуту.
КИРОВ. Но это же возвращение в царизм.
СТАЛИН. Люди все поймут правильно, если им объяснять в доверительном тоне.
КИРОВ. А что сегодня произошло у цэка комсомола?
СТАЛИН. Метростроевцы пришли и побросали комсомольские билеты.
КИРОВ. Куда же Смородин смотрел? Много их было?
СТАЛИН. Человек восемьсот. Они, видите ли, работают по колено в воде, а их сверстники, дети чиновников, прожигают жизнь. Кто это прожигает? Мой Васька? Или моя Светка? Или мой приемный сын Артёмка? Накрутил кто-то комсомольцев. Я ж говорю – по мере продвижения в социализм классовая борьба будет нарастать.
КИРОВ. А чего Молотова не проводил? Все-таки предсовнаркома…
СТАЛИН. За старых большевиков вздумал вступиться. Ленина тут мне цитировал: (издевательским тоном) золотой фонд партии, старая гвардия… Все это слова. А на деле старые маразматики, полные олухи в строительстве социализма. Знают только козырять старыми заслугами. А если разобраться, какие у них заслуги, в чем эти заслуги? Опять одни слова.
Стук в дверь. Появляется Молотов. В каждом его движении оцепенелость и в то же время готовность услужить, внешне сохраняя достоинство.
СТАЛИН (с усмешкой). Садись, Вячек. Выпей, закуси с дороги.
Чувствуется, Молотов в самом деле проголодался. Проворно накладывает себе в тарелку. Наливает вина. Выпивает и начинает закусывать.
КИРОВ. Мужики, пока не забыл. Деликатная и злободневная тема. Я о новых достижениях в области телефонии. Коба, дал бы ты по башке Ягоде. Ну, нельзя так. Скоро он и до тебя доберется.
МОЛОТОВ. Я точно знаю, что меня слушают. Ну и что? Это не повод для истерики. Чего мне волноваться, если я за собой ничего не числю? Моя партийная совесть чиста. Раньше надо было за голову хвататься. Помнишь, Ленин в 21-м году выступил против фракций внутри партии. Дзержинский начал исполнять. Но некоторые партийцы отказывались давать показания против фракционеров. И что тогда сделал Феликс? Потребовал от политбюро вынести решение, что донос на агитаторов против руководства партии есть долг каждого партийца. И политбюро это решение вынесло. Хорошего в этом мало, но не мы это когда-то начали.
КИРОВ. Ну, да. Ленин и Дзержинский, стало быть, виноваты. На мертвых валить тоже, знаешь, не есть хорошо. Вязнем мы, мужики. Вязнем!
МОЛОТОВ. Обобщения всегда чреваты.
КИРОВ. Меня начали пугать слова «интересы партии». Прикрываясь этими интересами, можно оправдать все, что угодно. Уже доработались… На крестьянство опоры нет. На интеллигенцию – почти нет. На рабочий класс – тоже очень даже частично. Опираемся по сути только на свое понимание подлинных интересов рабочих, которые сами рабочие не понимают, а только когда-нибудь поймут. Ведь это же мистика, мужики. Вдумайтесь! Обладание властью оправдывается не реальным авторитетом партии, а неким политическим пророчеством. Мол, потерпите, в будущем поймете, что мы были правы и все жертвы оправданны. Самая настоящая мистика!
СТАЛИН. Мироныч, тема отвлеченная. Куда важнее решить, как реагировать на выпад группы Рютина? Эта сволота будто не видит наших успехов. Днепрогэс, Магнитка, Турксиб, Кузнецк… Вся страна в великих стройках. Но невозможно добиться окончательной победы социализма, когда в деревнях идет гражданская война. А в городах что творится… Ударников и стахановцев травят, избивают. В Харькове рабочие Тракторосроя пытались зарубить ударника Марусина. Снова брожения в Закавказье… А Рютин предлагает уступить кулаку. Плюс к тому предлагает свернуть строительство заводов. Вы за это?
КИРОВ. Я не за это. Но я против обвинения Рютина в попытке насильственного свержения нашей власти. Большевики не должны проливать кровь большевиков.
СТАЛИН. А кровь беспартийных, значит, проливать можно? И это не злодейство? Беспартийные крестьяне гибнут и высылаются с семьями, пока мы тут рассусоливаем. А если поставить на Рютине свинцовую точку, все сразу поймут, что с властью нашей шутки шутить вредно.
КИРОВ. Но что скажут старые большевики? Они почти все за Рютина.
СТАЛИН. Откуда такие сведения? Ну, да. Ты ж с ними вась-вась. Они у тебя, где только не устроились на теплые места. Смотри, не преврати колыбель революции в ее морг. Запомни, Мироныч: Россия развалится когда-нибудь только от предательства. Это ее ахиллесова пята. Причем, предательства самих русских при власти – вот что противно и не-про-сти-тель-но! А что у нас товарищ Молотов помалкивает? Ну да, ведь молчать – безопасно и красиво.
МОЛОТОВ. Коба, ты знаешь, я всеми фибрами за тебя, но кровопускание… В общем, я разрываюсь, Коба.
СТАЛИН. Ну и разрывайся. Только знай: есть заповедь прощать врагам, но нет заповеди прощать друзей.
МОЛОТОВ. Права или не права партия, но это моя партия. А символ партии ты, Коба. Значит, я за тебя.
КИРОВ. Мужики, ну так рассуждать нельзя. Мы все-таки соратники. Ну и… Я могу быть преданным другом, но не могу быть преданной марионеткой.
СТАЛИН (наливая Кирову вино). А кто тебя неволит? Никто. На все твоя святая воля. Однако пора сделать перерыв. Раз Паукер заглядывает, значит уж он-то точно сюрприз приготовил. (громко) Паукер!
Паукер распахивает дверь и впускает трех молоденьких девиц, которые вкатывают столики, уставленные в два этажа аппетитными кушаньями. Девицы становятся перед Сталиным. Вождь оценивающе разглядывает их. Его внимание привлекает девушка со смеющимися глазами.
СТАЛИН. Ты всегда такая веселая?
ДЕВУШКА. А чего печалиться-то зря?
СТАЛИН. Как звать?
ДЕВУШКА. Жбычкина я. Валентина. Можно просто Валюшка.
СТАЛИН. Какого года?
ЖБЫЧКИНА. Семнадцатого. Седьмого ноября.
СТАЛИН. Во как!
ЖБЫЧКИНА. Вот так угодили маманька с папанькой новой власти.
СТАЛИН. Замужем, хохотушка?
ЖБЫЧКИНА. Готовлюсь выйти за Ваню Истомина.
СТАЛИН. Не будет Ваня против твоей службы здесь, в звании сержанта НКВД?
ЖБЫЧКИНА. Гордиться должон.
СТАЛИН. Как же приятно с тобой говорить, Валюшка Истомина! (обращаясь ко всем) Как там писал Толстой… «Если девице минуло пятнадцать лет и она здорова, ей хочется, чтобы ее обнимали, щупали». Но щупать я тебя, Валюшка, не буду, а вот в тугую щечку чмокну.
ЖБЫЧКИНА (подставляя щеку). Ой, неделю умываться не буду.
Сталин целует Жбычкину в щечку.
СТАЛИН (негромко ей на ухо). До меня будешь кушать и после меня.
ЖБЫЧКИНА (с восторгом). Хорошо.
СТАЛИН (громко). Вот какие женщины нужны нашей стране! А модные сегодня балерины… Не понимаю, чего в них хорошего. Подержаться не за что.
Возбужденный Сталин скрывается за ширмой. Паукер – следом. Слышится кряхтенье.
СТАЛИН. Ну, как там ведьма?
ПАУКЕР. Ходит по дому с обручем на голове.
СТАЛИН. Покорми ее хорошо.
ПАУКЕР. Предлагал – отказывается.
СТАЛИН. Значит, должна работать на голодный желудок. Это ж настоящая ведьма, Паукер.
Сталин появляется одетым. Садится за пианолу. Ему нравится этот послушный инструмент.
СТАЛИН (Молотову). Вячек, ты тут единственный, кто может мне подпеть. Русский духовный гимн помнишь? «Коль славен наш господь в Сионе».
Сталин начинает высоким чистым голосом. Молотов берет октавой ниже. И они поют слаженным дуэтом.
СТАЛИН и МОЛОТОВ (поют). Коль славен наш Господь в Сионе, Не может изъяснить язык. / Велик он в небесах на троне, В былинках на земле велик. / Везде, Господь, везде Ты славен, В нощи, во дни сияньем равен. / Тебя Твой агнец златорунный В себе изображает нам; Псалтырью мы десятиструнной. Тебе приносим фимиам. / Прими от нас благодаренье, Как благовонное куренье. Ты солнцем смертных освещаешь, Ты любишь, Боже, нас как чад, Ты нас трапезой насыщаешь. И зиждешь нам в Сионе град. / Ты грешных, Боже, посещаешь И плотию Твоей питаешь. О Боже, во твое селенье Да внидут наши голоса, И взыдет наше умиленье. К тебе, как утрення роса! / Тебе в сердцах алтарь поставим, Тебе, Господь, поем и славим!
Сталин выглядит просветленным.
СТАЛИН (Молотову). А вот скажи нам, Вячек, какая страна Россия?
МОЛОТОВ. Ты знаешь мое мнение, Коба. Варварская у нас страна. Трудно нам будет в кратчайшие сроки догнать и обогнать передовые нации.
Сталин ставит пластинку. Патефон играет немецкий вариант марша «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». После исполнения первого куплета Сталин ставит другую пластинку – с записью советского варианта марша.
СТАЛИН. Ну и чье исполнение лучше?
Общее оживление. Все соглашаются, что наш марш лучше.
СТАЛИН (Молотову). Вот тебе ответ на твое сомнение. (Жбычкиной). Ну что, Валюшка? Пелятку-то привезла? В сметане?
ЖБЫЧКИНА. В сливках.
СТАЛИН. Подавай! Эх, до чего ж хороша рыба пелядь… пелятка… И что интересно. Рыболовы говорят, что она хвостом совсем не крутит. Слышишь, Мироныч, даже рыбы есть, которые не крутят хвостом! (замирает, принимает озадаченную позу) А где Надежда? Куда пропала?
Осененный догадкой, Сталин быстрым шагом идет к своей спальне. Он буквально врывается в нее. И видит перед собой жену у секретного аппарата-прослушки.
СТАЛИН. Аяяй!
НАДЕЖДА. Это я тебе должна сказать аяяй. Это кого же ты отсюда слушаешь? Не меня же. Шпионишь за своими же соратниками? Красавец! И меня же стыдишь!
СТАЛИН. Как ты смеешь, муха ты зеленая?! Психопатка. Вся в мать.
НАДЕЖДА. Ну, правильно. Разве может нормальная баба отчитывать божество?
СТАЛИН. Слушай, чего ты хочешь? Для чего-то же устраиваешь эту истерику?
НАДЕЖДА. Освободи ребят, Иосиф.
СТАЛИН. Каких на хрен ребят?
НАДЕЖДА. Двое ребят, которые ездили в Сибирь и на Украину, и рассказали мне, что там творится в деревнях. Как там уже начинают есть друг друга. Мы общались втроем – они исчезли, а я на свободе. Хоть вешайся от такого позора.
СТАЛИН. Зачем тебе вешаться? Можно…
НАДЕЖДА. Что, и пистолетик нашли? Чего ж не изъяли? А-а! Решили не мешать? Отпусти ребят, Иосиф, или я точно застрелюсь.
СТАЛИН. Нашла чем испугать. Неблагодарная.
НАДЕЖДА. О, ну как же без этого попрека. Ну, так я человек, а не твоя собачка. Помнится, ты сам однажды назвал благодарность собачей слабостью.
СТАЛИН. Знаешь, почему я на тебе женился?
НАДЕЖДА. Знаю. Ты думал, что я всегда буду за тебя несмотря ни на что. Знаешь, я тоже думала, что мы будем лежать на погосте рядом. Но ты решил, что обычный погост тебя не достоин.
СТАЛИН. Что ты мелешь?
НАДЕЖДА. Неужели ты в самом деле хочешь, чтобы тебя выставили на всеобщее обозрение? Неужели не со мной хочешь в земле лежать, а с Ильичем? Но он не хотел для себя такой участи. Это ты его уложил. А себя хочешь уложить сам. И это проявление гениального ума?
СТАЛИН (усмехается и продолжает примирительно). Ладно, Татка, муж и жена одна сатана. Я прямо завтра составлю завещание, чтобы меня ни в коем случае не положили рядом с Ильичем.
НАДЕЖДА. Похорони верховного вождя по-человечески.
СТАЛИН. А вот этого не обещаю.
НАДЕЖДА. Ну, понятно. Племя не поймет.
СТАЛИН. Ох, Татка, не будь ты моей женой, матерью моих детей…
НАДЕЖДА. Даже не сомневаюсь. Сгноил бы. Ты бы и Ильича сгноил. Бог вовремя его прибрал. И вагон опломбированный подшил бы к делу, и происхождение его вытащил бы на потеху антисемитам на свет божий, и венчание главного безбожника с главной безбожницей Надеждой…
СТАЛИН. Ну, хватит. (вынимает из ящика стола пистолет) Я тебя, контру, прямо сейчас…
НАДЕЖДА. Ну, давай. Ну, стреляй, чего у тебя рука-то ходуном ходит? Рад бы, да вдруг даже тебя привлекут? И – тогда конец твоей власти. А ты не бойся. Скажешь, что я сама себя. Тебе поверят. Пусть только кто-нибудь попробует тебе не поверить.
СТАЛИН. Изыди, сатана!
Сталин выходит из кабинета. Появляется Паукер.
ПАУКЕР. Надежда Сергеевна, ну как же так?
НАДЕЖДА. Да вот так, Карл Викторович. Надо бы выпустить ребят. Ради меня.
ПАУКЕР. Нет уже этих ребят, Надежда Сергеевна. Это все тюремные повара. Кишечная инфекция…
Надежда теряет сознание и падает. Паукер зовет своих людей. Крепкие чекисты, готовые унести Надежду. Но входит Сталин. Движением руки выгоняет всех. Склоняется над женой. Шлепает ей ладонью по щекам. Надежда приходит в себя.
СТАЛИН. А ведь ты мне так и не сказала, на кой черт в церковь ходишь.
НАДЕЖДА. А ты меня не спрашивал.
СТАЛИН. Ну вот, спрашиваю.
НАДЕЖДА. Как же богу не помолиться, когда на смерть идешь?
СТАЛИН. Ты о какой смерти разглагольствуешь?
НАДЕЖДА. Каждый аборт – это хождение на смерть.
СТАЛИН. Ну и рожала бы. Разве я против? Я только за.
НАДЕЖДА. Нет! Не дай бог! Плодить уродов…
СТАЛИН. Эй, ты кого считаешь уродами? Васо? Светку?
НАДЕЖДА. Я тебе не «эй». И запомни. Не надо меня кремировать. Не надо замуровывать мой прах в кремлевскую стену. Похорони меня по-человечески. И мой тебе, тоже человеческий, совет. Если хочешь, чтобы прошла твоя медвежья болезнь, прекрати мучить народ. Тогда и пройдет твой животный страх за свою жизнь.
СТАЛИН (сплевывая, направляется к двери). Пропади ты пропадом, дура!
Киров и Молотов что-то обсуждают. Видно, что оба много выпили. Входит Сталин. Наливает себе полный бокал, выпивает. Киров и Молотов многозначительно переглядываются.
ПАУКЕР. Привезли Важанова, товарищ Сталин.
Паукер открывает дверь. Чекисты вводят Важанова.
СТАЛИН. Заходите, Борис. Извините, что не называю вас товарищем.
КИРОВ. Что предпочитаешь, Борис? Вино? Водку?
СТАЛИН. Борис не пьет. Он будет только закусывать. Можете начать с морошки, Борис.
Важанов набирает полную ложку морошки и отправляет себе в рот. Сталин напряженно наблюдает. И отправляет в рот свою ложку морошки.
СТАЛИН (Важанову). Я вот думаю, как с вами поступить. Ведь вы носитель чувствительной информации. Если вас не устраивает должность первого помощника генсека, давайте сделаем вас секретарем цэка.
ВАЖАНОВ. Я хочу заниматься только наукой и техникой, товарищ Сталин.
СТАЛИН (как бы благодушно). Какой вы, однако, тяжелый человек. Не пьете, работа наша вам не нравится. Мы делаем поистине великое историческое дело – строим первое в мире народное государство рабочих и крестьян. Считаем великой честью для себя заниматься этим. А вы как бы брезгуете. Наука, техника – это все отговорка. На самом деле вам просто что-то очень не нравится в нашей работе. Давайте уж выкладывайте. Вдруг мы чего-то не видим, чего-то не понимаем. Помогите нам. И тогда я прямо здесь подпишу вам заявление.
ВАЖАНОВ. Я слышал, в юности вы переписали от руки весь «Капитал».
СТАЛИН. Я еще живой, а сколько уже придумано. Враки это, Важанов. Я сделал всего лишь краткий конспект. Но давайте предположим, что переписал. Что из этого следует? Вы-то сами читали «Капитал»?
ВАЖАНОВ. Прочел, с усилием.
СТАЛИН. Ну и что? И что?
ВАЖАНОВ. По Марксу, только рабочие создают ценности и товары, и двигают вперед экономику. Маркс почему-то ничего не пишет об ученых, изобретателях, инженерах, организаторах производств, которые работают не руками, а головой. А ведь развитие экономики и улучшение благосостояния людей зависят в первую очередь от мозгов этих интеллигентных людей, это они – соль и совесть нации. Значение рабочих вторично и второстепенно. А как назвал эту соль нации товарищ Ленин? Говно. Идею социализма дала миру интеллигенция, а ее называют говном. Разве это правильно?
НАДЕЖДА (слушает в кабинете Сталина). Боже, зачем? Ну, как так можно?!
Далее зритель видит Надежду, слушающую разговор Сталина с гостями.
ВАЖАНОВ. Я хорошо помню первый день моей работы у вас в Кремле. Это было 23 августа 1923 года. Обсуждался вопрос о революции в Германии. Решили мобилизовать всех коммунистов немецкого происхождения и говорящих по-немецки и поставить над ними зама Дзержинского Уншлихта. Выделили огромные средства. Через наши представительства в Германии пошли партии оружия. Переворот в Берлине назначили на 9 ноября 1923 года. Красные отряды Уншлихта должны были занять телеграф, вокзалы… Как нам была нужна культура труда немцев, качество их изделий, их военный дух и выучка тоже бы не помешали. Наконец, их кредиты… Но! Немцы не пошли за своим гениальным Марксом и за нашим Уншлихтом. И тогда мне стало ясно – никто не пойдет в Европе нашим путем. Никто и уже никогда.
Сталин и Киров многозначительно переглядываются. Киров наливает рюмку водки и выпивает одним махом. Сталин размеренными движениями набивает трубку табаком, изображая невозмутимость.
СТАЛИН. Продолжайте, товарищ Важанов, продолжайте.
ВАЖАНОВ. Меня стали интересовать наши перспективы. И мне нужно было понять, на самом ли деле Ленин гениален. Маркс-то для меня точно никакой не гений. Если бы Ленин был здоров, я бы попытался поговорить с ним и удостовериться лично. Но… увы, он уже был разбит параличом. И тогда я пошел к тем, кому Владимир Ильич мог доверять свои мысли. Не буду называть их фамилии.
СТАЛИН. И не надо. И без того ясно. Это Гляссер и Фотиева.
ВАЖАНОВ. Но они отказывались от откровенного разговора, считая меня вашим человеком. И только потом, много позже, когда поняли, что я ничей…
СТАЛИН. Я начинаю понимать, почему вы совсем не пьете, Важанов.
КИРОВ. Продолжайте, Борис.
ВАЖАНОВ. Короче, Ленин считал, что мы провалились. Он так и сказал – мы провалились. После стольких лет борьбы за социализм в России он вдруг сделал для себя открытие, что переменить психологию людей и навыки их жизни по щучьему велению не получится. Он так и сказал – по щучьему велению. Далее он сказал: можно, конечно, загонять в новый строй силой, но это значит устроить мясорубку с десятками миллионов жертв… Здесь он, видимо, ставил вопросительный знак. Сомневался, сможет ли он пойти на это. И начал читать…кого бы вы думали? Нет, не Маркса, а Густава Лебена, его книгу «Психология толпы». Что не удивительно. Маркс ничего не писал о психологии крестьян. Он их просто не знал. Как, впрочем, не мог знать и русских рабочих.
СТАЛИН. Важанов, а вы думали, почему в Германии не получилась революция, а в России – получилась? Все дело – в народе, Важанов. Плевать немцам на мировую революцию. А русским – не плевать. Не пошли немцы на всеевропейскую революцию, потому что она потребовала бы лишений и жертв. А русские не побоялись новых лишений и жертв, хотя жили хуже немцев и положили миллионы в первой мировой. Немцам не нравились их вожди. И русским нравились не все их вожди. Но они пошли за ними. Потому что сердцем чувствовали, что идея социализма – идея правильная, может быть, единственно правильная.
МОЛОТОВ (очень эмоционально). Коба, как ты можешь? Я нне мммогу! Я нне ммогу больше слушать эту галиматью! Зачем вы ннам все это вкручиваете, Вважанов? Чего вы ддобиваетесь?
СТАЛИН. Ты не все знаешь, Вячек. Важанов надумал дезертировать. Вот и идет ва-банк, чтобы наверняка уволили. А если я не подпишу вам заявление, товарищ Важанов?
ВАЖАНОВ. Но мне, с моими взглядами, нельзя доверять государственные и партийные тайны.
СТАЛИН. Почему нельзя? Что вы с ними сделаете? Ничего вы с ними не сделаете. Нет такой нашей тайны, которая позволила бы нашим врагам уничтожить нас. Нет, Важанов, такой тайны.
ВАЖАНОВ. Тогда тем более – отпустите меня с богом.
СТАЛИН. Наверно, отпустил бы… Если бы… Паукер, давай сюда ведьму.
Паукер выскользает за дверь. Киров что-то шепчет Сталину на ухо. Зритель может услышать, что он просит Сталина не называть Львову ведьмой в ее присутствии.
СТАЛИН (Кирову). А как ее называть?
КИРОВ. Ее зовут Наталья.
Паукер пропускает в комнату Львову. Сталин подходит к ней и говорит так, чтобы не слышал Важанов.
СТАЛИН. Наталья, значит.
ЛЬВОВА (стараясь держаться с достоинством) Наталья.
СТАЛИН. Вот что, Наталья. Мы с вами еще поговорим в более подходящей обстановке. А сейчас скажите мне то, что считаете важным и неотложным, а я скажу вам.
ЛЬВОВА. Товарищ Сталин, прикажите изменить свой год рождения, с 1878-го на 1879-й. Гороскоп – самое слабое место у человека. Гороскоп и глаза. Не смотрите в объектив фотоаппарата и кинокамеры. Это пока все.
СТАЛИН. А вы снимите порчу с Надежды Сергеевны, если она есть, эта порча. И прочтите мысли (показывает на Важанова) вот этого молодого человека.
Львова подходит к Важанову вплотную, смотрит пристально в глаза и делает несколько пассов. Смыкает веки, думает. Или только изображает напряженное раздумье. Говорит с закрытыми глазами.
ЛЬВОВА. Молодой человек чего-то очень сильно боится. Он определенно что-то скрывает. Но настроен очень решительно.
СТАЛИН. Можно конкретнее? Что он скрывает?
ЛЬВОВА. Возможно, у него что-то в кармане пиджака.
СТАЛИН. Паукер!
ВАЖАНОВ. Я сам.
Важанов вынимает из кармана конверт. Передает Паукеру. По движению руки Сталина передает конверт ему. Сталин вынимает фотографии голодающих Саратова. Рассматривает.
СТАЛИН. Закрутились вы сегодня, Важанов. Забыли зарегистрировать, так? Не специально же вы подставили Алену Смородину. Было еще одно письмо, тоже очень интересное. Оно могло отвлечь все ваши мысли, вызвать рассеянность. Или меня не хотели расстраивать. Не знаю, чем еще можно вас оправдать. Привык я к вам, Важанов. Не хочется вас терять. Не вижу никого, кто мог бы так разгружать меня, как это делали вы. (Кирову) Он удивительно угадывал мои мысли по любой проблеме, по любому вопросу. Практически все проекты решений политбюро написаны им. Начал с того, что предложил новую редакцию устава партии. Сделал то, до чего даже Ильич не додумался. Помог с помощью нового устава укрепить партию. И вот – на тебе, как кончает!
МОЛОТОВ. Если даже он передумает, как можно его оставлять?
Сталин мимикой приказывает Паукеру вывести Важанова, что тот и делает. Сталин наливает себе вина, выпивает. Наливает еще, выпивает. Снова наливает, но сам себя останавливает.
СТАЛИН. Хватит. Но что делать? (Все молчат)
Входит Паукер.
ПАУКЕР. Товарищ Сталин, не желаете поговорить со Смородиной?
СТАЛИН. Она здесь?
ПАУКЕР. Она доставлена на всякий случай.
Сталин и Паукер в коридоре.
ПАУКЕР. Она дочь директора Путиловского военного завода генерала Андреева. Он сбежал в девятнадцатом к Деникину и был убит. Обстоятельства смерти неизвестны. Мать Алены сошла с ума. Девчонке тогда было четырнадцать лет. Каким-то образом познакомилась с местными комсомольцами. Потом вместе с ними поехала в Москву на съезд. Там ее приметил Смородин. А когда спуталась с Важановым, приметил и я. У девочки ярко выраженный авантюрный характер и в то же время панический страх, что мы узнаем о ее происхождении. Идеальное сочетание.
СТАЛИН. Поговори с ней сам, а я послушаю. Я буду у себя в спальне.
ПАУКЕР. Понял, товарищ Сталин. Моя задача?
СТАЛИН. Пусть скажет все, что думает о Важанове. Знаешь такую закономерность: когда человек рассказывает о ком-то, он рассказывает о себе?
ПАУКЕР (озадаченно). Будет исполнено.
Чекисты вводят Алену Смородину в небольшую комнату, где ее ждет Паукер.
ПАУКЕР. Я тебя предупреждал – подведет он тебя под монастырь. Как думаешь, зачем ему понадобилось это письмо?
АЛЕНА. Наверно, хотел предать гласности.
ПАУКЕР. Каким образом?
АЛЕНА. Мог передать той же Нэнси Астор. Она падкая на сенсации.
ПАУКЕР. Почему ж не передал?
АЛЕНА. Ну, это только он сам может объяснить. Я вас предупреждала, что у Бориса появился антибольшевистский душок. Вы не поверили.
ПАУКЕР (со страхом, в смятении). В это время ты его к кому-то ревновала.
АЛЕНА. Он то и дело говорил «наш советский бардак», «наш советский дурдом», «наш советский бордель».
ПАУКЕР. Но в то же время он повторял, что у нас самая народная власть за всю историю.
АЛЕНА. Но с какой интонацией он это повторял!
ПАУКЕР. Он презирает народ?
АЛЕНА. Он вошел в роль Сталина.
ПАУКЕР. Ты что несешь?
АЛЕНА. Он говорил, что, когда документы и пишет проекты решений политбюро, то в него вселяется дух Сталина, и потом он долго не может вернуться к самому себе.
ПАУКЕР. Бред какой-то! Хотя у нас теперь есть ведьма, она проверит.
Дверь открывается, входит Сталин. Паукер и Алена вскакивают со стульев.
СТАЛИН (Алене). А какие у Важанова конкретные претензии к народу, он не говорил?
АЛЕНА. Сейчас припомню дословно. Построили фабрику – нет сырья. Купили на западе трактор – пока учились на нем работать, сломали, а запчастей нет. Обобществили скот – скот передох от скверного ухода. Привезли из заграницы породистых свиней – свиньи передохли из-за антисанитарии. Произвели кучу товара – невозможно продать из-за низкого качества. Борис говорил: каков народ, таков и социализм. Каков народ, таков и капитализм. Обобщал, короче.
СТАЛИН. То есть, по Важанову, наш народ не годится для социализма?
АЛЕНА. Он считает, что наша идеология и технология власти не улучшают, а только ухудшают отрицательные качества народа. Это его слова.
СТАЛИН. Это он говорил, когда бывал в моей шкуре?
АЛЕНА. Когда бывал в вашем образе, товарищ Сталин.
СТАЛИН (Паукеру). Не будем привлекать ведьму. И без нее все ясно. Хотя… разве что потехи ради. Приведи ее сюда вместе с Важановым.
Паукер выходит.
СТАЛИН. Не пойму я, Алена, как вы относитесь к Важанову. Вы ж сдаете его с потрохами. И в то же время нежничаете, спите с ним.
АЛЕНА. Видно, одно другому не мешает, товарищ Сталин. Катехизис революционера въелся, вошел в обмен веществ.
СТАЛИН. А если мы серьезно накажем Важанова? Как вы к этому отнесетесь?
АЛЕНА. Только не убивайте. Буду ждать.
Паукер вводит Важанова и Львову.
СТАЛИН (Важанову). Важанов, представьте, что вы – это я. Как вы это обычно делали раньше, сделайте сейчас. Сколько вам нужно для этого времени?
ВАЖАНОВ. Нисколько. Хотя… Для верности… Минута.
СТАЛИН. Тогда начинайте. (Львовой) А вы, Наталья, сравните нас и сделайте свой вывод.
Все напряженно ждут, когда Важанов закончит свою медитацию.
ВАЖАНОВ. Я готов.
По знаку Сталина Львова изучает пассами состояние Важанова. Затем переходит к Сталину, но делает пассы гораздо деликатней. Сталин ждет ее выводов.
ЛЬВОВА. Ваши энергетические поля очень похожи, практически одинаковы. Хотя общая энергетика у вас, товарищ Сталин, гораздо сильнее.
СТАЛИН. О чем это говорит?
ЛЬВОВА. Это говорит о том, что ваши эмоциональные реакции и мыслительные процессы могут быть одинаковыми.
СТАЛИН. Почему я должен вам верить? Бажанов, придумайте что-нибудь более убедительное.
ВАЖАНОВ. Сегодня английская журналистка Нэнси Астор сказала мне, что хотела бы задать вам всего один вопрос. Когда вождь Сталин перестанет убивать людей? Я сказал, что передам вам этот вопрос. Но сам при этом подумал, как бы ответили вы.
СТАЛИН. И что же вы за меня надумали?
ВАЖАНОВ. Я могу написать этот гипотетический ответ на листке бумаги. А вы напишете ваш ответ.
СТАЛИН. Толковое решение вопроса.
Сталин берет карандаш и пишет на листке бумаги. Паукер дает Важанову листок бумаги и карандаш. Важанов пишет.
Сталин дает свой листок бумаги Львовой.
СТАЛИН. Прочтите.
ЛЬВОВА. Когда в этом отпадет необходимость.
Львова берет листок у Важанова. Читает про себя. Не может скрыть изумления.
СТАЛИН. Вслух!
ЛЬВОВА. Когда в этом не будет необходимости.
Сталин прохаживается туда-сюда. Раскуривает трубку. Усмехается.
СТАЛИН. Вам удалось удивить меня, Важанов. Хотя, как я теперь понимаю, особенно удивляться нечему. Точнее, удивляться надо было раньше. Но я хотел бы закрепить свое впечатление. Скажите, о чем я подумал, когда узнал о террористическом сговоре студентов Горьковского пединститута?
ВАЖАНОВ (не задумываясь). Они собирались выступить во время первомайской демонстрации. Я бы на вашем месте подумал: если военные вздумают устроить путч, они выступят во время первомайского парада, когда вводится в Москву тяжелая техника и большая масса войск.
Поза и мимика Сталина говорят о том, что Важанов попал в точку.
СТАЛИН. Давайте теперь я сам попробую угадать, что у вас сейчас в голове. Напишите. И я напишу.
Важанов быстро пишет. Пишет и Сталин.
СТАЛИН (Львовой). Прочтите сначала мою запись, Наталья.
ЛЬВОВА (читает). А что было бы со мной, если бы я столько лет отработал со Сталиным?
СТАЛИН. А теперь его запись.
ЛЬВОВА. Если бы товарищ Сталин представил себя на моем месте…
СТАЛИН (прерывает). Ясно. Все вышли, кроме Важанова.
СТАЛИН. Я понимаю, Важанов, вы расклеились после моего решения насчет Рютина. А если политбюро вынесет решение не подводить его под высшую меру? Скорее всего, так и будет! Что тогда?
ВАЖАНОВ. Все равно впереди неизбежны большие чистки, как вы выражаетесь, отсечения. Я это чувствую, когда залезаю в вашу шкуру. Но я не могу в этом участвовать. Это не по мне, это не для меня. Отпустите меня с богом.
СТАЛИН (с раздражением). С богом, говорите… Хорошая формулировка. А что делать с царским фондом?
ВАЖАНОВ. Американцы не пойдут на восстановление дипломатических отнощений просто так. Они будут требовать выплаты долга царской России, хотя именно Россия внесла в тринадцатом году самый большой вклад в создание Федеральной резервной системы США. Что-то около 80 процентов. Это крайней запутанная финансовая коллизия, которую можно разрешить только одним путем – навсегда закрыть глаза на все российские активы за рубежом. Именно этого будет добиваться Рузвельт.
СТАЛИН. Ясно, что эта ваша научная работа – всего лишь прикрытие. Будете сбегать, Важанов?
