Виталий Ерёмин
Браво-брависсимо
Ж а н д а р м. Извольте показать вашу переписку.
Розанов кладет на стол перед жандармом пачки писем.
Ж а н д а р м. Покажите письма Голдина.
Розанов показывает.
Ж а н д а р м (читая письма, что-то находит глазами). Ну, вот. Стало быть, никакого навета. Неподобающие слова. Критика высочайшего имени. Крамола. А вы, Розанов, стало быть, укрыватель крамолы. Детей хотите осиротить?
Р о з а н о в. Господин Голдин критиковал систему образования, а не лично Его величество. Да ведь и когда это было. Сколько лет прошло.
Ж а н д а р м. А система образования у нас чья, господин писатель? Не пытайтесь меня заморочить. Собирайте вещички и прощайтесь с супругой, с детками.
Варвара устраивает громкий плач.
Розанов и Суслова – по разные стороны сцены.
Р о з а н о в. Ах, Полинька! Ну, зачем же так? Чего ты этим хочешь добиться?
С у с л о в а. За тебя тревожилась. Болезнь-то нехорошая. Страшная и неизлечимая. Может, ты заразился уже, только еще не знаешь. Но как сказать теперь? Ведь не поверишь. А вот скажу, если оттолкнешь от себя дружка своего, зверя красивого.
Р о з а н о в. Полинька! Это в тебе хищная женщина заговорила. Или простая русская баба. В любом случае это очень плохо, и прежде всего для тебя. Нет, Полинька, не бывать этому. Я хоть и слизняк в твоих глазах, но через дружбу не переступлю. И никакие бесовские хитрости тебе не помогут.
После достаточно долгой паузы.
Р о з а н о в. Меня выпустили на другой день. Но Варя не встретила меня. Она не говорила, плохо понимала, что ей говорят, и ничего не могла делать. Только сидела в кресле, свесив голову, или лежала без движения, парализованная. Я бы суеверно подумал, что это ты наслала порчу, но точно такие же симптомы были, по рассказу Вари, у Бутягина. (После паузы). Боже, зачем ты забыл меня? Не дай погибнуть им! Поддержи их! Поддержи и укрепи! Я за Варю и за тебя молюсь, Полиночка.
Р о з а н о в (продолжает). Сильная любовь одного делает ненужной любовь многих. Так я раньше думал, так писал об этом. Конечно, я кривил душой. Любя Варю, я в тайне от нее продолжал любить тебя. Мне нужна была моя любовь к тебе. И это спасло меня, спасло мою жизнь. Болезнь, которая перешла к Варе от Бутягина, не затронула ни меня, ни наших детей. Это чудо. Неверующая, ты молилась за меня. Молилась, я знаю. И Бог услышал тебя.
Розанов (продолжает) Больше всего к старости начинает томить неправильная жизнь, и не в смысле, что мало насладился, но что не сделал должного. Ты помогла мне стать тем, кто я есть, и кем еще буду, а… я не смог. Я не смог помочь тебе стать той, какой ты рождена была стать. И Достоевский не помог, наверно, даже не помыслил об этом. Но, несмотря на это, тебе будет воздано должное. Найдутся люди, которые всему найдут возвышающее тебя объяснение. (после паузы) Что выше, любовь или история любви? Ах, все истории любви все-таки не стоят кусочка «сейчас любви». Я теперь пишу историю, потому что счастье мое прошло
Любимый вождь нашего племени
Политическая драма
БОРИС ВАЖАНОВ – 32 года, помощник Сталина.
АЛЕНА СМОРОДИНА (АНДРЕЕВА) – 26 лет, сотрудница секретариата Сталина.
СТАЛИН ИОСИФ ВИССАРИОНОВИЧ – генеральный секретарь ВКП(б).
АЛЛИЛУЕВА НАДЕЖДА – супруга Сталина.
ЖБЫЧКИНА ВАЛЕНТИНА – подавальщица Сталина.
ПАУКЕР КАРЛ – начальник охраны Сталина.
КАННЕР ГРИГОРИЙ – секретарь Сталина «по темным делам».
ТОВСТУХА ИВАН – секретарь Сталина «по полутемным делам».
ЯГОДА ГЕНРИХ – заместитель председателя ОГПУ.
МОЛОТОВ ВЯЧЕСЛАВ – секретарь ВКП(б).
ПЕРЛ – ЖЕМЧУЖИНА ПОЛИНА – нарком рыбной промышленности, супруга Молотова.
ЛЮДВИГ ЭМИЛЬ – немецкий писатель
АСТОР НЭНСИ – английская журналистка
НЭЛЬСОН ДОНАЛЬД – американский бизнесмен
ДЭВИС ДЖОЗЕФ – американский дипломат
ШНЕЙДЕРОВИЧ – личный врач Сталина.
ЛЬВОВА НАТАЛЬЯ – ясновидящая.
Сотрудники охраны Сталина.
1932-й год. Москва. Секретариат Политбюро ВКП(б). Большой зал.
Письменных столы, за которыми сидят женщины в красных косынках. В зале деловое
движение. Одни сотрудницы что- то ищут в шкафах. Другие печатают на пишущих
машинках. Третьи говорят по телефонам.
На стенах висят старые плакаты, посвященные революционному Эросу. Вот
призывы «Каждый комсомолец может и должен удовлетворять свои
половые стремления», «Каждая комсомолка обязана идти ему навстречу, иначе она
мешанка». Вот короткий рекламный стих Маяковского «Прежде чем пойти к невесте,
побывай в Резинотресте». Вот агитплакат – счастливая девушка под руку с парнем в
пиджаке с красным бантом, а в сторонке отставной кавалер и стишок внизу «Я
теперча не твоя, я теперча Сенина, он меня в Совет водил слушать речи Ленина».
Среди сотрудниц секретариата выделяется своей яркой аристократической
красотой АЛЕНА СМОРОДИНА. Она вскрывает большой конверт, вынимает
фотографии, рассматривает их и меняется в лице. На снимках крайне изможденные
люди, их тела похожи на скелеты. Алена читает вложенное в конверт письмо и в
панике смотрит в сторону кабинета Важанова. Важанов, который стоит у
остекленной стены-окна и смотрит, как работают его подчиненные, замечает
метания Алены и делает ей знак зайти. Алена идет к нему.
Небольшой, хорошо обставленный кабинет Важанова. Алена входит.
Важанов ждет ее у двери и сразу заключает в объятия. Алена
отстраняется.
АЛЕНА. Боря, давай как-нибудь потом.
ВАЖАНОВ. Что у тебя стряслось?
АЛЕНА (протягивая конверт). Вот. Только что пришло.
Важанов перебирает фотографии. Видно, что они потрясают его не меньше, чем
Алену.
ВАЖАНОВ (читает вслух письмо). «Мы тут уже начали поедать друг друга.
Пирожки с человеческой печенью продаются открыто». Ни фига!
АЛЕНА. Письмо из Саратова.
ВАЖАНОВ. Вижу. Еще не регистрировала?
АЛЕНА. Нет. Я ж говорю, только что пришло.
ВАЖАНОВ. И не надо регистрировать. Пока.
АЛЕНА. Как это? Ты представляешь, что со мной будет?
ВАЖАНОВ. Пока письмо у меня, ничего не будет.
АЛЕНА. Что ты задумал? Может, скажешь?
ВАЖАНОВ. Конечно, скажу. А пока сам не знаю. Это уже не первый сигнал с
мест. Но впервые – такое доказательство.
Алена нервно прохаживается по кабинету. Останавливается перед стеной-
окном.
АЛЕНА (показывая на увешанные плакатами стены) А это что за выставка
появилась? Под Петеньку моего копаете?
ВАЖАНОВ. Петенька твой неплохой парень, но… на берегу Москвы-реки, в
пяти минутах от Кремля снова появился нудистский пляж. Снова пошли призывы
установить кабинки любви. (ядовито) Туалетов в Москве наперечет, а кабинки любви
должны быть на каждом шагу. Но больше всего Сталина разозлил агитплакат «Я
теперча не твоя, я теперча Сенина…»
АЛЕНА. И что теперь?
ВАЖАНОВ. Члены политбюро зайдут, полюбуются и примут решение. Думаю,
пожурят твоего Петю. Все знают его заслуги перед революцией.
АЛЕНА. Петенька-то тут при чем? Вы бы лучше катехизис революционера
подредактировали.
ВАЖАНОВ. Не понял. А катехизис тут при чем?
АЛЕНА. Тебе процитировать? Перед командировкой в Германию меня в
срочном порядке в партию принимали. Пришлось зазубрить.
ВАЖАНОВ. Ну-ка.
АЛЕНА (с сарказмом). Революционер – человек обреченный. Он в глубине
своего существа разорвал всякую связь со всеми законами, приличиями,
общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он презирает общественное
мнение. Он презирает и ненавидит во всех ее побуждениях и проявлениях нынешнюю
общественную нравственность. Все изнеживающие чувства родства, дружбы, любви,
благодарности и самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною
страстью революционного дела. Для него существует только одна нега – успех
революции.
ВАЖАНОВ. Холодная страсть, говоришь… Ну-ну. Ладно, это все мелочи жизни.
Что у тебя с переводом?
АЛЕНА. Закончила. Мы с национал-социалистами, конечно, антиподы.
Но я не понимаю их хитростей. Взяли наше красное знамя, наш призыв
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь».
ВАЖАНОВ. Гораздо непонятней, почему мы это скрываем. Они ведь еще друг
друга товарищами называют. А лично об авторе, камараде Гитлере, что думаешь?
АЛЕНА. Он хочет истребить тех, кто у нас в каждом кабинете. И чего он на
них взъелся?
ВАЖАНОВ (понизив голос). По-моему, Сталину, это как раз и нравится в
товарище Гитлере. Знаешь, а мне нравится, как ты муженька своего бывшего
защищаешь.
АЛЕНА. Я благодарна ему.
ВАЖАНОВ. Интересно, как ты ему объяснила, откуда три языка знаешь…
АЛЕНА. Сказала, что родители были гувернерами.
ВАЖАНОВ. Красота ослепляет. А любовь ненасытна.
Важанов встает из-за стола, закрывает дверь на ключ и подходит к Алене с
явным желанием наброситься на нее. Она тоже смотрит на него распаленно. Они
заходят за шкаф и предаются торопливой страсти.
АЛЕНА. Прямо в Кремле, рядом с кабинетом самого Сталина… Как это
стыдно!
ВАЖАНОВ. Как это возбуждает!
Пылко отдавшись друг другу, они приводят себя в порядок. Важанов
проворачивает ключ в замке двери.
ВАЖАНОВ. Сталин хочет, чтобы ты сама вручила ему перевод. Видно, слышал,
какая ты красотка.
АЛЕНА. Как вести себя с ним?
ВАЖАНОВ. Товарищ Сталин любит абсолютное подчинение, но… не
терпит его. Редко говорит, что нужно конкретно делать. Только дает понять, и нужно
правильно догадаться. Требует, чтобы ему смотрели в глаза, но сам при этом только
поднимает взгляд и тут же опускает. Но этот взгляд как раз и нужно выдержать, не
отводить глаза. Товарищу Сталину не нравится, когда люди скрывают свои естественные
слабости и недостатки. (после короткой паузы) То, что он поручил тебе перевод, для
меня загадка. Насколько я знаю, ему уже перевели «Майн кампф». Твой перевод – это,
как минимум, всего лишь предлог…
Коридор в Кремле. К секретариату подходят двое молодых мужчин и женщина около 40 лет. По виду иностранцы. Заглядывают.
ДЖОЗЕФ ДЭВИС. Интересно, как отбирают сюда людей. Наверно, здесь только дети пролетариев. Но эта работа требует, как минимум, грамотности.
НЭНСИ АСТОР. Не смешите меня, Дэвис. Вы все-таки неисправимый идеалист. Бьюсь об заклад, здесь большинство – детки чекистов и самых фанатичных большевиков. Это такая большая секта. Зачем им грамотность? Им вполне достаточно преданности своей безумной идее.
Важанов и Алена сталкиваются в коридоре с этими иностранцами. Важанов останавливается, а Алена идет на свое рабочее место.
ДЭВИС. О, Борис! А мы вас поджидаем. Пришли чуть раньше назначенного времени. Это Нэнси Астор. Она …
ВАЖАНОВ. Кто же не знает мисс Астор!
ДЭВИС. А это мистер Нэльсон. Бизнесмен.
ВАЖАНОВ (Нэльсону). Хотите первым открыть свой бизнес в СССР?
ДОНАЛЬД НЭЛЬСОН. Хотелось бы. Но у меня к вам конфиденциальный разговор. Три минуты, не больше.
ВАЖАНОВ. Это потом, а сейчас – к товарищу Товстухе. Давайте сюда. Вот его кабинет.
Важанов и зарубежные гости входят в приемную Товстухи.
ВАЖАНОВ. Иван Павлович, американцы хотят…
ТОВСТУХА. Ясно, чего они хотят. Пора, господа янки, давно пора. Но мы дольше ждали. Так что придется подождать.
ДЭВИС. Время – деньги, товарищ Товстуха.
ТОВСТУХА. А вот у товарища Сталина нет времени. Побеседуйте пока вот… с его помощником, товарищем Важановым. Вождь прочтет запись беседы и, возможно, уделит вам пять минут, если сочтет нужным. Иначе никак.
НЭНСИ АСТОР. Ну, понятно. Мы для товарища Сталина – не тот уровень.
ДЭВИС. Наш уровень – товарищ Важанов. Хорошо. Мы согласны. (Важанову) Назначайте время, Борис.
ВАЖАНОВ. Можно сегодня вечером.
ТОВСТУХА (Важанову). Борис, звонил Паукер. Твой доклад товарищу Сталину переносится на завтра.
ВАЖАНОВ (иностранцам). Тогда давайте поговорим прямо сейчас.
Важанов идет с иностранцами в свой кабинет. Алена возвращается на свое рабочее место. Снимает трубку телефона.
АЛЕНА (в трубку). Важанов почему-то не дал мне зарегистрировать письмо из Саратова. (выслушав ответ) Хорошо, иду.
Алена направляется к кабинету Товстухи. Входит. Садится у телефона, надевает наушники. Товстуха садится рядом.
Важанов и иностранцы входят в кабинет Важанова. Важанов зажигает примус, ставит на него чайник, достает из шкафа кусковый сахар и сушки. Садится за стол, открывает блокнот, берет ручку.
ДЭВИС (по-английски). Я однажды видел близко Сталина во время какой-то демонстрации. Он стоял возле мавзолея. У него карие глаза и необычайно добрый, даже кроткий взгляд. Будь я ребенком, я бы захотел забраться к нему на колени.
Алена в кабинете Товстухи переводит сказанное Дэвисом.
НЭЛЬСОН (по-английски). Согласен. Мистер Сталин – простой парень и, кстати, очень дружелюбный. И он, похоже, человек слова и дела. С ним приятно иметь совместный бизнес. Вы не забыли о моей просьбе, мистер Важанов? (Важанов в ответ склоняет голову)
Алена в кабинете Товстухи переводит сказанное Нэльсоном.
НЭНСИ АСТОР (Важанову на ломаном русском, саркастически). Я тоже очарована вашим вождем. Будь он американцем, он легко выиграл бы президентские выборы. А позвольте узнать, Борис, как вы стали самым первым помощником Сталина?
ВАЖАНОВ. Господа, по заведенному правилу, я буду вести запись нашей беседы и прошу вас говорить по-русски.
АЛЕНА (Товстухе). Я больше не нужна?
ТОВСТУХА. Нет, побудь на всякий случай. Вдруг они снова заговорят не по- нашему.
ВАЖАНОВ. Итак, мой ответ на вопрос мисс Астор. Я написал новую редакцию партийного устава. Показал Кагановичу. Каганович повел меня к Молотову. Тот заинтересовался еще больше. Пошли к Сталину. Сталин прочел устав и тут же позвонил Ленину. Сказал, что устав партии устарел, надо менять. Ну, и завертелась работа.
НЭНСИ АСТОР (с усмешкой). Как, оказывается, легко у вас проникнуть в святая святых. Нет, тут что-то не так, Борис. Вы чего-то недоговариваете.
ВАЖАНОВ. Не думаю, что выдам какой-то секрет. Просто старый устав помогал партии придти к власти, а новый устав помогает эту власть удерживать.
НЭНСИ АСТОР. Теперь понятно – вы сработали за дьявола.
ДЭВИС (укоризненно по-английски). Ну, мисс Астор…
НЭНСИ АСТОР. Ну, вот такая я невозможная. Но я вижу, мистер Важанов, не обиделся. Зачем вы это сделали, Борис?
ВАЖАНОВ. Это было в голодный тысяча девятьсот двадцать третий год…
НЭНСИ АСТОР (Дэвису и Нэльсону). Как у них все просто: проголодался – пошел и продал душу. (Важанову) Тот-то, я смотрю, вы даже манерами и стилем речи похожи на своего хозяина.
Важанов делает над собой усилие, чтобы пропустить мимо ушей этот грубый выпад.
ДЭВИС. Почему ваш босс всегда побеждает?
ВАЖАНОВ. Я сам об этом думал. Видимо, тут не обходится без магии.
НЭНСИ АСТОР. Я ж говорю, у них все просто. Магия. А откуда у мистера Сталина такая ненависть к Европе, вы можете объяснить?
ВАЖАНОВ. Это чисто бедняцкая неприязнь к сытым и богатым.
НЭНСИ АСТОР. То есть вы всегда будете ненавидеть нас?
ВАЖАНОВ. Ну, почему? Станем богатыми, может, и полюбим.
НЭНСИ АСТОР. Передайте вашему боссу, Борис. Как творец вашей новой жизни, он никогда не сделает вас богаче нас. Это невозможно. Да это и не нужно ему. Ему нужно, чтобы вы все время боролись, все время преодолевали трудности и происки врагов. Так вами проще манипулировать. Странно, что даже вы это не понимаете? Или вы только делаете вид, что не понимаете?
ДЭВИС. Нэнси, прекрати. На самом деле ты сама кое-чего не понимаешь. Коммунисты, действительно, магически мыслящие люди. Они живут своим идеализированным будущим. Им нравится быть первопроходцами и героями нового строя. Для них повседневность – это борьба, которая напоминает бескровную войну…
НЭНСИ АСТОР. Ну почему же бескровную? Сколько людей они уже отправили на тот свет ради своих прекрасных идеалов? Причем, лучших людей своего времени, которые посмели пойти против них. Простите, Дэвис. Продолжайте. Я забыла, что до того, как заняться дипломатией, вы были практикующим психиатром.
ДЭВИС. Итак, мистическая идея… Мистическая власть… Значит и вождь – личность мистическая. Все сходится.
НЭНСИ АСТОР. Скоро в Германии к власти придет еще один мистик- романтик. Может, лучше им посотрудничать, а нам посмотреть, что из этого получится?
НЭЛЬСОН. Нэнси, какая муха вас сегодня укусила?
НЭНСИ АСТОР. А я уже не американка. Я – гражданка Великобритании. А «англичанка всегда гадит». Так, кажется, говорят, русские.
ВАЖАНОВ. Мисс Астор! Боюсь, что ваша русофобия и стала причиной того, что товарищ Сталин не принял вашу делегацию.
НЭНСИ АСТОР (зло). Тогда передайте ему, что я его раскусила. Он никакой не интернационалист. Он обычный русский шовинист, только от его русского шовинизма больше всех страдают и будут еще сильнее страдать как раз русские. Конечно, он изображает из себя интернационалиста. Вдруг получится стать вождем всемирного пролетарского государства.
ВАЖАНОВ. Господа, по-моему, вам давно пора сообщить мне о том, что вы хотели сказать товарищу Сталину, о чем спросить его.
НЭНСИ АСТОР. У меня к нему один вопрос. Я хочу сказать: господин Сталин, когда вы прекратите убивать своих людей?
ВАЖАНОВ (Дэвису.) А вы, сэр? У вас какой вопрос?
ДЕВИС. Борис! Мы, американские демократы, считаем, что республиканцы засиделись в Белом доме. Через год мы их точно вытурим оттуда. И наш Франклин Рузвельт, став президентом, еще через полгода возобновит с Россией дипломатические отношения. Думаю, это хорошая новость для товарища Сталина, которую я готов изложить ему более подробно.
ВАЖАНОВ. Я понял вас, мистер Дэвис. (Нэльсону) А вы, мистер Нэльсон? Вы настаиваете на конфиденциальном разговоре?
НЭНСИ АСТОР (Дэвису) Выйдем Джозеф.
Дэвис и Астор, а следом и Алена, выходят.
НЭЛЬСОН. Мистер Важанов, я уполномочен передать мистеру Сталину информацию о судьбе царского фонда индустриализации России. Иными словами, о русских активах в швейцарских банках. Речь может идти о миллиардах в любой из западных валют. Ведь вам крайне нужны деньги для вашей индустриализации, не так ли? Вот письмо с предложением посредничества. (подает красивый конверт) Как видите, я уложился в одну минуту, и вторая минута едва ли потребуется. Хотя… Еще десять секунд. Чуть не забыл: независимо от реакции Сталина, вам гарантируется поддержка, всемерная и всесторонняя, поскольку вы отныне посвящены в секрет мировой важности. Если вам будет грозить опасность, сообщите вот по этому телефону или по этому адресу. Но если вы вдруг исчезнете, не успев предупредить, наши люди немедленно отреагируют на дипломатическом уровне.
Важанов дописывает сказанное Нэльсоном. Нэльсон протягивает Важанову что-то вроде визитки. Важанов кладет в карман.
ВАЖАНОВ. Этак вы превращаете меня в своего агента.
НЭЛЬСОН. Агент работает против интересов своего государства. О вас, я уверен, это никак нельзя сказать. Я не ошибаюсь?
Товстуха в своем кабинете силится понять, что могут означать последние слова американца.
ТОВСТУХА. Я не слышу ответа Бориса.
АЛЕНА. Я тоже.
Дача Сталина в Зубалово. Ночь. Где-то далеко лает собака. Но обитатели дачи безмятежно спят. Свет горит только в одном окне. Это кабинет Сталина. Вождь что-то пишет. Встает, ходит по комнате, посасывая трубку, и снова садится, чтобы что-то написать. Его знобит, он обматывает шею шарфом. Ему мешает сосредоточиться лай собаки. Он крутит ручку патефона и ставит пластинку с его недавним выступлением.
ГОЛОС СТАЛИНА. Товарищи! Слишком много говорят у нас о заслугах вождей. Им приписывают почти все наши достижения. Это, конечно, неверно и неправильно. Я вспоминаю случай в Сибири, где я был одно время в ссылке. (появляется крупное изображение выступающего Сталина, голос его усиливается). Дело было весной, во время половодья. Человек тридцать ушло на реку ловить лес, унесенный разбушевавшейся громадной рекой. К вечеру вернулись в деревню, но без одного товарища. На вопрос о том, где же тридцатый, равнодушно ответили, что тридцатый «остался там». На мой вопрос: «как же так остался?» с тем же равнодушием ответили: «чего ж там еще спрашивать, утонул, стало быть. И тут же один стал торопиться, заявив, что «надо бы пойти кобылу напоить». На мой упрек, что они скотину жалеют больше, чем людей, он ответил при общем одобрении остальных: «Что ж нам жалеть их, людей-то? Людей мы завсегда сделать можем. А вот кобылу … попробуй-ка сделать кобылу».
Оживление в зале. Угодливый смех.
СТАЛИН. Так вот, товарищи, если мы хотим изжить с успехом голод в области людей (дословное воспроизведение фрагмента речи Сталина, В.Е.) и добиться того, чтобы наша страна имела достаточное количество кадров, способных двигать вперед технику и пустить ее в действие, – мы должны, прежде всего, научиться ценить людей, ценить кадры, ценить каждого работника. Надо, наконец, понять, что из всех ценных капиталов, имеющихся в мире, самым ценным и самым решающим капиталом являются люди, кадры. Кадры решают все.
Бурные аплодисменты, выкрик «Да здравствует любимый Сталин!» Лицо Сталина искажает гримаса – не нравится ему этот выкрик. Нервным движением он закрывает крышку патефона. Лай собаки усиливается.
СТАЛИН. Паукер! (открыв дверь) Паукер, едри твою мать!
Появляется Паукер, поправляющий на себе мундир.
СТАЛИН. Ты слышишь?
ПАУКЕР. Слышу отлично, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Почему не принимаешь меры? Чья это собака?
ПАУКЕР. Яковлева.
СТАЛИН. Яковлева? Кто такой?
ПАУКЕР. Нарком земледелия. Отец у него – старый, ослепший большевик. Это собака-поводырь, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Знаем мы этих заграничников, теоретиков, старых большевичков. Сидели годами в Парижах и Женевах, перемывали косточки царской власти и Ленину, а нестарые большевики в это время околевали в ссылках и добывали денежки им на пиво и кофе. Почему я должен терпеть этот лай, Паукер?
ПАУКЕР. Понял. Будет исполнено, товарищ Сталин.
Паукер исчезает. Сталин пытается работать, но мысль не идет. Ложится на тахту, но и заснуть не получается. Наконец, доносится звук выстрела. Сталин наливает себе бокал вина и выпивает. Ложится на тахту, не снимая сапог и укрывшись шинелью. Входит на цыпочках Паукер. Он смешон в каждом своем движении. Осторожными движениями снимает с ног Сталина сапоги.
СТАЛИН (не зло.) Мудак!
ПАУКЕР (вытягиваясь). Так точно, мудак, ваше велич… товарищ Сталин.
СТАЛИН. Ты кого играл в театре? Королевского слугу? Эка в тебя въелось. Чего глаза-то бегают? Хочешь что-то сказать, а не решаешься. Давай уж, рожай.
ПАУКЕР. Собственно, ничего особенного. Просто, будучи в Ленинграде у родителей, Надежда Сергеевна освятила в церкви кулич.
СТАЛИН. Молилась при этом?
ПАУКЕР. Извините, не уточнил.
СТАЛИН. Хреново нацеливаешь агентуру. Агенты не знают, на что обращать внимание. Кому я доверяю себя… Ну, а что после Ленинграда?
ПАУКЕР. Вы имеете в виду поездку Надежды Сергеевны в Германию? Там дело похуже.
СТАЛИН. Говори.
ПАУКЕР. Надежда Сергеевна вернулась из Германии с дамским браунингом. Кажется, ей подарил брат Павел, сотрудник торгпредства. Надежда Сергеевна хранит оружие под матрацем. Я заменил патроны на холостые. По совокупности соображений, для вас угрозы нет, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Много на себя берешь, Паукер. Это я должен соображать, а не ты.
ПАУКЕР. Изъять браунинг?
СТАЛИН. Верни боевые патроны в обойму. Вдруг на Надежду Сергеевну кто-нибудь нападет. Как же она будет защищаться? Уйди.
Паукер идет к двери.
СТАЛИН. А ты почему в тапочках?
ПАУКЕР. Так ведь… боюсь вас разбудить, когда хожу по коридору.
СТАЛИН. Ходи в сапогах, которые скрипят. И остальным вели – никаких тапочек, только скрипящие сапоги.
ПАУКЕР. Слушаюсь, товарищ Сталин.
Паукер выходит на носках, но сапоги все равно скрипят. Сталин, наконец, засыпает. Зритель может услышать его посапывание и легкий храп.
Дача Сталина в Зубалово. Балкон на втором этаже дачи. Утро. Слышен звон пилы и стук топора. Сталин сидит на веранде, просматривает свежие газеты. Надежда подходит на цыпочках. В руке у нее открытка. Заглядывает через голову мужа в газету.
СТАЛИН. Татка, ты меня пугаешь. Я когда читаю, ничего не слышу. Вот, послушай, что Горький пишет: нос у него вздрогнул. Ты когда-нибудь видела, чтобы у кого-то вздрогнул нос?
НАДЕЖДА. Это чей нос?
СТАЛИН. Сразу видно, что не читала очерк Горького «Владимир Ильич Ленин». Ленина нос, Татка. А вот тут точно сказано. «Велик, недоступен и страшен кажется Ленин даже в смерти». И вот здесь точно, где Горький приводит слова Ленина о себе: «Мало я знаю Россию. Саратов, Казань, Петербург – ссылка и – почти все». Не почти, а все.
НАДЕЖДА. Как же мне нравится вид отсюда, со второго этажа. Только вот…
СТАЛИН. Что только? Что опять не так?
НАДЕЖДА. Вот нашла твою давнюю открытку. (читает) «Здесь природа скудна до безобразия, и я до жути истосковался по видам природы, хотя бы на бумаге». Помнишь, ты писал мне это из Курейки, и я послала тебе открытку с видами Грузии?
СТАЛИН. И что?
НАДЕЖДА. Теперь по твоему повелению природу, которой тебе так не хватало в Курейке, вокруг нашей дачи вырубают.
СТАЛИН. Хочешь попасть в прицел снайпера? Или для тебя природа важнее жизни?
НАДЕЖДА. А еще… Раньше, когда ты был революционером, ты носил шляпу, костюм, туфли. Это тебе так шло. А теперь эта шинель до пят, френч, сапоги… трубка. Зачем тебе такая длинная шинель?
СТАЛИН. У Паукера спроси. Он считает, что в длинной шинели я смотрюсь выше. Стельки мне утолщил. Беспокоится человек, как я выгляжу в глазах врагов. Считает это важным делом.
НАДЕЖДА. Почему только в глазах врагов?
СТАЛИН. Паукер так считает. Что я могу поделать?
НАДЕЖДА. Ты-то сам так не считаешь?
СТАЛИН. Что я, пугало какое? Хотя без страха тоже нельзя. Политика – это кто кого больше или меньше боится.
НАДЕЖДА. Ну, да как же без страха. (осматривает одежду мужа) Обшлага у френча и шинели обремкались. Хотела починить, не нашла ни иголки, ни ниток.
СТАЛИН. Скажи Паукеру – он распорядится, починят. Занимайся детьми, Татка.
НАДЕЖДА. Занимаюсь.
СТАЛИН. Ни хрена ты не занимаешься.
НАДЕЖДА. Снова болят зубы?
СТАЛИН. Причем тут зубы?
НАДЕЖДА. Дантист Шапиро обточил тебе вчера сразу восемь зубов. Сегодня будет ставить коронки.
СТАЛИН. Откуда такие сведения?
НАДЕЖДА. Что за страсть делать секрет из всякой мелочи?
СТАЛИН. Зубы – не мелочь. Здоровье вождей – совсем не мелочь, Татка.
Входит Паукер. В руках поднос с мыльницей, щеткой и опасной бритвой. На плече полотенце.
НАДЕЖДА (сухо.) Карл Викторович, дайте нам договорить.
Паукер ставит поднос на стол и скрывается за дверью.
СТАЛИН. Ну, что у тебя еще?
НАДЕЖДА. Иосиф, я нашла хорошего ритора-логопеда.
СТАЛИН. Это еще зачем? У детей нет проблем с речью.
НАДЕЖДА. Для тебя, Иосиф. Мне надоело читать в зарубежной прессе, что у тебя невнятная речь. Но это дело поправимое. Несколько занятий и буржуи перестанут тебя третировать.
СТАЛИН (наливаясь злостью). Ты все-таки дура, Татка. Причем, дура конченная. Плевал я, что обо мне пишут на Западе. Чем больше меня третируют, тем больше это выглядит, как клевета. Иди к детям.
Надежда удаляется. Вошедший Паукер намыливает щеки Сталину и начинает бритье.
СТАЛИН. Какого черта срубили все деревья перед домом?
ПАУКЕР. Так ведь вы сами…
СТАЛИН. Мало ли что я… Заставь дурака богу молиться… Верни хотя бы несколько деревьев.
ПАУКЕР. Слушаюсь. Будут еще какие-то пожелания?
СТАЛИН. Найди мне другого брадобрея.
ПАУКЕР (в страшной обиде). Товарищ Сталин…
СТАЛИН. Слушай, ты меня порезал.
ПАУКЕР. Так ведь вы такое сказали. Рука дрогнула. Чем я не угодил?
СТАЛИН. К тебе претензий нет. Но ты не должен отвлекаться от непосредственной работы. Найди бабу, которая умеет гладко брить. И еще… От еды из кремлевской столовки мы отказались. Значит, требуется свой повар. Вот я и думаю: а почему не совместить функции повара, подавальщицы и парикмахера?
ПАУКЕР. Какого возраста требуется совместитель…ница?
СТАЛИН. Мы можем относительно доверять только тем, кто родился после Великой Октябрьской революции. (после паузы) Теперь слушай внимательно. Открепи от Надежды Сергеевны шофера. Пусть водит сама и сама платит за бензин. Подыщи ей старенький форд, подкрась его. Она и этому подарку будет довольна.
ПАУКЕР. А может, все-таки новый?
СТАЛИН. Ни в коем случае! Слушай, а ведь вчера ты чего-то недоговорил о Надежде. Ну-ка, выкладывай.
ПАУКЕР. Надежда Сергеевна попала под чистку рядов. У нее отобрали партбилет. Впереди комиссия.
СТАЛИН. Если комиссия узнает, что она ходит в церковь, ее тем более не восстановят в партии. Может, она как раз этого и хочет?
ПАУКЕР. И еще. Сторонники Рютина дали Надежде Сергеевне прочесть манифест против вас. Она принесла его домой. Хранит в тумбочке. Изъять?
СТАЛИН. Зачем? Пусть читает. Не то говорит? Пусть говорит. Иначе как узнать, что у человека в голове?
ПАУКЕР. С однокурсниками, который побывали летом в Поволжье, обсуждала проблемы с продовольственным снабжением.
СТАЛИН. Этим Ягода уже занимается. Смывай мыло. Что у нас дальше?
ПАУКЕР. Шнейдерович уже здесь, товарищ Сталин.
Впускает лечащего врача Шнейдеровича.
СТАЛИН (врачу). Сегодня я снова бегал ночью. Когда вы это прекратите? Может, у вас есть задание тихонько уморить меня?
ШНЕЙДЕРОВИЧ. Товарищ Сталин, вы же знаете – у вас уже лет пять как неладно с желудком и кишечником. Вам нужно совсем прекратить пить спиртное, заедая соленой рыбой.
СТАЛИН. Какая хрень! Муссолини совсем не пьет спиртного и не ест соленую рыбу, но у него желудочные колики и кровавая рвота. Ну, эскулапы хреновы! Давай, давай, свои таблетки и убирайся к едреней матери!
Дача Сталина. Столовая. Семья Сталиных обедает. Вася шалит со Светланой. Бросает в нее хлебные шарики.
НАДЕЖДА. Васо, прекрати бросаться хлебом! Это безобразие.
ВАСЯ. Папка бросается – почему мне нельзя? Мама, а правда, что наш папка раньше был грузином? (сестре, строя страшную рожицу) Светка, грузины ходили в черкесках и резали всех кинжалами.
НАДЕЖДА. Папа грузин, только он никого не резал. Ешь молча. Когда я ем, я глух и нем.
ВАСЯ. Мама, мы в школе пишем: мы не рабы, рабы не мы. Как правильно писать слово «не мы»? Слитно или раздельно? Это рабы немые или мы – не рабы?
СТАЛИН (входя в столовую). Надо же, какие вопросы! А с виду такой дундук.
НАДЕЖДА. Значит, я тоже дундук. Я тоже не понимаю, как правильно писать «не мы». Поэтому и объяснить ребенку не могу. Объясни, если знаешь.
Сталин набирает в рот дым из трубки и пускает в глаза сыну. Вася плачет. Сталин смеется.
НАДЕЖДА. Ну и шуточки у тебя, Коба…
СТАЛИН. Это у тебя, Татка, последнее время что-то с чувством юмора…Как у Ленина.
Сталин наливает бокал вина, ставит перед Васей.
СТАЛИН. Пей, Васо. Пей сынок.
НАДЕЖДА. Иосиф, ну это уже слишком. Ты его алкоголиком сделаешь.
СТАЛИН. Пусть привыкает. Все-таки он наполовину грузин. А дети у нас привыкают пить вино с детства.
В дверях появляется Важанов. Не решается пройти в комнату. Деликатно кашляет.
СТАЛИН. А, товарищ Важанов! Что там у вас? В Германии разразилась антифашистская революция? Загнулся от цирроза печени Пилсудский? Кого-то шлепнули? Нет? Тогда все другие новости – не новости. Садитесь, товарищ Важанов. Когда происходит что-то хорошее, нужно выпить бокал хорошего вина. Когда ничего не происходит, тоже нужно выпить бокал вина.
