Виталий Ерёмин
Браво-брависсимо
АРХИЕРЕЙ АНДРЕЙ. Братья! Группа священников в Москве объявила о создании так называемой «живой церкви». Они провели так называемый собор, на котором лишили сана патриарха Тихона. Живоцерковники ходят в гражданской одежде, коротко стригут волосы, сбривают бороды.
ВОЙНО. Раскольники – это вепрь, дикая свинья. Единственным городом в стране, где этот вепрь еще не взял верх, остается Ташкент. Но этой свинье нельзя уступать.
АРХИЕРЕЙ АНДРЕЙ. Доктор, из вас вышел бы хороший проповедник.
ВОЙНО. Ваше священство. Я отчасти мистик. Повеления Господа приходят ко мне, как видения. Очень жалею, что у меня нет духовного образования.
АРХИЕРЕЙ АНДРЕЙ. Вам вовсе не обязательно вести богослужения. Достаточно, если вы будете выступать с проповедями. Ваше призвание – скажу словами апостола Павла – не крестити (вести богослужение), а благовестити» (проповедовать). Однако, для того, чтобы возглавить Ташкентский собор, нужно иметь сан архиепископа, а прежде быть просто епископом, а еще раньше – пройти монашеский постриг. На это требуется время, а времени нет. Н я готов для начала провести обряд рукоположения, а вы?
ВОЙНО. Я готов.
Дом Войно. Войно работает за письменным столом. К нему подходит старший сын.
МИША. Отец, я кое-что нашел в сарае.
ВОЙНО. Что значит нашел? Я и не прятал. Я готов объясниться, сын.
МИША. Это ужасно.
ВОЙНО. Ужасно, когда не в чем похоронить близкого человека. Здесь практически невозможно найти древесину.
МИША. Отец, ты лучший хирург. Ты спасаешь людей. Неужели для тебя такая трудность – найти гроб?
ВОЙНО. Я нашел. Ты же видел. Подвернулась возможность, и я заказал, и мне сделали. Привезли и положили в сарае, рядом с дровами.
МИША. Но мама еще жива. Я тебя не понимаю! Совсем не понимаю!
ВОЙНО. Сын, я рассуждаю, как взрослый. А взрослые со своей рассудительностью иногда выглядят очень цинично.
Громкий стук в дверь. Нарочный ЧК привозит благодарность от Карпова. Фрукты, овощи, картошка, вяленое мясо и кожаный сосуд с вином. Анна смотрит на мужа: неужели не возьмет?
ВОЙНО. Пируем.
Семья садится за стол.
АННА (плача). Мы могли бы питаться так каждый день…
Пиршество внезапно прерывается. Появляется нарочный ЧК.
НАРОЧНЫЙ ЧК (Войно). Вас требует к себе товарищ Петерс.
Кабинет Петерса.
ПЕТЕРС (Войно). В больнице обнаружен раненый красноармеец с личинками под бинтом.
ВОЙНО. Ну и что? Эка невидаль! Расстреляете за это?
ПЕТЕРС. Слушай, Войно, ты что, совсем страх потерял? Я тебя на показательный процесс выведу.
ВОЙНО. Это на здоровье.
ПЕТЕРС. Слушай, а что это ты такой спокойный?
ВОЙНО. Это я зубы сцепил, чтобы не рассмеяться.
Возле кабинета Петерса сидят Тёма и Капа.
ТЁМА. А почему Белецкая не обратила внимания на эти личинки? Между прочим, муж Белецкой был белым офицером. Спелась парочка, баран да ярочка.
КАПА. Причем здесь муж Белецкой? Причем здесь сама Белецкая? Она операционная сестра. Она не делает перевязки, подлая твоя душонка. Неужели ты сам не видел личинок? По глазам вижу – видел! Тогда зачем забинтовал их?
ТЁМА. Я тебя звал, хотел спросить, но ты у нас такая занятая.
КАПА. Ах, вот как! Это я, стало быть, виновата! Сейчас зайдешь и во всем признаешься, понял?
ТЁМА. И не подумаю. Уволят из санитаров – вышибут с факультета. И тебя вышибут за то, что не подошла, когда тебя звал.
КАПА. То есть и меня сдашь?
ТЁМА. Проявлю революционную сознательность. Иначе по законам революционного времени, сама знаешь…
Показательный процесс прямо в больнице. Приковылял на костылях Карпов. Петерс выступает главным обвинителем.
ПЕТЕРС. Случившееся имеет не столько медицинский, сколько идеологический вред. На допросе профессор Войно утверждал, что английские медики не вычищают личинки из ран, считая, что они помогают заживлению. Но наши советские медики так не считают, хотя тоже не видят в личинках никакого вреда. У нас другое этическое отношение к подобным вещам. В нашем советском представлении это проявление безобразного отношения к советскому человеку. И если это где-то случается, значит, это скрытый саботаж, то есть вредительство.
ВОЙНО. Никакого преднамеренного вредительства не было. Имела место всего лишь, халатность младшего медперсонала, за что я готов понести ответственность. Но если я останусь в своей должности, то непременно проведу служебное расследование, установлю виновного или виновных и приму меры дисциплинарного характера.
А тот, кто увлекается обвинениями во вредительстве, должен иметь в виду, что в какой-то момент в том же самом могут обвинить и его. Никто сейчас не имеет права сказать, что вредно, а что полезно для России. Только время покажет, кто на самом деле оказался вреден.
ПЕТЕРС. Кажется, вы перешли в контратаку. Что ж, тогда мне придется вывернуть вас наизнанку. Скажите нам, Войно, как вы, доктор, лучше других знающий, что такое смерть, можете верить в воскресение Христа? Это же обман с преступной целью овладеть душами невежественных людей. Какие доказательства существования Бога вы можете привести? Попы говорят, что Бог в сердце человека. Вы его там видели? Отвечайте суду!
ВОЙНО. Бога в сердце я не видел. Но я не видел и совести. А ума у многих я подавно не видел.
ЧК. Перед Петерсом сидит Тёма.
ПЕТЕРС. Стало быть, молодой человек, вы обуреваемы жаждой мести?
ТЁМА. Жаждой справедливого возмездия, товарищ Петерс. Так будет точнее.
ПЕТЕРС (саркастически). Кто же вас обидел, кроме матушки-природы?
ТЁМА. Зря вы так со мной. Я еще пригожусь.
ПЕТЕРС. А ведь пригодишься. Ох, уж это второе поколение революционеров. Мы – романтики, вы… Кто вы, Артемий Фомин? Вы – наши палачи и могильщики. Такова неотвратимая эволюция революции, прости господь мою душу грешную.
Телефонный звонок. Петерс поднимает трубку.
ПЕТЕРС. Слушаю, товарищ Дзержинский. Докладываю. Очаг сопротивления церковников возглавляет профессор медицины Войно. Налицо смычка реакционного духовенства с гнилой интеллигенцией. Это надо выжигать каленым железом, тов…. Подробности изложу письменно. Есть, Феликс Эдмундович.
(Тёме) Подрывное дело ты, конечно, не знаешь…(презрительно) Что ты вообще знаешь… Хотя, смотря в каком смысле. Ладно, поработаешь у нас сначала агентом, потом посмотрим, как тебя лучше использовать.
ТЁМА. Могу подсказать, как меня лучше использовать.
ПЕТЕРС. Вот как! Ну и?
ТЁМА. Моя девушка Капа Дрёмова увлечена профессором Войно.
ПЕТЕРС. Ну и дура. Погоди… А ты, однако, способный малый. Ты считаешь, что она может…?
ТЁМА. Нет, не так. Но ее можно застукать с ним
Больничный двор. С фронтов гражданской войны привозят очередную партию раненых. Поповский вид Войно раздражает вновь прибывших, которые еще не получили его помощи.
РАНЕНЫЙ. Это что за чучело?!
ДРУГОЙ РАНЕНЫЙ. Мы за это умирали?!
КАПА (Войно). Профессор, такой вал! А вы без Софьи Сергеевны. Возьмите меня операционной сестрой.
ВОЙНО. Не имею права, Капа. Закончите учебу, тогда… Но тогда вы будете уже врачом…
КАПА. Я готова буду работать при вас медсестрой и будучи врачом.
ОШАНИН (подходит и – на ухо). Привезли тяжело раненого офицера атамана Дутова.
КАПА. Что нужно для следующей операции, профессор?
Войно оказывает офицеру хирургическую помощь.
КАПА. Это у вас сегодня уже восьмая операция, профессор. А норма – четыре.
Санитары вносят еще одного раненного.
КАПА. Снимите халат, профессор, я принесу вам свежий.
Ординаторская. Войно и Капа после очередной операции пьют чай.
ВОЙНО. А ты молодец, Дрёмова. Быстро учишься. Я тоже в твои годы таким был.
КАПА. И чему вы быстро учились?
ВОЙНО. Топографической анатомии оперативной хирургии. На трупах. Из неудавшегося художника стал художником в анатомии.
КАПА. Мамочки!
ВОЙНО. Хотел стать мужицким врачом и стал им. Земским врачом. По-моему, я родился народником. И заступником. Один студент на нашем курсе ударил другого, только из-за того, что тот был евреем. Так я такую обличительную речугу закатил… Вспомнил даже Сократа, которому сварливая жена вылила на голову грязную воду. Хотя причем тут Сократ? В общем, был слегка того… не от мира сего.
КАПА. А вы таким и остались.
ВОЙНО. Дрёмова, не забывайтесь!
КАПА. Нда, демократом вас не назовешь. У вас ведь, церковников, все (насмешливо) с вашего благословения, с вашего благословения… Так въелось в народ, что и нам, коммунистам, передалось.
ВОЙНО. Капа, по-моему, наш разговор принял неподобающий характер.
КАПА. Тогда давайте поговорим о том, что вам ближе. Давайте исповедуем меня.
ВОЙНО. А ты занятная. Ну и какие же у тебя грехи?
КАПА. Хорошие у меня грехи.
ВОЙНО. Наверное, Христос сейчас улыбнулся. Он же на исповеди невидимо стоит рядом.
КАПА. Ой! И мысли читает? Тогда все, больше не исповедаюсь. Лучше халаты отнесу в стирку. А можно еще вопрос? Откуда у вас такая истовость?
ВОЙНО. От отца, наверное. Он был очень благочестивым католиком. Все-таки поляк… А я прочел книжку Толстого «В чем моя вера» и увидел в ней издевательство над православием.
КАПА. Ясно. Заступник по всей жизни. Что ж, это вызывает уважение. Но вопросов не становится меньше. Вот вы можете коротко и убедительно доказать мне существование бога?
ВОЙНО. Нет ничего проще. Чувство вины. Чувство благодарности. Это и есть присутствие бога в человеке. Или его отсутствие в нем. А самое простое, я бы сказал, механическое присутствие – память. Ты что-то забываешь, и вдруг, иногда в самый критический момент вспоминаешь. Это тебе бог подсказывает. Память, как свойство нашего мозга, и есть присутствие бога в каждом человеке.
Дверь резко открывается. В ординаторскую входит Тёма и чекист в накинутом на плечи белом халате. Оба разочарованы. Они надеялись застать профессора и студентку не за безобидным чаепитием.
ЧЕКИСТ. Чаи гоняете?
ТЁМА. А там больные…
КАПА. Что больные? Профессор только что закончил девятую операцию. Ты в себе?
ТЁМА. Я-то в себе, а вот ты… У тебя есть своя комната
ВОЙНО. Настоящий доктор должен уверенно чувствовать себя в нескольких смежных отделах медицины. Тогда только он может быть хорошим диагностом.
ТЁМА. Это вы к чему, профессор? Договаривайте.
ВОЙНО. Плохой я доктор, Тёма. Никак не могу поставить тебе точный диагноз.
Дом Войно.
АННА (говорит задыхаясь). ВалЕ… ВалентИн! Валюша! Я тебя умоляю. Ты играешь с огнём. Тебя расстреляют или посадят. Детей отправят в детские дома, они могут потерять связь друг с другом. Неужели борьба с большевиками для тебя дороже? В таком случае, ты тоже фанатик.
ОШАНИН. Все снимают с себя кресты, а ты надел. Церковники бреют бороды, а ты отрастил. Не понимаю, чье сопротивление ты хочешь возглавить. Для нашего народа религия – всего лишь соблюдение церковных обрядов и традиций. Никак не внутренняя духовная жизнь человека. Почему наше христианское сознание так быстро раскрошилось? В народе нет нравственного стержня, страха божия. И уж тем более нет веры истинной. Вера – это способность духа, а у нас дух другой, нерелигиозный. В нас сидит язычество.
От Войно ждут ответа Анна и дети, но он молчит. У него нет сил что-то доказывать. Все уходят, остается только Ошанин.
ОШАНИН. Легкие у Анны практически уже не работают. (кладет на стол коробочку) Вот морфий. Больше я ничего уже не могу сделать. (пауза) Интересно, ты просил хоть раз бога сохранить жизнь твоей жене?
Не дождавшись, ответа, Ошанин направляется к дверям.
ВОЙНО. Для меня нет вопроса, есть ли Бог или его нет. Для меня это не имеет никакого значения. Для меня важно совсем другое: нужен мне бог или не нужен? Нужен! И потому рясу с меня сдерут только вместе с кожей.
Ошанин уходит. Появляется Анна. Она едва передвигает ноги. Ложится на кушетку.
АННА. Валечка, я не хочу умирать. Боже, зачем я приходила в этот мир? Чтобы так рано уйти? Неужели так угодно Богу? Зачем вообще рождаются люди? Неужели безо всякого смысла – как кошки, собаки, лошади, коровы? Мне страшно. Я задыхаюсь в холоде.
В дверях появляются дети. Анна делает предостерегающий жест – чтобы не подходили. Осеняет их крестным знаменем на расстоянии.
АННА. Идите к себе.
Дети уходят.
МИША. Отец, можно тебя на два слова?
Войно выходит следом за детьми.
МИША. Отец, ты просишь бога, чтобы мама выздоровела?
ВОЙНО. Конечно. Конечно.
МИША. Почему же бог не помогает? Ты плохо молишься? Или бога нет?
Дети смотрят на Войно.
ВОЙНО. Давайте об этом потом. Сейчас не время. Мне как раз нужно сейчас молиться.
Дети идут к себе. Войно встает у ног жены и читает псалтырь.
Утро. Бездыханное тело Анны лежит на кушетке. Войно читает псалтырь. Дети безмолвно плачут за его спиной. Входит Белецкая.
БЕЛЕЦКАЯ. Анна просила… (подает корзину)
Войно увлекает Белецкую в соседнюю комнату.
ВОЙНО (он не в себе). Софья Сергеевна, вы так кстати. Я только что наткнулся на 112-й псалом. Это божье повеление, Софья Сергеевна. Не согласитесь ли вы заменить?
БЕЛЕЦКАЯ. А что там, в этом 112-м псаломе?
ВОЙНО. «Неплодную вселяет в дом матерью, радующеюся о детях». Ведь у вас не может быть детей, Софья Сергеевна. Или…?
БЕЛЕЦКАЯ. Как неожиданно… Как… Но я готова, Валентин Феликсович. У меня действительно не может быть детей. А вы посоветовались со своими? Боюсь, я не полажу с вашим старшим, Мишей. А он будет настраивать остальных.
ВОЙНО. Конечно, я посоветуюсь. А Миша… Да, он совсем не похож на меня. (все так же лихорадочно) Видимо, самому Господу не нравится повторение, потому что повторение – это не нечто новое, это остановка, а жизни требуется движение, обновление.
БЕЛЕЦКАЯ. Это вам так хочется думать. Я знаю, что буду для ваших детей всего лишь служанкой, домработницей. Но я стерплю любое к себе отношение. Я это уже решила. У вас свой крест, у меня свой.
ВОЙНО (совсем нервно). Только должен вас предупредить, Софья Сергеевна. Я прошу вас стать детям второй матерью, не больше того. Скоро меня объявят настоятелем Ташкентского собора. А я не из тех церковников, которые прелюбодействуют тайно. Но и это не все. Я могу погибнуть вместе с собором, и тогда вы останетесь с моими детьми… Я знаю, вы их не бросите.
Кафедральный собор. Войно на амвоне в рясе с епископской панагией на груди. Его слушает Софья и дети. Капа стоит у самого входа, боясь войти вглубь храма, но она слышит каждое слово. Возле собора появляются мальчишки с кипами газеты в руках.
МАЛЬЧИШКА. Читайте разоблачительную статью «Недолго печалился наш батюшка».
ГРУППА КОМСОМОЛЬЦЕВ (скандирует). Чу-дик! Чу-дик! Чу-дик!
А в это время в подвальном помещении храма Тёма с подрывниками укладывает заряды тротила.
Москва. Кремль. Карпов входит на костылях в кабинет Сталина.
КАРПОВ. Здравствуйте, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Здравствуйте, товарищ Георгий. На какую высоту вы поднялись в горах Тянь-Шаня?
КАРПОВ. Четыре тысячи метров, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Никого там не встречали?
КАРПОВ. Только горных козлов, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Бухарин все собирается пострелять там козлов. Жестокий человек наш Николай Иванович. Знаете, товарищ Георгий, а я еще в духовной семинарии начал подозревать, что господь бог ни на какую высоту к нам не опускается. Ну, а как вам Войно-Ясенецкий?
КАРПОВ. Лучшего военного хирурга у нас нет, товарищ Сталин. Я побывал у него на лекции в мединституте. Это второй Пирогов.
СТАЛИН. Он хирург, но какого-то широкого спектра, так?
КАРПОВ. Долго перечислять, товарищ Сталин.
СТАЛИН. А я никуда не спешу.
КАРПОВ. Войно оперирует в области урологии, ортопедии, онкологии, гинекологии, стоматологии, нейрохирургии, отоларингологии. А в молодости начинал с лечения глаз и очень в этом преуспел, впрочем, как и во всем остальном.
СТАЛИН. В Сибири как раз трахома… Что ж, надо побороться за нашего Войно. За его сознание. Пусть даже репрессивными способами.
КАРПОВ. Петерс уже вцепился в него.
СТАЛИН. Вот именно, что вцепился. Петерс не видит дальше своего носа. Будущее страны, видимо, ему безразлично. Между прочим, мы до сих пор не знаем точно о его происхождении. В автобиографии пишет, что сын батрака, а в интервью американской журналистке признается, что сын сельского барона. И нутро у него какое-то странное. Вроде, большевик, а жена – дочь британского банкира… Ладно, дойдет и до него черед. Что же касается Войно-Ясенецкого, то будем его исправлять…с божьей помощью. Пусть немного посидит. Немного, но так, чтобы прочувствовал. Очень ценный для нас кадр, этот Войно. Взялся за самый неприятный участок медицины – гнойные раны – и добился большого успеха. Внедряет региональную анестезию – тоже большой шаг вперед. А международная обстановка, сами понимаете, какая. В общем, товарищ Карпов, (Карпов встает) с этой минуты за Войно будете отвечать лично вы, как мое особо доверенное лицо. Тем более, что у вас тоже за спиной духовная семинария. Вот такая у нас будет троица.
Карпов уже у двери, когда слышит за спиной голос Сталина.
СТАЛИН. Интересная, между прочим, коллизия. Я отверг бога, в которого верил. А Войно начал служить богу, хотя как доктор, не должен верить. Он ведь делает вскрытия. Если у человека есть душа, он должен был бы ее увидеть. Медицина – самая атеистическая из наук, а он… (Карпов озадаченно молчит) Вы идите, товарищ Георгий, идите. Это у меня всего лишь мысли вслух.
КАРПОВ (в страшном волнении). Что это со мной? Товарищ Сталин, я же не доложил вам о самом главном. Петерс собирается взорвать Ташкентский кафедральный собор.
СТАЛИН. И это единственный его недостаток, который вы обнаружили? Идите, товарищ Георгий. Я вас услышал.
Конспиративная квартира.
АРХИЕРЕЙ АНДРЕЙ (Войно). Теперь для того, чтобы возглавить кафедральный собор, вам нужно стать епископом. Для совершения хиротонии требуются два епископа. В Ташкенте их нет. Они прячутся в таджикском городке Пенджикенте. А это не ближний свет. Едва ли кто-то повезет вас по горной дороге. Можно наткнуться на басмачей.
ВОЙНО. И все же я поеду.
Чайхана. Встреча Капы и Темы. Тёма под градусом. На Капе модное платье в горошек.
ТЁМА. Ну, как там твой профессор? Пришел в себя?
КАПА. Ты о чем?
ТЁМА. Эта контра поехала через горы в Пенджикент. Ну а там же полно басмачей. Перехватили на горной дороге твоего Войно.
КАПА. И что с ним?
ТЁМА. Вопрос неправильный. Прежде всего, ты должна была спросить, откуда мне об этом известно.
КАПА. Что с ним?
ТЁМА. Вместо того, чтобы отрезать ему голову, главарь повез его в свой аул. Оказывается, беременная жена главаря не могла разродиться. Войно сделал кесарево сечение. Его отпустили, и он поехал дальше.
КАПА. Зачем – в такую даль?
ТЁМА. Два ссыльных епископа в Педжикенте провели с ним хиротонию. Ты хоть знаешь, что это такое?
КАПА. Понятия не имею.
ТЁМА. Хиротония – он посвящение в монахи и в сан епископа. Теперь наш профессор – настоятель нашего кафедрального собора. И теперь у него церковное имя Лука. В честь святого Луки, иконописца и врачевателя. Он же у нас еще и художник.
КАПА. Я поняла. Ты стал работать на Чека. Не удастся выучиться на врача – станешь чекистом. Нормальный ход.
ТЁМА. Я рад, что ты это поняла. Я в любом случае не пропаду. Так что держись меня, Капочка, не прогадаешь. (пытается ее обнять) Ну, чего ты брыкаешься, как горная козочка? Устав комсомола знаешь? Что может и должен каждый комсомолец?
Капа молчит, понимая, к чему ведет Тёма.
ТЁМА. Каждый комсомолец может и должен удовлетворять свои половые стремления.
КАПА. Удовлетворяй на здоровье, кто тебе мешает.
ТЁМА. По уставу, каждая комсомолка обязана идти навстречу, иначе она мещанка.
КАПА. Мещанка я, Тёма. Но кандидатом в члены ВКПбэ принята. А в уставе партии про половые стремления ничего не говорится.
ТЁМА. Проглядели тебя в партии, Дрёмова. Ну, ничего, ты сама себя выведешь на чистую воду. Эх, что-то разболтался я сегодня. Наверно, от волнения. Сегодня в 8 часов вечера, Капочка, кое-что произойдет.
КАПА. По-моему, ты больше хочешь сказать, чем я услышать. Давай уж, выкладывай.
ТЁМА. Выпытываешь? Ладно, считай, что у тебя получилось. Сегодня взлетит на воздух кафедральный собор.
КАПА. Тёмочка, ты перебрал.
ТЁМА. Я перебрал в своем чувстве к тебе. Но теперь я трезв, как стеклышко. Я далеко пойду, Капочка. Так что не прозевай меня. А на профессора… пожалуйста, заглядывайся. Считай это моим поручением. Хотя… имей в виду: монах он теперь у нас. Нельзя ему.
КАПА. Иди, Тёмочка, проспись. Мне тоже пора, а то мама ругать будет.
Капа оставляет Тёму и бежит к Войно домой.
Дом Войно.
МИША. Отец в соборе.
Собор. Капа подходит к собору. Он закрыт изнутри. Капа отчаянно стучит.
КАПА. Профессор, я знаю, что вы здесь? Почему вы не открываете? Ведь вы не знаете, кто я и зачем стучу. Да в чем дело, ч… (у нее чуть не вырывается «черт побери»)
Двери собора открываются. В проёме стоит огромный Войно-Ясенецкий.
ВОЙНО. Уходите немедленно! Немедленно!
КАПА. Почему? Что вы задумали? Вы знаете? Нет! Это глупо! Ваша самопожертвование бессмысленно.
ВОЙНО. Я требую уйти!
КАПА. Тогда я с вами. Пусть это будет на вашей совести.
ВОЙНО. Что ж это такое?! Вы фанатичка!
КАПА. Профессор, ну давайте вместе уйдем. Ну, я вас умоляю. (опускается на колени)
Войно делает шаг и собора. Капа хватает его за руку и тянет за собой.
Страшный грохот. Зрители видят, как падающие обломки едва не погребают под собой Войно и Капу.
Появляются чекисты, наблюдавшие за происходящим со стороны. Они подхватывают Войно и ведут его в ЧК.
ЧК. Кабинет Петерса.
ВОЙНО. Еще одно подтверждение, что бог есть, гражданин Петерс. Хотя…
ПЕТЕРС. Что хотя? Договаривайте. В данном случае ваш бог пришел к вам в платьице в горошек. Хоть мне не морочьте голову, Войно, с вашим божьим промыслом. По агентурным данным с вами свели счеты оренбургские казаки. Плохо их лечили. Двое сдохли.
ВОЙНО. И что? Из-за этого я здесь?
ПЕТЕРС. А помощь головорезам атамана Дутова?
ВОЙНО. Как врач, я обязан помогать любому человеку. Даже личному врагу. Вот случись с вами что, я бы и вам помог, хотя мне пришлось бы сделать над собой известное усилие.
ПЕТЕРС. Войно, вы будете привлечены к суду за связь с контрреволюционным подпольем.
ВОЙНО. Можно полюбопытствовать, в чем же эта связь заключалась?
ПЕТЕРС. Мы убиваем классового врага – вы его спасаете, чтобы он продолжал убивать нас. Это ли не связь? На этот раз вам не выкрутиться.
ВОЙНО. Смерть – штука страшная, когда видишь ее впервые. Но когда работаешь среди смертей…Ваши угрозы не производят на меня того впечатления, на которое вы рассчитываете.
ПЕТЕРС. Хорошо, что сказали. Я подумаю, как лучше поразить ваше воображение.
Стук в дверь. Входит чекист.
ЧЕКИСТ. Телефонограмма из Москвы, товарищ Петерс.
ПЕТЕРС. Читай.
ЧЕКИСТ. Срочно отправить профессора Войно-Ясенецкого в Москву. Карпов.
ПЕТЕРС. Что за чертовщина? Надеюсь, отправить в «столыпине»?
ЧЕКИСТ. Нет, здесь в инструкции Карпова уточнение – в обычном пассажирском вагоне.
Старенький дом. Семью Войно переселяют из отдельного дома в крохотную полуподвальную каморку.
МИША. Спать будем на двухъярусных полках, как в тюрьме.
С Войно приходит проститься Ошанин. Здесь же Капа. Бытовые условия потрясают ее.
КАПА (запальчиво – Войно). Вы меня простите, профессор, но создается впечатление…
ВОЙНО. … что Бога я люблю больше, чем своих детей? (Капа смотрит на него так, будто он прочел ее мысли). Что ж, спасибо за откровенность, Дрёмова. Ответ у меня будет такой: «благословенны препятствия, ибо ими растём».
БЕЛЕЦКАЯ. Поезжайте, Валентин Феликсович, с богом, и не думайте, что я осуждаю вас. Я знаю заповедь апостола Павла: «Служитель Бога не может ни перед чем остановиться в своей высокой службе, даже перед тем, чтобы оставить своих детей».
Перрон вокзала. Проводить Войно приходят сотни прихожан. Капа дает Войно какую-то бумажку.
КАПА. Это мой адрес. Я хочу, чтобы меня при распределении отправили туда, где будете вы. Пожалуйста, я прошу вас, сообщите мне свой адрес. И простите меня за резкость. Наверно, я чего-то не понимаю, но я стараюсь понять.
Гудок отправления. Зрители слышат, как поезд, загремев колесами, резко тормозит.
ЧЕКИСТ (другому чекисту). Совсем охренели, на рельсы легли.
Чекист стреляет в воздух. Безрезультатно.
ЧЕКИСТ. Ну, ты глянь! Лежат. Ну, это нормальные люди?
ВОЙНО (обращается к людям). Встаньте и освободите путь. Завещаю вам неколебимо стоять на том пути, на который я наставил вас. Против власти, поставленной нам Богом по грехам нашим, никак не восставать и во всем ей смиренно повиноваться. Подчиняться силе, если будут отбирать у вас храмы и отдавать их в распоряжение раскольников. Но внешностью богослужения не соблазняться и богослужение, творимого раскольниками, не считать богослужением.
Москва, Кремль. Кабинет Сталина.
КАРПОВ. Товарищ Сталин, Войно-Ясенецкий едет в Москву.
СТАЛИН. Петерс доложил, что профессор пишет учебник по гнойной хирургии. Пусть пишет. Пригодится для студентов медвузов. У него четверо детей, проследите, чтобы не увольняли из больницы женщину, которая с ними осталась. Пусть определят ей жалованье не менее двух червонцев. Дети за отцов не отвечают. Что касается срока ссылки, дайте понять Войно, что чем быстрее он осознает свои ошибки, тем быстрее вернется к детям.
КАРПОВ. А может Войно вести в ссылке богослужения?
СТАЛИН. Это на усмотрение местных властей. Только кто будет слушать его проповеди? В Сибири народ малорелигиозный.
КАРПОВ. Вы не определили место ссылки, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Войно-Ясенецкий выдает себя за христианина-абсолюта. Вот мы и проверим, какой он абсолют. Пусть поживет немного в тех краях, куда царь-батюшка меня ссылал. Может, тогда что-то поймет.
Москва, кабинет Карпова.
Входит Патриарх Тихон. По сравнению с Карповым древний старик. Чувствуется, что этот выезд для него нелегкая прогулка.
КАРПОВ. Гражданин Белавин… (осекается, увидев осуждающий взгляд патриарха) Ну, хорошо, ваше святейшество, вы что-нибудь слышали о Войно-Ясенецком?
ПАТРИАРХ ТИХОН. Этот доктор из Ташкента? Говорят, его рукой хирурга водит сам Господь. И, кажется, вы могли в этом убедиться.
КАРПОВ. Да, он помог мне. Но я сейчас не об этом. Скажите, ваше святейшество, рукоположение Войно-Ясенецкого в епископы законно? Вы его утвердили?
ПАТРИАРХ ТИХОН. Видите ли, по законам церкви я должен сделать, или не сделать это только после личной встречи.
КАРПОВ. У вас будет встреча. Войно-Ясенецкий завтра приедет в Москву.
Карпов поднимается из-за стола и достает из шкафа сверток.
КАРПОВ. Это, ваше святейшество, скромный подарок к вашему дню рождения. Парча. А то, я смотрю, вы совсем поизносились. Подчеркиваю, это не мой личный подарок. Это презент от руководства Цэка и лично от товарища Сталина.
Резиденция патриарха. Секретарь вводит Войно. Патриарх Тихон поднимается из-за стола и идет ему навстречу на нетвердых ногах. Они тепло здороваются и с интересом разглядывают друг друга.
ПАТРИАРХ ТИХОН. Сколько вы ехали, профессор?
ВОЙНО. Больше недели, ваше святейшество.
Тихон делает знак, что их подслушивают. Лука понимающе кивает.
ПАТРИАРХ ТИХОН. Что привело вас в столицу?
ВОЙНО. Скорее всего, я здесь транзитом. Думаю, мне решили показать, как велика наша страна.
ПАТРИАРХ ТИХОН. Право, не знаю, смогу ли я вам помочь. Но в сане епископа я вас утверждаю. Я уже немало лет копчу небо, меня трудно чем-то удивить. Но вы – особая статья. Скажите, как вы пришли к Богу?
ВОЙНО. Очень просто. Когда я горделиво думал, как ловко я работаю скальпелем, у меня бывали неудачи, но как только я начал перед операцией молиться и просить Всевышнего о помощи, не ошибся пока ни разу. Разве это само по себе не божественное проявление? Верить в себя – это нескромно. А вот верить, что бог помогает…
ПАТРИАРХ ТИХОН. Как вы прониклись… Не зря мне говорили о вас, как об удивительном проповеднике. Теперь я вижу, что это не преувеличение. Если вы скажете эти слова людям, то каждый примерит их к себе, каким бы делом он не занимался, и тогда Господь поможет каждому.
ВОЙНО. Я должен вам сказать, ваше святейшество… Я просто обязан поделиться с вами одним подозрением. Оно не дает мне покоя. Временами я кажусь себе безумным. А ведь я очень трезвый и очень жесткий человек. Раньше я резал трупы, а сейчас режу живых людей. Во мне нет ни капли сентиментальности. К тому же у меня все в порядке с головой. Я сознаю, что вера в Господа в том виде, в каком он предстает в нашей религии, требует известной наивности и легковерия. А у меня нет ни наивности, ни легковерия, ни сентиментальности, ни глупости. Почему же я в таком случае верую? Я не могу найти этому ни разумного, ни эмоционального объяснения. Это сидит во мне, будто это кто-то вживил в меня. И это меня мучает. Я не принадлежу самому себе целиком. То малое, что заставляет меня верить в Господа, намного перевешивает все остальное, и заставляет меня чувствовать себя чужим среди людей. Я не чувствую в них родства и близости с собой. Вы меня понимаете?
ПАТРИАРХ ТИХОН. Ваше преосвященство, ну как же мне не понять вас, если я сам такой?
ВОЙНО. Как же мало нас!
ПАТРИАРХ ТИХОН. А дальше будет еще меньше. Вот в чем беда-то.
ВОЙНО. И к чему же все придет?
ПАТРИАРХ. По-моему, это отчасти медицинский случай из области психологии.
Москва. Кабинет Карпова.
КАРПОВ. Валентин Феликсович, скажите уж откровенно: кто вы для нашей власти: друг или враг?
ВОЙНО. Отчасти друг, а отчасти … не друг. Но не враг – это точно.
КАРПОВ. Что ж, тогда мы поступим с вами, как с недругом, который может передумать и стать другом. Мы не лишаем вас врачебной практики и священнической работы, более того, дадим возможность писать вашу научную книгу, но при этом вы будете изучать географию и станете в некотором роде этнографом.
ВОЙНО. Сибирь, тунгусы? Места, куда ссылали революционеров?
КАРПОВ. Других мест у нас нет. И в ту сторону вы тоже поедете не в пассажирском вагоне.
ВОЙНО. А как же быть с изучением географии?
КАРПОВ. В вагонзаке тоже есть оконца. Если будут обижать блатные, обратитесь к конвою. А если будет холодно… вот, (Карпов берет один из лежащих в куче полушубков) жена Горького прислала для… узников совести, возьмите, пригодится.
ВОЙНО. Вы совсем растрогали меня.
КАРПОВ. Вы можете пожить в Москве неделю. Потом явитесь. И поедете. Поверьте, я благодарный человек, я сделал для вас все, что мог. И еще сделаю. Теперь мы с вами надолго в одной связке. Партия доверила церковь моей заботе.
Бутырка. Камера, где в основном политические. Но хватает и шпаны. Вор-законник лет 50 громко стонет – его мучает сильная боль.
Войно в рясе. Откуда сокамерникам знать, что он доктор? К доктору бы было совсем другое отношение. Шпана посмеивается над Войно. Молодой блатарь Гога припоминает библию.
ГОГА. А ведь первым в рай вошел не Христос, а разбойник!
ВОЙНО. Ты считаешь, разбойник лучше самого Господа? Ты так понял, читая библию?
ГОГА. Ну, так.
ВОЙНО. Послушай, как было на самом деле. Один из двух разбойников, которые были рядом с Христом, злоречил и хулил Господа. Другой же признал себя достойным казни за злодеяния свои, а Господа считал страдальцем невинным. Именно самоукорение и раскаяние отверзло ему очи души, и в невинном страдальце-человеке увидел он страждущего за человечество всесвятого Бога. Так одного разбойника за грех богохульства, тягчайший из всех прочих грехов, Господь низвел в ад на вечную муку. А разбойника, который искренне осудил себя и признал бога во Христе, ввел в рай. Церковью история эта истолковывается, как готовность Бога даровать прощение умирающему в последний момент его жизни, и как пример быстрых перемен в человеке.
