Виорэль Михайлович Ломов
Кровь страсти – какой ты группы?
– А вы вообще купаться любите? – спросил Савва больше для проформы, так как его несколько озадачил этот странный утробный треск.
– Вообще люблю. Но без этих частностей.
Тут треснуло во второй раз. Уже сильнее и дольше тащили бревно и драли мешковину.
– Вода уходит! Вот здесь! – раздался из бассейна чей-то истошный крик. Лохань наполнилась женским визгом. Мужчины уже застыли голым строем на бортике.
– Что ж, приятель, – светло улыбнулся Сизый. – Пора рвать когти. Как говорится, полундра. Что-то в последнее время у всех моих компаньонов серьезные проблемы с водой.
Он схватил Гвазаву за рукав и буквально вытащил его за собой.
– Что-то не так рассчитали твои архитекторы! Где тут выход?
Они оба вылетели на лестничную площадку. Впереди мелькал голым крутым задом мистер Гризли. Англичанин так ловко несся по стертым русским ступенькам, будто всю жизнь бегал по ним босиком. Голая же Малюта свесилась в пролет лестничной клетки и громко кричала ему вслед по-русски:
– Эй, дядя! Куда же ты с голой жопой? – и дико хохотала при этом.
Сизый шлепнул ее по ягодице и подтолкнул в плечо:
– Чеши отсюда, дура! Сейчас перекрытия рухнут!
Малюта перестала смеяться, оглянулась, но Сизого и Гвазавы уже и след простыл. Из квартиры на лестничную площадку выскакивали голые мокрые гости и длинными скачками мчались вниз по лестнице…
В дверях подъезда Савва нос к носу столкнулся с удивленной Фаиной. Первой его мыслью было: «Как хорошо, что я не голый!» Фаине только что навстречу из подъезда, выбив дверь, вылетел голый упитанный гражданин, на полном ходу выхватил у нее из рук букет желтых мимоз (совершенно немыслимый в это время года в наших северных широтах), разделил его на две части, прикрылся спереди и сзади, стремительно промчался через весь двор и скрылся за кухней детского сада. Савва молча схватил Фаину под руку и оттащил в сторону. Переводя дыхание, он сказал:
– Современное пятиборье. Там, – он ткнул большим пальцем назад, – только что закончилось плавание, сейчас вот – бег. А там, за углом, оседланы лошади.
– Но он же, вроде, сухой?
– Быстро бежит. Чемпион Англии. Обсох. Сейчас появятся и мокренькие.
Сизый в первый раз рассмеялся. Фаина удивленно взглянула на него.
И вправду, появились и мокренькие. Из подъезда, толкаясь и наступая друг другу на пятки, с шумом и визгом, сопением и кряхтением вывернулась наизнанку, как из кишечной оболочки, гостевая масса голых граждан и кинулась через двор следом за фаворитом.
– Смешанный забег, – засмеялась Фаина.
Савва без сил присел на какой-то ящик. Последней появилась красивая Малюта с растрепанной прической. Она указывала на бегущих пальцем и хохотала.
– Тоже сухая, – сказала Фаина, с любопытством глядя на нее. – Это Скуратова, что ли?
– Она.
– Ее подсушили, – бросил Сизый.
– Сейчас и ее омоет, – пророчески изрек Савва.
И тут же из подъезда хлынула вода, поддала Малюте под ноги и поволокла по земле.
– О! – захохотала та пуще прежнего, болтая в воздухе ногами. – А вот и водичка!
В доме что-то затрещало, заорало, забухало и забулькало.
– Поздравляю, коллега! – Сизый пожал руку Гвазаве. – Сидите, сидите. У вас возникли небольшие проблемы. Думаю, справитесь. Значит, до вторника? – и он помахал им ручкой и пошел к своему автомобилю, высокий и стройный, и очень спокойный мужчина.
– Простите, что здесь происходит? – подковыляла пенсионерка из второго подъезда.
Савва мрачно посмотрел на нее и ничего не ответил.
– Кросс, бабуся. Кросс. Бег ради жизни, – сказала Фаина. – Ты мне это хотел показать? – обратилась она к Гвазаве. – Это и есть твой сюрприз? Дай, я тебя поцелую. Я уж было решила – Булгакова снимают. А это кто? Я его где-то встречала.
– В консерватории, наверное. Только он скрипку закончил, а ты фортепьяно. («А я медные тарелки, твою мать!»)
Краем глаза Савва увидел, как сверху на них падает что-то темное и неотвратимое, как судьба.
– Фаина! – заорал он и слишком резко (слишком!), схватив Фаину за руку, дернул ее к себе. Но та уперлась, как кошка, и в этот миг ей на голову со страшной силой упало что-то темное и неотвратимое, и Фаина упала, как подкошенная. Рядом послышался взрыв, и еще, и еще…
Крыша поехала
Испытание судьбой
В последний год Фортуна повернулась к Кукуевым задом. Но это, кстати, вовсе не означало, что она в то же время повернулась передом, скажем, к Волобуевым.
Здесь я позволю себе на минутку отвлечься, дабы пояснить одно распространенное заблуждение. Вряд ли есть что-либо изменчивей и капризней Фортуны, текучей, как вода, – недаром она приходится дочерью всем земным водам. Ее называют по-разному: и богиней судьбы, и богиней счастья, и богиней случая, и богиней прихоти, и самой переменчивостью. В Греции ее называли когда Тюхэ, когда Эхе. А Данте, например, считал, что она вовсе никакая не богиня, а простая исполнительница воли богов, так сказать, ведущий специалист по данному профилю. А поскольку богов много, у нее нет четкого лица и определенного образа действий. Поэтому, когда говорят, что Фортуна повернулась к вам задом, не расстраивайтесь особо, так как это может вообще ничего не значить или быть всего лишь очередным благосклонным поворотом судьбы. Не суетитесь и терпеливо ждите.
***
Кукуевы же, к сожалению, ждать и терпеть не умели. Вернее, не могла ждать и терпеть глава семейства – Кукуева. Галина Петровна была щедрой, требовательной и нетерпеливой. Впрочем, все три названные черты были проявлением одной неуемной энергии. Правильно говорят: баба, как горшок, что ни влей – все кипит.
Василий Васильевич был другой и его всю жизнь звали Вась-Вась. Вась-Вась работал зав. складом и имел специфическую психологию хранителя чужих материальных ценностей. Помимо основного места хранения, они хранились у него и в потайных местах на самом складе, и в кладовке дома, под присмотром супруги, и в тайных от всего мира и супруги местах их старой квартиры. У Вась-Вася было также несколько заначек (про черный день и на старость) в рублях, долларах и сертификатах, которые он раз в месяц раскапывал и любовно пересчитывал.
В десятиметровой кладовке Кукуевых, так называемой «тещиной комнате», десятилетиями хранились на стеллажах и поддонах мешки с сахаром и ящики с шампанским и водкой. В последние годы их сменили всякие разноцветные коробки с импортной безвкусной, но долго хранящейся, жратвой. Правда, пять-десять мешков с сахаром и пять-десять ящичков с отечественной водкой (на всякий случай) место свое занимали постоянно. Что ни говори, а на Руси демократы, как правило, правят недолго, а водка и сахар – основа любого режима.
Галина Петровна была прекрасная хозяйка. Ее борщ на сахарной косточке, жаркое из барашка в горшочках, рыбный пирог и торты «Наполеон» и «Негр в сметане» были известны далеко за пределами их квартиры, и одно только упоминание названных блюд вызывало у всех родных и знакомых обильное слюноотделение. Скорее всего, именно это обстоятельство было причиной такого нечеловеческого смирения ее супруга. Вась-Вась больше всего в жизни любил вкусно покушать.
Галина Петровна родилась в начале марта и по гороскопу была рыба. Вода была ее страсть, упоение, восторг и общая беда. Она обожала стирать, мыть полы и окна, мыть посуду, купать детей, собаку, мочалкой тереть спину мужу, купаться сама, поливать цветы, грядки, просто из шланга увлажнять на даче воздух, через день мыть себе голову и каждый день всем устраивать головомойки.
По молодости, пока не было детей, Кукуевы почти ежегодно отдыхали на море – в Крыму, в Сочи, в Абхазии и Аджарии. Тогда все это было «наше». Галина, как всякая рыба, могла держаться в воде сутками, и когда она утром сообщала: «Вася! Я пошла в Турцию!» – она именно так и говорила – «пошла», как корабль, Вась-Вась говорил ей: «Иди», – и спокойно шел пить пиво с вяленой мойвой или домашнее вино «Александриуэлли» из трехлитровой банки. Когда жена вечером возвращалась из Турции, он, расслабленный пивом, благодушно интересовался:
– Как Турция?
И Галина отвечала:
– Одни турки.
Однажды она не вернулась вечером, а ночью Кукуева забрали пограничники для опознания личности гражданки, найденной в территориальных водах.
– Ты что, сдурела?! – сказал ей тогда ночью Вась-Вась. – Ты зачем туда заплыла?
– Я же сказала тебе, что пошла в Турцию.
Хорошо, тогда ни его, ни ее не стали таскать и сообщать на работу, но через два месяца Кукуевым пришел толстый конверт из турецкого города Хопа. В конверт была вложена турецкая газета «Хюрриет» на турецком языке, с заметкой, в заголовке которой было русское слово «Галина», а под текстом на фоне моря и яхт, с широкой улыбкой, стояла рослая, на голову выше стоящих рядом с ней турецких полицейских, Галина в купальнике. Полицейские тоже улыбались.
Особенно доставала Василия Васильевича дача, пришедшая вместе с детьми на смену Черному морю и вяленой мойве. Он любил подремать на воле, но разве тут поспишь, когда ни свет ни заря раздавался страшный крик Галины: «Вставайте! Воду дали!»
Как будто эту воду дали ей последний раз в жизни или их окружала калмыцкая степь!
Дача Кукуевых была переплетена двумя огромными черными шлангами, и когда давали воду и шел полив, а он шел непрерывно, семейство Кукуевых напоминало семейство Лаокоона, перевитое змеями.
Галина ходила по даче в красном купальнике, обрушивая на участок тонны живительной влаги, уносившие гумус, минеральные и органические удобрения, навоз, семена и надежды на всякий урожай, так как оставались только неистребимые посевы вьюнка, пырея и конского щавеля. Соседи, кстати, уже бились об заклад, смоет неугомонная Галина свой участок в реку или нет.
И если у Галины лучшим временем в году была пора полива, у Василия это было время круглогодичных ремонтов, связанных с отключением воды. И он с ужасом ожидал угрожающих обещаний муниципалитета поставить водосчетчики.
Испытание плотью
И вот кончилась у Кукуевых счастливая, относительно спокойная пора жизни и начался кошмар. Кошмар был непрерывный, круглосуточный и имел четкие ориентиры и осязаемые границы. Кошмар исходил, вернее, нисходил из квартиры этажом выше. На протяжении десятков лет их, разумеется, заливали не один раз, но эти ручейки терялись в Галининых потоках и их никто не брал в голову. На четвертом этаже, в 43-й квартире, на подселении жили сначала три, потом две семьи. Когда жили три семьи, там соблюдались элементарные санитарные правила, но когда одна семья выехала, а оставшиеся две никак не могли мирно поделить высвободившуюся жилплощадь, пока, как и водится, ее не захватила сильнейшая команда, начались форменные безобразия. Квартира стала свалкой грязи, хлама и взаимных амбиций. Иногда до утра над головой Кукуевых раздавались крики и брань соседей, то и дело что-то падало, то глухо, то звонко, то с треском и грохотом. А потом вдруг они перестали закрывать краны в ванной и на кухне и вода гудела ночи напролет. Или перестали открывать друг другу входные двери, с наслаждением слушая, как те, другие, отчаянно дубасят по ней всем, чем придется. Разумеется, в орбиту этих шумных игр был втянут весь подъезд, но основная нагрузка легла на голову Кукуевых.
Как-то, когда Галина после работы заходила домой, открылась дверь напротив и из 42-й выползла с гнусной приветливой улыбкой Федула.
– Ну что, Галиночка Петровна, все шумят над вами? Ой, мне дует тут. Зайдем ко мне.
Галина вздохнула, оставила дома сумку и, распрощавшись с надеждой утолить голод, пошла к Федуле выслушивать сплетни. Одним, правда, Федула обрадовала Галину: вроде как 43-ю расселяют, делают ремонт и заселяют кого-то из «новых русских».
– Это такая порода, что ли, вывелась? Кого-то с кем-то скрестили? – съерничала Федула.
– Джип с орангутангом, – устало ответила Галина и попрощалась с гостеприимной соседкой.
– Что вы говорите? – глядела ей вслед искушенная Федула. – Это как же так умудрились?
Федула оказалась права: через неделю верхние разъехались в однокомнатную и двухкомнатную квартиры. Строители сделали в 43-й косметический ремонт, отметили его окончание небольшой выпивкой с песнями и плясками, и квартира опустела. На следующий день приехала парочка. Слышались тяжелые шаги и рядом цокали легкие. О чем-то бубнили, раскрывали и закрывали окна. Прокатилась бутылка, другая. Потом стало тихо. Потом зашумела вода в туалете. И еще раз. И еще… Потом уехали. И вот прошел день, другой, третий – никто не приезжал, не заезжал и не интересовался свободной жилплощадью. Так прошло еще десять дней.
В пятницу Галина мобилизовала детей на полив и прополку и укатила с ними на дачу. Вась-Вась весь день был на разгрузке фуры с бельгийскими мясопродуктами и застал дома только Галинину записочку. Со склада он, естественно, прихватил для пробы пару батонов кобурга и ветчины. Вот хоть бы раз Галка сказала, как другие жены своим мужьям: «Ну, Вася, тебе цены нет!» Дай бабам волю, они нас загонят в конюшню, будут кормить овсом, а себе выпишут мужиков из Италии. Пользуясь случаем, он решил как следует оторваться. Постелил на журнальный столик газетку, достал бутылку водки, закусочку, потер руки, стоя хватанул стопку, взял на зубок маслину и вытащил из-за книг кассету с эротикой. Включив видик, он хватил еще стопочку, отрезал мясца, попробовал, удовлетворенно покачал головой и запустил «Эммануэль». Оно даже лучше смотреть «Эммануэль» одному. Галина любит Кусто смотреть и морские сражения, а эротика, на ее взгляд, слишком оторвана от жизни. Да, Галина раза в два крупнее этой французской шлюшки. Василий Васильевич хватил третью стопочку и с удовольствием жевал жестковатый кобург. После третьей стопочки Василия стали одолевать фантазии, и ему уже стало казаться, что Эммануэль и буфетчица Лиза – одно и то же лицо, и прочее. В это самое время Эммануэль демонстрировала своему кавалеру, а заодно и всему свету, свои женские прелести. У Лизы только все получше будет. Поаккуратнее. Вась-Вась снова прокрутил этот эпизод. Да, поаккуратнее и в то же время пополнее. Лиза ему нравилась, так как была маленькая, ладненькая, и хотя была в теле, не вызывала своими размерами оторопи, как Галина. Вась-Вась иногда терялся на жениных просторах и от этого у него возникал дефект в психике. «Чем меньше вес тела, тем больше удельный вес удовольствия», – математически точно сформулировал свой вывод любящий всякие подсчеты Василий Васильевич и налил себе четвертую стопку, чтобы отметить свою формулу. В это время раздался звонок в дверь.
– Кого это? Без пяти одиннадцать, – пробурчал Кукуев и, откусив мяса, пошел к двери.
В глазке было темно. Лампочку Федула, понятно, не вкрутит, а ему не до лампочки все было.
– Кто там? – спросил он.
– К вам, откройте, – послышался детский голос.
«Кто это? Санька из сороковой? Чего на ночь глядя?»
Кукуев открыл. На пороге стояла миловидная девчушка, невысокого роста, в маечке и джинсиках, плотно обтягивающих тугие красивые формы. Не девочка, а картинка. Пышечка радостно смотрела ему в глаза, слегка задрав свою кучерявую головку, и от нее крепко несло духами.
– Здравствуйте! – улыбнулась она и наклонила головку.
– Здравствуйте, – с полным ртом ответил Кукуев.
– А вот и я, – снова улыбнулась гостья.
– А это я, – ответил Василий Васильевич и проглотил недожеванный кобург. Кобург в отместку застрял где-то под ложечкой.
– Так я зайду? – спросила девушка, уже зайдя в квартиру.
Кукуев откашлялся, но не смог произнести ничего, так как девушка уже шла мимо него в зал.
– Закройте дверь! – бросила она.
Василий Васильевич закрыл дверь и тоже пошел в зал.
– О! Эммануэль! Классный фильм. И место это потрясное. Как он ее трахает, а? Нравится? Можно? – она налила себе водки и выпила. Закусила и несколько минут смотрела на французские страсти. – Ты что стоишь? Достань еще рюмку. Жарко.
Девушка стащила майку и осталась без ничего. Груди нахально торчали вперед и вверх. У Кукуева ослабли ноги, он достал рюмку, сел и выпил, не отрывая взгляда от роскошной груди незнакомки. Девушка пару минут посмотрела на Эммануэль, вздохнула и пересела на колени Кукуеву.
– Время идет, котик. Давай ближе к делу.
– Простите… А как вас звать? Звать тебя как? – дурея, спросил Вась-Вась.
Пышечка поцеловала его за ухом, а руку запустила в штаны.
– Да не все ли равно как? – сказала она. – Зови Татьяной. Где будем-то? Тут, что ли? Хочешь, как они?
Кукуев сорвался, как стальная пружина, смял девчушку и яростно терзал ее прямо на полу добрых двадцать минут.
– Да-а, – сказала Татьяна и голая прошла в ванную. Помылась, вышла из ванной и встала перед зеркалом, поправляя прическу. Кукуев приложил руку к ее круглой попке и почувствовал, как его вновь переполняет желание. И он тут же дал ему волю.
– Ну, дядя, ты черт, а не мужик. Вот не ожидала! Опять мыться?
– Слушай, Танюха, классно! – сказал он ей, когда она вышла из ванной и стала одеваться. – Откуда ты такая?
– Откуда, откуда? От «Феи». А может, от «Меркурия». Я сама еще толком не разобралась. Начинающая я! – засмеялась Танюха. – Подготовительная группа! Дали адресок, вот и пришла.
– Кто дал адресок? – не понял Кукуев и снова потянулся к девушке. Та мягко отстранила его. Взглянула на часы. Заторопилась.
– О! Ты гляди, час скоро. Как быстро времечко минуло! Меня следующий дядечка ждет. Чего смотришь? Баксы гони и в квитанции распишись, – она достала из сумочки смятую квитанцию.
– Какие баксы? Какая квитанция? – оторопел Вась-Вась.
– Мы, дядя, по квитанции работаем. Отчетность у нас такая.
Кукуев вертел в руках бумажку.
– За что расписаться-то? Тут «прочистка канализации» написано. Больше ничего.
– А ты что делал, сантехник? Вот за прочистку и плати. Сто баксов. Расписывайся. И давай-давай, меня уже время подпирает. Если хочешь встретиться, звони опять. А то и так могу с тобой договориться. Смотри. За так. Еще пару разиков. Ты ничего. Что смотришь на меня так? Доставай золотые сольдо и расписывайся.
Татьяна кончила прихорашиваться у зеркала и уже строго посмотрела на Кукуева.
– Не понимаю, – ответил тот. – Я полагал, что у нас по обоюдному, так сказать, согласию…
– По любви? – насмешливо спросила Татьяна.
– Но позвольте. Нет, вы пришли откуда-то. Среди ночи. А теперь суете мне под нос эту квитанцию…
– Дядя! Кто кому сует – это вопрос. Ты что, не хочешь платить? Ладно, – Татьяна забрала у него квитанцию и направилась к двери. Открыла ее и сказала в темноту со вздохом. – Жаль, проблемы возникли.
Зашли двое. На Кукуева хватило бы и одного.
– Добрый вечер, – приветливо сказал тот, что пошире.
Тот, что повыше, не сказал ничего, а взял у Татьяны из рук квитанцию и спросил Кукуева:
– Черепанов?
– Чего? – не понял Кукуев.
Высокий посмотрел на широкого, повел шеей и снова спросил:
– Черепанов, спрашиваю? Никодим Семенович, квартира 43?.. Или что-то не так?
– Все не так, – истерически заверещал Вась-Вась. – Все не так! И я не Черепанов, а Кукуев. И я не Семен Никодимович…
– Никодим Семенович, – поправил высокий.
– …не Семен Никодимович, а Василий Васильевич. И квартира эта не 43, а 41. И вообще я ничего не понимаю! Среди ночи врываетесь в дом… Я сейчас буду звонить в милицию!
– Никуда ты не будешь звонить, – ласково произнес широкий и вырвал из телефонного аппарата шнур.
– Татьяну трахал, Кукуев? – спросил высокий.
– Ладно, чего время с ним терять, – сказал широкий. – Раз без штанов стоит, не свечку же он ей ставил.
– Ой, уморил, – зашлась в смехе Татьяна. – «Свечку ставил»!
– Расценки знаешь. Гони сотню. А мы за наше беспокойство выпьем. У тебя тут закусочка неплохая. Я сегодня и не ел ничего, с этой паршивой работой! – гоготнул высокий. – Папаша, будь доберманом, накати еще один пузырек, а то тут капли остались. И нам некогда. Придется перед следующим извиняться за задержку рейса. Пять минут тебе на все про все.
Высокий сделал ложный выпад, протянул руку к святому для каждого мужчины месту. Вась-Вась инстинктивно дернулся.
– Штаны надень. Потеряешь.
Кукуев влез в штаны, пошел в кладовку, взял из ящика бутылку водки и из тайничка вытащил две пятидесятидолларовые бумажки. Почему-то сотенную стало жалко.
– Вот! Это поступок не мальчика, но мужа! Смотри, Толян, и нам с тобой полтинник за труды.
Вась-Вась впервые в жизни, как говорится, обдернулся и вместо двух ассигнаций вытащил из тайника три. Широкий потрепал Кукуева по щеке:
– Молодчага!
– Не трогайте меня! – сорвался Кукуев на фальцет.
– Ну-ну, кто тебя трогает? Ты примерный мальчик. Не забудь расписаться. Денежный все-таки документ. Друг, есть цитрамон? – неожиданно попросил он Кукуева. – Если есть, дай две штуки.
Кукуев дал широкому таблетки, нацарапал какую-то подпись и выпроводил непрошеных гостей. Широкий захватил на прощание трехкилограммовый кусок кобурга.
– Он тебя, Татьяна, не обижал? – вдруг спросил широкий в дверях и понюхал бельгийский деликатес.
– Нет, не обижал, не надо, Штопор, – Танюха взяла парня под руку и вытолкнула его. – Дя-дя! По-ка! Ну что, Анатоль, в 43-ю пойдем или на спуск? Везде опоздали…
Дверь захлопнулась. Кукуев глянул в глазок. Там было абсолютно темно, но ему вдруг показалось, что он видит в глазке 42-й квартиры ведьмин Федулин глаз.
