Виктория Яровая
Девятая жизнь
И он улыбнулся мне открыто и счастливо. Жаль, что борода скрывает его лицо, наверное, у него красивая улыбка. Я смотрела на него и удивлялась. Как он смог прожить два года? Маги после выгорания, которое на войне случалось довольно часто, должны были проходить специальную процедуру восстановления, и тогда был шанс, что они смогут потом жить, как обычные люди. Для этого их отпаивали отваром очень редкого гриба, который так и прозвали “горелый гриб”, и оставляли на неделю в изоляции. Свой дар маг уже никогда не мог вернуть, но продолжил бы жить как обычный человек. Если же не пройти эту процедуру, то маг обычно умирал в течение полугода. Исключений практически не было. Они быстро заражались всеми болезнями, с какими соприкасались даже слегка, и болезни протекали очень тяжело, а лечебная магия на них не действовала. В мирное время редко встретишь такого невосстановленного бывшего мага, но в военное время их было полно. В пылу сражений на восстановление, как правило, не было ни времени, ни возможности. Поэтому магов на войне старались беречь, и сами они не бросались в центр сражения – чаще помогали издалека.
И я вспомнила, что уже видела такого мага. Наша деревня находится недалеко от основного тракта, и у нас часто останавливались отряды солдат, идущих в город или наоборот. Несколько лет назад привезли к нам одного такого мага. Его изолировали в пустой избе, и мы с бабушкой готовили отвар из «горелого» гриба, который мы с таким трудом добывали летом. Пришлось тогда отдать весь запас, но маг поправился.
А этот вот не восстанавливался, но уже два года живет и собирается пожить еще. Удивительно. Возможно, это потому, что он живет в изоляции? Наверное, что-то отразилось в моих глазах, потому что он хмыкнул в бороду и сказал:
– Все здесь хорошо, Синеглазка, за исключением того, что мне иногда кажется, что я схожу с ума от одиночества. Вот смотрю на тебя и думаю, что все ты слышишь и понимаешь. И мне так жаль, что ты готова умереть. Тебе было бы здесь хорошо, я бы позаботился о тебе, сколько смог, а когда пришло бы мое время, постарался пристроить к хорошим людям, – он замолчал, с грустью глядя на меня, а затем задумчиво продолжил: – Скоро наступит настоящая весна. Сойдет снег, все кругом оживет, и запахнет пряным запахом лес, потекут ручейки и расцветут первоцветы. Их цвет будет напоминать мне твои глаза, Синеглазка, и я буду стараться изо всех сил дожить до этого момента. А если повезет, то и дольше.
Он еще немного помолчал, а затем встал и ушел. А я лежала и думала о его словах. Они задели меня, заставили выглянуть из раковины моего отчаяния и осмотреться. Неужели я больше никогда не смогу насладиться чудом весны? Не смогу увидеть, как оживает природа, не смогу почувствовать аромат весны и вдохнуть его полной грудью? Почему? Почему я сама лишаю себя этого? Да, я устала и боюсь жить, боюсь верить, что когда-нибудь мне будет хорошо. Но ведь этот странный мужчина живет и даже пытается наслаждаться этим. Почему я не могу? Если бы могла, я бы зарыдала в этот момент. Так хотелось почувствовать успокоение через пролитые слезы, но вместо этого я свернулась в тугой клубок и заснула.
Мне редко снились сны, особенно из той далекой жизни, когда я была человеком. Вздрогнув, я проснулась, но не спешила открывать глаза, наслаждаясь воспоминаниями о сне. Я старалась прожить его еще раз, чтобы запомнить и не потерять. Мне снился далекий день моего детства. Тогда мне было не более пяти лет, и мы с родителями устроили пикник на полянке в лесу. Была поздняя весна, деревья только пускали ярко-зеленые ароматные листочки, а нежная травка только-только пробивалась сквозь старую листву. Родители о чем-то разговаривали и смеялись. Папа нежно обнимал маму и гладил ее уже округлившийся живот. Сон был яркий, наполненный звуками и запахами леса. Даже сейчас с закрытыми глазами я снова их чувствовала. Как прекрасно! Но как бы ни было хорошо, я открыла глаза и снова вернулась в мою действительность. Я осужденная убийца, с неискупленным тяжелым грузом на душе, превращенная в кошку, доживающую свою девятую жизнь. Неужели я так и уйду с тяжелым сердцем, бесцельно просуществовав все дарованные мне жизни?
Мои мысли прервал кашель. Сначала несильный, но вскоре превратившийся в надрывный. Я слышала, как загремела посуда и зажурчала вода. Мужчина пытался пить, но кашель не прекращался, и было слышно, как он хрипит. Вскоре приступ прекратился и наступила тишина, нарушаемая только его тяжелым дыханием. Ему бы попить коры кустарника лапотника и корня оководника, чтобы унять кашель, а на ночь поджечь сухие веточки того же лапотника, чтобы подышать его дымом, и набить их в подушку. Но ведь он невосстановившийся маг, это все может и не помочь. Вот если бы сейчас была полноценная весна, я бы собрала цветы морянки и … И тут я поняла, что думаю совсем как раньше, когда готовила травы для кого-то из деревни и чувствовала, что мои умения приносят пользу. Но как раньше уже никогда не будет, я уже никому не смогу помочь. Стало так горько и обидно. Обидно, что я так и уйду без искупления за тяжкий грех. Обидно, что у меня нет возможности помочь этому, наверное, неплохому человеку. Человеку, который первый за все мои кошачьи жизни протянул мне руку помощи. Человеку, который спас меня, пригрел и пообещал заботиться. Просто так. Потому что мог это сделать и сделал. Раньше я могла бы ему помочь, если не вылечиться, то хотя бы продлить его жизнь, за которую он так крепко держится и не хочет отпускать. Но как это сделать сейчас? Я кошка. Маленькое, хилое животное, и у меня лапки, в конце концов! Как мне кору срезать? Зубами грызть? А как сушить ее? У себя за печкой? Я задумалась. А почему бы и нет? Да, будет сложно, но ведь искупление и не должно даваться просто. И, подумав еще немного, я решилась. Я сделаю все для того, чтобы помочь ему, и это будет моим успокоением. Взамен отобранной мной жизни я приложу все усилия, чтобы спасти другую.
От принятого решения даже закружилась голова, настолько оно дурманило и окрыляло. А в голове уже сами собой всплывали знания и умения, накопленные за всю мою недолгую жизнь. Я составляла план, что мне нужно сделать. В первую очередь, нужно не умереть и немного окрепнуть, чтобы я смогла выйти на улицу за нужными компонентами. И это было самое слабое звено в моем плане, так как силы уже покидали меня.
Собрав все свое желание выжить, я поползла к миске с молоком. Хочу жить? Значит, должна есть. Меня хватило совсем на чуть-чуть, но я смогла немного вылакать молока и без сил упала тут же у миски. Обратно уже не пойду.
Утром здесь меня и нашел хозяин дома. Он присел рядом со мной на корточки и легким касанием погладил меня по макушке. А я, помня о своем решении, снова попыталась дотянуться до молока, но не смогла встать. Тогда он подхватил меня на руки и, взяв миску с молоком, двинулся к лавке, по пути захватив кусок чистой ткани с полки. Он сел, поставив молоко на стол, и аккуратно уложил меня на колени. Смочил тряпицу в молоке и аккуратно выжал мне ее в рот, потом снова и снова, пока миска не опустела. Я безропотно принимала его помощь и все больше укреплялась в принятом мною решении. А он держал меня на коленях и нежно поглаживал мне спинку, аккуратно перебирая пальцами шерсть.
– Не переживай, Синеглазка, выходим тебя, – приговаривал он нежным тихим голосом. – И раны залечим, и шерстку твою помоем, причешем. Будешь снова красавицей. Будем вдвоем с тобой жить, заботиться друг о друге будем. Дождемся весны, а там и лето. Рыбки в озере наловлю тебе целое ведро, ешь – не хочу. И все у нас будет хорошо.
И я верила. Верила, что все обязательно будет хорошо. А он все сидел и гладил меня, продолжая говорить какие-то ласковые слова, пока я не задремала. В полудреме почувствовала, как он встал, перенес меня на свою кровать и положил на расстеленный, уже знакомый мне тулуп. И я с удовольствием зарылась носом в него, наслаждаясь запахом, к которому уже начала привыкать. Как же все-таки хорошо.
Спала я долго, но чутко, слыша сквозь сон приглушенные звуки. Мужчина занимался домашними делами. Проснулась я уже ночью на печке, укутанная все в тот же тулуп. Было так тепло, что еще немного и станет совсем жарко. И я наслаждалась этим пограничным состоянием тепла, которое так давно не чувствовала. Еще с тех пор, как мы с сестричкой укладывались на большую лежанку на печи, когда она еще была такой горячей, но уже не обжигающей, и я рассказывала ей страшные истории. Ну и пугалась же она тогда. Я внутренне улыбнулась приятным воспоминаниям и слегка приподнялась. Была уже ночь, хозяин дома спал. Я слышала его мерное тяжелое дыхание. Рядом с собой обнаружила полную миску молока и с удовольствием вылизала все до дна. Сил немного прибавилось, но слабость во всем теле была еще слишком сильной, и я легла обратно.
Следующие несколько дней прошли спокойно. Мой сероглазый спаситель исправно поил меня молоком, несколько раз приносил свежее яйцо, которое я с удовольствием лакала. Каждый день он выносил меня на улицу, где я делала свои дела. На улице все еще было холодно и везде лежал снег, хотя уже и сильно просевший. Пахло приближающейся весной, и это придавало сил. Они хоть и возвращались медленно, но я уже не сомневалась, что они вернуться и я смогу осуществить задуманное. Все эти дни я наблюдала за мужчиной, пытаясь побольше узнать о нем. Он вел весьма скромный образ жизни. Занимался хозяйством, которое, как я поняла, состояло из одной козы и нескольких кур. Иногда он уходил ненадолго в лес, наверное, проверял силки. Он делал все неспешно, его движения были уверенными и точными. В нем чувствовалась сила, которая дремала, все еще сопротивляясь болезням. А болезней у него было явно много. Я смогла увидеть пока только кожную язвеницу и сильную дыхательную флегму. И она вызывала у меня наибольшие опасения. Нужно поскорее выбраться в лес и набрать коры лапотника и, если смогу, то вырыть корень оководника – он должен расти вдоль озера. Каким образом я буду рыть еще промерзшую землю лапами, не имела ни малейшего представления.
Если мысли и планы, как собрать лекарства и даже высушить их, у меня имелись, то как сделать так, чтобы он их принял, я пока не знала. Но отчаиваться рано, что-нибудь обязательно придумаю. Должна придумать, это мой шанс хоть как-то успокоить совесть.
Однажды вечером, когда я лежала на печи, уткнувшись мордочкой в меховую шкурку, выделенную мне, он зашел в избу с охапкой каких-то прутьев, объёмным мешком и горой различных шкурок. Я подняла голову и с интересом посмотрела на него. Он поймал мой взгляд и как-то загадочно мне улыбнулся.
– Ну что, Синеглазка? Составишь мне компанию, пока я буду готовить кое-кому подарок? – он подмигнул мне и скрыл очередную улыбку в усах.
И такой вид у него был довольный, что мне тоже стало как-то легко и весело на душе. “Ну зачем ему эта ужасная борода?” – подумала я про себя, пытаясь разглядеть его улыбку. А он тем временем пододвинул стол поближе к печи, где лежала я, и разложил все свое добро на нем. Сверху мне было все хорошо видно, и я заинтересовалась. Значит, подарок? Интересно, кому бы это? Он, вроде как, один тут живет. Значит, не так и одинок? Ну и ладно. Не мое это дело. Так даже лучше. Пусть делает подарки, кому хочет, а я посмотрю. Все равно делать нечего.
Он сел и начал работу. Его длинные пальцы умело крутили, сворачивали гибкие прутья, скрепляя их между собой. Движения его рук завораживали, мне нравилось смотреть, как он работает, как его широкие ладони держат изделие, а кончиками пальцев он аккуратно поправляет сбившиеся прутики. Спустя какое-то время я поняла, что он плетет широкую корзину. Работа спорилась, и он тихонько запел. Голос у него был бархатистый, с небольшой хрипотцой. Пел он негромко, но от этого его голос звучал еще нежнее, он обволакивал и ласкал. Как давно я не слышала такого красивого пения! И я почти перестала следить за его работой, завороженно слушая.
Он пел одну из моих любимых песен о том, как молодой паренек шел лунной ночью и забрел к озеру, где купалась прекрасная дева, которая убежала, как только увидела его. Как он влюбился и искал ее повсюду, тоскуя и желая назвать ее своей. Как нашел ее и как они тайно встречались у того самого озера, и он думал, что тоже полюбился ей. Тогда он пришел в ее дом свататься, но она его прогнала, сказав, что отдана другому. Он страдал и тосковал по ней, сидя у озера, но не видя ни красоты звездного неба, ни нежности лунной дорожки, что струилась по глади озера. Тогда он решил, что жизнь ему не мила и прыгнул в озеро, что поглотило его навсегда.
Печальная история, которая цепляла душу. И я наслаждалась ее исполнением. Голос певца передавал все эмоции, что переживал главный герой этой трагедии, и, если бы могла, я бы заплакала. Мужчина за столом прекратил петь и поднял на меня взгляд, заглянув в глаза. И вдруг подмигнул мне:
– Не расстраивайся, Синеглазка. Это ведь всего лишь сказка. Таких дураков еще поискать надо. Не каждый топиться пойдет после первой неудачи. Я бы на его месте еще раз наведался к этой барышне, спросил бы, чего это ей в голову надуло? Ходила на свиданки, значит, нравился, с чего бы это вдруг передумала? А если понадобилось бы, то и умыкнул ее, но не отдал другому. За счастье нужно бороться, Синеглазка, само в руки плывет только сама знаешь, что. А любимых нужно беречь и держаться за них, раз уж такое счастье выпало, – он как-то грустно вздохнул. – Жаль, мне уже не найти ту, за которую мне бы хотелось побороться. Я ведь так и не любил никогда, Синеглазка. Да, были барышни разного толка, но так, несерьезно, а вот чтобы сердце исходило тоской и предвкушением – такого не было. Да и когда мне было? Всю молодость провел в военных лагерях да походах. А теперь, сама видишь. Кому я нужен такой? Да ни одна девушка на меня не посмотрит, а если и посмотрит, то тут же и убежит.
В его глазах светилась тоска по несбыточному, тому, чего он никогда не почувствует. А я замерла, глядя в эти серебристые глаза. Как же я его понимала! Но зачем? Зачем он об этом сказал? Я ведь даже уже забыла про это и не думала. Не думала, что я сама тоже никогда не испытаю эти чувства. Не смогу понять, как это, когда тебя оберегает такой мужчина. Не смогу увидеть ни в чьих глазах любовь, подаренную мне. И сама не смогу никому отдать свое сердце, которое жаждет любви. Стало так горько на душе. Обидно и за него, и за себя. Возможно, я и заслужила это, но неужели он тоже заслужил? А если и да, то неужели для него не найдется прощения в этом мире? Я прикрыла глаза, скрывая в них боль, и отвернулась. Какая теперь разница?
– Синеглазка, – негромко позвал он. – Не грусти. Ведь теперь есть мы друг у друга. Лучше посмотри, что у меня получилось. И иди, принимай подарок.
Подарок? Мне? Я аж подскочила на месте. Это он мне, значит, делал подарок? Стало так тепло на душе! Интересно, что там? И я повернулась, угодив прямо в его руки. Он аккуратно взял меня на руки и показал мне широкую корзинку, в которой лежала перинка, набитая куриным пухом и застеленная сверху мягким кроличьим мехом.
– Давай примерим, – сказал он и очень бережно опустил меня в корзинку. – Ну как? Тебе нравится? Я положил тебе в перинку ароматных травок, чтобы сладко спалось.
А я таяла. Таяла от ощущения заботы и мягкости меха и перинки. Потопталась лапками, выпустив коготки и улеглась. О-о-о! Что это за ощущения! Мое худенькое тельце провалилось в пух и мех. Они обволокли меня с боков, мягко запеленав. Бесподобно! И это мне! Подарок! От него! Какое чудо!
Я с неохотой вылезла из корзинки и, нетвердых шагом пройдя по столу, подошла к нему. Он улыбался в свою бороду и вид имел очень довольный. Я нашла его руку и мягко потерлась о нее мордочкой, выражая свою благодарность. Он тут же поднял руку и погладил меня, аккуратно, чтобы не навредить. Потом склонил ко мне лицо и как-то по-заговорщицки произнес:
– Думаю, Синеглазка, пришла пора искупать тебя и хорошенько осмотреть твои раны. Как думаешь, ведь достойна твоя новая лежанка чистой кошечки? Ты не обижайся, но ты слегка заросла и загрязнилась.
Я не то, чтобы не была против, я была всеми лапами за! Хотелось смыть с себя засохшую кровь и запахи подворотен, в которых я обитала последние дни в городе. Он встал и ненадолго вышел, а когда вернулся, я увидела в его руках неглубокую лохань, выдолбленную из дерева. Поставив котелок с водой на огонь, он вернулся к столу. В руках он держал нож, и я испугалась. Неужели все это было игрой или шуткой, и он меня сейчас зарежет? Может, он больной не только телом, но и на голову? Вопросы метались в моей голове, пока я, как завороженная, смотрела на него. Он тем временем сел за стол, положив нож, и протянул руки ко мне.
– Не пугайся, Синеглазка, – сказал он. – Но у тебя столько колтунов, что их придется вырезать – мне их не распутать. Потерпи, милая.
И он аккуратно притянул меня к себе поближе. Облегчение нахлынуло волной. Всего лишь колтуны! Фуф! Да пусть хоть налысо бреет, что мне эта шерсть? Отрастет. А тем временем его пальцы оглаживали меня и выискивали те самые колтуны, которых оказалось действительно немало. И он начал их аккуратно вырезать острым ножом. Я не сопротивлялась, мне нравились ощущения от движения его рук. Они были заботливы, нежны и доставляли мне какой-то странное удовольствие.
На столе уже образовалась небольшая горка из комочков моей серой шерстки, когда он шутливо заметил:
– Ну и заросла ты, Синеглазка!
Я фыркнула. Кто бы говорил? Он себя вообще видел? Да у него лица не видно из-под волос и этой мерзкой бороды. И, не сдержавшись, фыркнула еще раз и, подняв лапку, потрепала его по свисавшему кончику бороды. Он удивленно вскинул брови.
– Ты это на что намекаешь? Полагаешь, мне тоже не мешает постричься? – он в задумчивости пригладил бороду и с подозрением посмотрел на меня. – А ты странная, Синеглазка. Не заколдованная ли ты принцесса? – с шуткой спросил он.
Сказал вроде так, шутя, но глаза смотрели серьезно. А я мысленно отругала себя. Ну надо же было так попасться? Я ведь решила, что буду скрываться, притворяясь кошкой. Зачем ему знать правду? Помочь он мне не сможет – дар у него весь выгорел, только бередить душу. Да и если бы мог – незаконно это, наказуемо для магов. Легче жить нам обоим от этой правды не станет. Будет думать, гадать, кого приютил у себя. Так что в будущем нужно следить за собой и беречь тайну. Поэтому сейчас сделала самое глупое выражение морды, на которое только была способна, и еще раз потрепала кончик его бороды, сделав вид, что играю им. Чувствовала я себя при этом так глупо и по-идиотски!
– Шучу, Синеглазка. Никакая ты не заколдованная принцесса, – продолжил он шутливым тоном – Ты настоящая кошачья принцесса, которую похитили из ее кошачьего королевства, но она сбежала и теперь ищет путь домой.
Я еле сдержалась, чтобы опять не фыркнуть. Забавный. Что он несет? А он, закончив с колтунами, перешел к осмотру моих ран. Что-то пробурчал про себя и отпустил меня на стол.
– Ваше Величество, Ваша стрижка закончена. Позвольте, я пойду приготовлю Вам ванну? – он встал и шутливо поклонился.
Я с удовольствием наблюдала за ним. Он оказался совсем иным. С первой встречи я представляла себе его замкнутым, хмурым, несчастным человеком. А он за несколько дней показал себя заботливым, неунывающим, с сильной волей к жизни мужчиной. Когда я привыкла к его внешнему виду, он мне уже не казался таким отвратительным. Я научилась видеть за этой покрытой язвами и с заросшим лицом внешностью мужчину, которым он когда-то был. Наверное, он был красив. И возможно, я могла бы влюбиться в такого, как он. Интересно, а я бы понравилась ему в своем человечьем обличье? И тут же я оборвала свои рассуждения, удивившись тому, откуда у меня такие мысли. Опасные мысли. Мысли, которые могут сделать мою жизнь еще более невыносимой, наполнив ее надеждами, которым не суждено сбыться.
Тем временем моя ванна была готова. Она стояла на скамье, и от нее исходил слабый пар. Меня, не торопясь, погружали в теплую воду, а я и не думала сопротивляться. Какое блаженство! И пусть я потом буду расплачиваться мокрой шерстью, которая, когда остынет, будет сильно холодить, но все это такие мелочи. Меня мыли и гладили сильные руки, и я зажмурила глаза, отдаваясь этим чудесным ощущениям. Пусть будет, что будет. Я устала бояться. Устала не верить. Устала быть одна. А этому мужчине хотелось довериться и перестать бояться. И я это сделаю, а там будь, что будет.
Он добавил немного мыльного корня, предварительно дав мне его понюхать. Я никак не отреагировала, и он посчитал это согласием. Дело пошло лучше. Шерстка отмывалась, и я чувствовала, как с меня сходит грязь. Наконец, когда он посчитал, что я достаточно чистая, он достал меня и, закутав в кусок ткани, понес к печке, в которой весело горел огонь, потрескивая поленьями. Мужчина сел на пол, скрестив ноги, и уложил меня к себе на колени. От печки до нас доходил жар, и было тепло и уютно в его руках. Он аккуратно растер мою шерстку и так остался сидеть, иногда поглаживая меня или ероша шерсть.
– Сейчас подсохнешь, и мы смажем тебе ранки. Посиди немного, – сказал он.
И мы сидели молча, любуясь пламенем в печи. И так хорошо, и так уютно было мне в тот момент, что я искренне пожелала себе побольше таких вечеров. Ведь именно такие моменты и делают нас чуточку счастливей, нужно только успеть их поймать.
