полная версия

Виктория Огурцова
Битое зеркало

Воин

За столом на уютной кухне сидели трое: любящая мать, заботливый отец и идеальный сын. Ужин был изумительный, все улыбались, никто не ссорился, и только пульс под двести выдавал общее состояние родителей. Если раньше источником страха и угрозы был отец, то сейчас любимое чадо украдкой выглядывало, а достаточно ли любящими выглядят его предки.

– Павлик. – было так непривычно видеть отца, что с улыбкой и осторожностью смотрел на сына. – Я хотел тебя спросить, какие у тебя планы на осенние каникулы?

– Никаких. – безразлично выдал сын, активно уплетая варёные яйца с овощами. – Пара встреч и тусовок, тренировки и в целом, ничего критичного.

– Ты знаешь. – Артём вдруг опасливо отвёл взгляд, и продолжил, явно прощупывая почву. – Сынок, я скажу, как есть, ты сильно изменился. Это неплохо…

– Это отпад. Жизнь во всей семье наладилась, не находишь?

– Нахожу. Ты знаешь, есть одно место, куда бы я хотел тебя свозить. Ты только не принимай это чрез чур предвзято, расценивай как «культурное мероприятие».

– Что за место?

– Это на окраине, в пригороде. Дивное место, окружённое лесами, там есть одна деревушка. Я бы хотел тебя показать одному человеку.

– Экзорцисту?

Артур с пару секунд помолчал, нервно хихикнул и виновато глянул, сначала на жену, а после на сына:

– Ну… Не прям экзорцисту… Сначала посмотрят… Насколько всё плохо.

– А то я всё думаю, что маман мне святую воду в кофе подливает. – издевательски хихикнул парень и вальяжно развалился на стуле, смерив семью несколько ничтожным взглядом. – Надеешься, что бабульки с окраины сделают из меня прежнего жирного хлюпика? Знаешь, что? А давай! Мне даже интересно, что они скажут!

Повисла тишина, нервные улыбки на лицах родителей начали медленно таять, пока Марина в конец не потеряла над собой контроль, не подорвалась на стуле и не закричала:

– Паша, с тобой что-то случилось!!! Это произошло в один миг!!! Такого просто не может быть, а потому, прошу тебя, я ужасно волнуюсь!!!

– В этом и есть весь парадокс нашей семьи. – обречённо выдохнул сын, доедая последний кусок котлетки и убирая тарелку со стола. – Пока ты жирный боров, смиренно терпящий избиения и издевательства – твоё состояние ни у кого не вызывает вопросов. Но стоит тебе подкачаться, начать отвечать и защищаться, пресекая любую попытку к насилию – тебя сразу хотят отправить к экзорцисту и запереть в дурку. Иронично, не находите?

– Павлик, послушай! – опасливо выдал отец. – Мы не хотим запереть тебя в дурку, но с тобой что-то случилось, и мы не можем понять, почему!

– Крепко стукнул.

– Что?

– Я говорю: «крепко стукнул». – повторил школьник и посмотрел на отца, как на мясо. – Вот распускал бы руки поменьше перед уходом, этого бы не случилось. Ну и чего притих?

А что он мог ответить? Последние несколько месяцев он только и делал, что обдумывал своё прежнее поведение. Да, где-то он слишком привык, что ему никто ничего не мог ответить, а потому, столкнувшись с прямой угрозой в лоб, а точнее, в челюсть, глава семейства лишь судорожно пытался не думать, что было бы, не дай он сыну в морду перед уходом?

А вообще, если очень хорошо задуматься, то жить в доме стало заметно комфортнее. Павел рук не распускал, как могло показаться, лишь чётко отделил свои границы от границ родителей и это дало свои плоды. Осенние каникулы медленно вступали в свои права, через пару дней он выйдет на официальную неделю выходных, и после этого точно понадобится экзорцист.

Максимус и в первой жизни был достоянием общественности, а в этой явно решил оторваться по полной! Не один девичник не проходил без его присутствия, ни одна тусовка или собрание не происходило без упоминания этого имени, но, даже будучи «нарасхват», особых связей он не поддерживал ни с кем, находя утешение в одиночных вечерних прогулках после изнурительной тренировки. В такие моменты больше всего на свете он хотел остаться один, что было почти нереально, но иногда выходило.

Завидная тишина в голове держалась уже около часа, ноги сами унесли к местному озеру, когда Максимус не выдержал и таки подал голос в черепушку:

– Ты сегодня само молчание. Ну, малой, чего тихий такой? Да ладно тебе! Ты что, обиделся?

Павел молчал, не подаваясь на провокацию, а Максимус остановился и широко оскалился. Народу вокруг не было, середина осени радовала холодным ветром, от чего гладиатор глубоко втянул носом воздух и мечтательно посмотрел на уже темнеющее небо. Какое-то странное чувство лёгкости и обновления ощущал школьник, когда взглянул на водную рябь, вслушиваясь в тишину.

– Знаешь, а ведь львов ценили больше, чем людей. – тихо шепнул подросток куда-то в пустоту. – Их ценили потому, что достать львов было не так легко, как рабов. Их убивали сотнями, отправляя на смертельный бой из которых выжить мог только один. Нередко их отправляли на неравный бой, в котором выжить вообще никто не должен был. Преступников кидали львам на растерзание, гладиаторов оставляли умирать на арене, а сколько истекло кровью после бойни. В этом и есть парадокс нашего мира. Мы ценим вещи и разбрасываемся людьми… Потому что Люди – бесплатные. – серые глаза оглядели пустынный берег озера и с тоской закрылись. – Хочешь я скажу тебе правду? Я жил в Древнем Риме, но изменилось только одно – рабство отменили, и то, лишь в том контексте, который был тогда. Публика всё так же жаждет крови, она ищет любого, кого можно поставить на колени.

– Зачем ты мне это говоришь? – тихий голос с затворки сознания таки отозвался на позыв.

– Встань с колен, гладиатор.

– Я не гладиатор.

– Я не спрашивал, кто ты, я сказал: «подымайся»!

– Или что ты сделаешь?

Даже не столько сами слова, сколько эта пренебрежительная интонация заставили губы молодого парня у озера растянуться в зловещем оскале. Дерзит, а это уже лучше, чем то, что было, но спуску он давать даже не думал. В этот момент Павлу показалось, что его запихали в мячик для хомяков и отфутболили с целью взболтать до однородной массы. Это было не столько больно, сколько до скрежета зубов неприятно, но Максимус лишь ещё больше вошёл во вкус. Псы должны знать своё место, во всяком случае, пока не научаться…

Не сказать, что его ударило, а скорее это было похоже на толчок или отдачу, словно ты бьёшь по чему-то тяжёлому или крепкому. От этой отдачи Максимус аж вздрогнул, как вдруг почувствовал, что всё тело сковало и он не может пошевелиться. Всего на миг, где-то на затворках сознания, два серых огня уставились в темноту, как вдруг обомлели. Во мраке на него глядели два тусклых огонька, но, тем не менее, делали это уверенно.

Тело подростка стояло неподвижно и лишь самым краешком губ он смог слегка усмехнуться. А вот это уже было интересно, и даже как-то воодушевляюще. Кто знает, может этот юнец его ещё повеселит?

– Поднимись с колен. – тихо, но нетерпящим неповиновения тоном приказал гладиатор.

Два тусклых огонька глядели снизу вверх в яркие серые факелы напротив, не мигая и не отводя взгляда. Он сидел неподвижно, не подымаясь, но и взгляд не прятал.

– Я сказал: «встань». – в голосе бывалого гладиатора послышалось животное рычание.

Козелков молчал ещё с пару секунд, после чего серые огоньки в темноте медленно поднялись и остановились на уровне двух сияющих огней во тьме. Он не видел лица, но и так почувствовал, как эта тварь улыбнулась.

– Даже безродные псины смотрят в глаза своих господ и врагов, стоя на ногах. – брезгливо прорычало нечто. – Хочешь всю свою жизнь прожить безмолвной шавкой, о которую все вытирают ноги и помыкают, кому не лень… Делай это как мужчина.

– А тебе-то что? – неожиданно для самого себя, грубо выдал Козелков.

– Меня тошнит от тебя. От твоей ничтожности, твой слабости, ты ещё более жалок, чем блудницы, которыми торговали на рынках Рима! Знаешь, в чём отличие их от тебя?! Даже они знали себе цену!!! – серые огни подлетели в упор, после чего горячее дыхание обдало всё лицо. – Любой раб знал, за сколько его можно купить у своего хозяина… А ты продаёшься бесплатно, задарма тешишь тех, у кого нет ничего, потому что… Ты не ценишь себя.

Не столько эти слова, сколько какая-то горечь в интонации, заставили тусклые огоньки едва заметно мигнуть. Это была не жалость, и уж тем более, не сострадание, а какое-то брезгливое отрицание, нежелание признавать мерзкую суть бытия. Нет, он не собирается с этим мириться.

– Хочешь быть доступным товаром по скидке – веди себя достойно, как мужчина. Не смей стоять на коленях… Даже передо мной.

Запертые в одной черепушке и в одном теле, они не могли разойтись по углам, а потому им приходилось мириться с тем, что стояло напротив. Павел мирился с деспотом, который так нагло ворвался в его мир, а вот Максимус мириться не собирался. Всю прошлую жизнь он боролся за своё существование и не признавал слабости, а потому, если он не сможет убить это ничтожество, он сделает из него то, что не будет вызывать в нём отвращение… Хотя бы не так сильно.

До осенних каникул оставалось всего ничего, и на это время планы у всех намечались просто грандиозные. Последние дни были особенно напряжённые среди тех, кому очень не нравился внезапно возвысившийся над всеми ботаник. Привычные насмешки и травля просто летели мимо, казалось, он их даже не слышал, а вот вступать в драку с ним боялись, по крайней мере, в одиночку.

– Где он этого нахватался? – рвано выдохнул Борис, утирая свежа-разбитую скулу. – Где он, вообще, это лето провёл?! Это же берсерк из ада!

– Может связался с какой компанией? – боязливо выдохнул лучший друг. – Там не знаю, крышует его кто-то?

– Да кому он сдался?! Этот псих ещё в мае был жирным слюнтяем, не способным даже слово поперёк сказать! Сравни это и то, что было! Это же вообще разные люди! Нет, этого мудака надо проучить.

– Может не стоит? – боязливо отозвался кореш. – Он уже тут всем кости пересчитал.

– Ещё как стоит.

Уж очень сильно не хотелось Борьке признавать своё поражение, тем более перед додиком, которого он же полгода назад окунул башкой в сортир. Ну бьёт это по самолюбию, да и не знал он, с каким чёртом из преисподней связался.

Конец учебного дня завершился ещё рядом назначенных свиданий и девичников, под самодовольный оскал самого крутого парня в школе. Горбатого могила исправит – это не про Максимуса.

– Ты последнее время притих. – издевательски шепнул гладиатор, прислушиваясь к голосу в голове, который молчал уже несколько дней, что вызывало какую-то неоднозначную ухмылку на и без того довольном лице. – Хороший знак. Волки не тявкают… На воина походить начинаешь.

Павел молчал, осторожно выглядывая двумя тусклыми огоньками из глубины сознания, явно что-то обдумывая в своём. Как цепной пёс, загнанный в будку, бывалый неудачник глядел на того, кем всю свою жизнь мечтал стать, но восторга он не испытывал. Он и сам не знал, как это чувство называется, однако ему ещё только предстояло узнать, как побороть эту тварь, ведь в том, что именно ему придётся это сделать, он не сомневался.

На улицу звезда школы вышел, как победитель, под томные взгляды собравшихся учениц и восхищённые – учеников. Если и была отрада в жизни Максимуса, это всецело «Признание Толпы». Такому энергетическому вампиризму могли позавидовать все местные абьюзеры и павлины вместе взятые, а потому чёрной зависти в этой толпе было не меньше, чем всего остального.

Это не было каким-то звуком или сигналом, просто он всю свою жизнь боролся за собственное существование, а потому угрозу со стороны пятёрки ребят, что уверенно шла с разных сторон, почуял ещё на выходе. Они шли, как бы невзначай, но он сосчитал их ещё до того, как она появились, и реакция не заставила себя ждать.

Он смеялся им в лицо, заглядывая в глаза каждому из этих ребят, от чего те, явно не ожидающие, что их так легко заметили, растерялись всего на миг, и этого хватило, чтобы Максимус почувствовал страх. Он – Хищник, а Жертва уже себя обозначила, так что можно начинать пирушку прямо тут. Народ у школы заметно напрягся, предвкушая нечто неоднозначное, а школьник лишь оскалился шире, подмигнул свирепеющему на глазах Борьке, и двумя ладошками поманил к себе с выражением: «ну давай, мальчик, допустим, я испугался твоей биты… Допустим, она тебя спасёт».

– Отойдём в сторонку, Козелков? – максимально уверенно выдал парень.

– А что, страшно, что с битой и дружками не справишься? Нет уж, пущай все видят, каков ты и твои шакалы! – уверенность Павла передалась толпе, которая уже с интересом наблюдала, дабы узнать развязку. А вот пятёрка ребят заметно напряглась, ведь, судя по всему, публика была не на их стороне, даже при численном превосходстве. – Хочешь меня наказать, Боря? Тебе мало было помятых рёбер и битой рожи, ну ничего, я тебе ещё чего-нибудь сломаю, а потом к твоей сестрёнке поеду.

– Ты оборзел?!

– Ты бить будешь, или твоя бита и гончие тявки так, для украшения? – серые глаза почернели, а оскал растянулся от уха до уха, и, видят боги, Борис заметил, как этот псих сглотнул слюну. Павел смотрел на своего оппонента, как на мясо, и сегодня он точно ему что-нибудь «откусит». – Я жду, Боря… Докажи мне, что ты чего-то стоишь.

Местный задира смотрел в эти глаза, и, чёрт подери, ему стало страшно. Это не Павел. Это кто угодно, но не Павел. Этот взгляд, он не может принадлежать, ни то, что Павлу, а даже обычному человеку. Это взгляд зверя, томленного в клетке и изголодавшегося по охоте. Он вцепится ему в глотку не для защиты или забавы ради, а лишь потому… Что это его натура.

Из мыслей Бориса вывел точечный и очень болезненный удар в живот, от чего парень поперхнулся и отлетел назад, однако упасть не успело, так как был схвачен за глотку и поднят над землёй. Он опешил не от нехватки кислорода, а от скорости, с которой Павлик снёс его, и лёгкости, с которой одноклассник его держал.

– Ты жалок, Боря. – давясь слюной выдохнул Козелков. – Ты настолько жалок, что даже имея толпу и оружие, не способен спасти хотя бы свою шкуру.

Надо сказать, эти слова отрезвили парня, да и не только его, от чего дружки, наконец, опомнились и кинулись на помощь. Сказать по правде, Максимус мог их раскидать на раз, но не мог так просто пойти наперекор своим принципам и устоям. На него смотрит публика, и он даст ей то, чего она так жаждет.

Легко, словно за спиной была пара невидимых крыльев, Павел отскочил от одноклассника на несколько метров, едва касаясь земли. На него нападали с пяти сторон, но складывалось ощущение, что он знает каждое их движение и удар. Он двигался так плавно, без рывков, словно удав, обтекая каждый удар и отражая без малейших усилий. Враги изрядно нервничали и бесились, но гладиатор смотрел не на них. Он видел только толпу, что заводилась с каждой секундой всё больше и больше.

Из стен школы выходили ученики и бежали поглазеть, что это за сборище, и одной из таких зевак стала Настенька. Чутьё блондинки сразу смекнуло, что дело пахнет жаренным, но даже она не представляла насколько. Не без труда протиснувшись сквозь толпу, девушка не то, что удивилась, она была в шоке. Нет, она знала, что Паша подкачался, но что может раскидать пятерых, для неё стало новостью. В отличии от всех остальных, ей не было интересно досмотреть бойню до конца, особенно при наличии биты у Бориса, а потому она впопыхах выудила мобильник и срочно позвонила заучу. Нехорошо быть доносчицей, но дело и впрямь дрянь.

Panem et circenses: Хлеба и зрелищ. Так было в древнем Риме, так есть до сих пор. Борька привык к быстрым и неравным победам, а потому затянувшаяся драка, так ещё и с явным отсутствием поддержки со стороны уже порядком выбившихся из сил друзей, сильно начал давить на мозги. Одноклассник же разошёлся лишь ещё сильнее, подначиваемый толпой, казалось он с каждой секундой становится всё сильнее и злее, и в один момент случилось то, что должно было случиться… Он потерял над собой контроль.

Схватив одного из ребят за руку, Павел просто выкрутил плечевой сустав на сто восемьдесят градусов. В глазах потемнело, глотку спёрло от боли, но закричать он не успел, так как Козелков со всего размаху швырнул парня куда-то в сторону остолбеневшего с такого расклада хулигана. Дело дошло уже не просто до грубой силы, а до реальных побоев с претензией на скорую, но Павлу было всё равно.

Перехватив запястье перепуганного подмастерья, Козелков грозился превратить всё его содержимое в фарш, остановился он лишь в тот момент, когда оппонент осел на колени и начал плевать кровью. Уже этого было достаточно, чтобы визжать и требовать полицию, но толпа ревела в восторге и требовала ещё. Больше, ещё больше, всё, что есть… Она хотела крови.

Не видя перед собой больше ничего и раскидав незадачливых придурков в стороны, парень кинулся на главаря и в этот момент Борис понял, что сейчас он будет драться не за статус, а за жизнь. Он хотел убежать, плюнут на всё, от друзей до репутации, но за спиной стояла стена из людей, что ликовала во всю глотку!

Играя со своей жертвой, словно кот, Павел наносил мелкие незначительные удары, едва уловимо позволяя себя задеть. Через пару минут хулиган выдохся так, что готов был уже и признать поражение, но глядя в эти бешенные глаза, что-то ему подсказывало, что, если он сейчас сдастся, шансов сдохнуть будет гораздо больше.

Решившись на последний отчаянный шаг, главарь бросился и попытался ударить обезумевшего ботаника битой. Он даже толком не понял, что произошло, когда бита выпала из рук, а запястье вывернулось неестественное положение. Ему просто выбили сустав и переломали пополам лучевую кость, но завыть он не успел, так как тут же пришёлся удар с ноги в челюсть.

С глаз посыпались звёзды, тело рухнуло, в ушах звенело, а взгляд пытался сфокусироваться на лютом берсерке, который совсем недавно был жирным козлом отпущения. Толпа ревела, толпа кричала имя «Павел» так громко, что казалось, его слышали во всём городе. Его слышали все, кроме Бори, который смотрел в эти глаза. Совершенно чёрные, голодные… Настолько озлобленные, что его трясло. Казалось, он сейчас кинется в эту толпу и разорвёт её в одиночку, но, вместо этого, Козелков резко развернулся и закричал, что было сил:

– Максимус!!!

Толпа опешила, даже притихла, глядя в этот бешенный взгляд, но лишь на миг, чтобы уже через секунду завопить имя величайшего гладиатора своего времени. Максимус. Народ кричал его имя в такт, захлёбываясь восхищениями и овациями. Некогда невинные девочки-отличницы срывали глотки, повторяя его имя. Мальчишки, от мала до велика, восхищённо повторяли имя того, кто дал им самое лучшее шоу в их жизни, а Максимус…

Он стоял, словно в какой-то прострации, вслушиваясь в крик толпы и вглядываясь в разъярённую публику. В один миг он прикрыл глаза, волна мурашек пронеслась по коже, после чего веки резко распахнулись, и он увидел его: лучшее из мест, где он когда-либо бывал.

Горячий песок под ногами, согретый знойным солнцем, тяжёлый воздух, в котором витали пот, кровь и пыль, а в паре метрах от него трибуны Колизея, с которых разъярённая толпа кричит его имя. Максимус. Максимус… Максимус. Она вторит это в так ударам его сердца, и кажется всё в этом мире теряет смысл. Ради этого стоит жить. Ради этого стоит умереть.

Он не был здесь, во дворе задрипанной средней школы, времён демократии и либерализма. Она был там, на пропитанной кровью, потом и слезами величайшей арене Древнего Рима, когда человеческая жизнь не стоила ничего. Он не слышит крики прыщавых ботаников и жирных скромняшек. Он слышит толпу, публику, зрителей, тех, что были в Риме, и которые прошли сквозь века, чтобы вновь кричать его имя.

Чёрные глаза, полные безумия и восторга, вглядывались в жителей величайшей империи на трибунах, и он знал, что они от него хотят. Они хотели крови, они хотели мяса, они хотели смерти… Они хотели Зрелищ! Он даст им зрелищ, даст им всё, чего они пожелают, лишь они и дальше кричали его имя, разнося его эхом на всю империю!!!

Вдруг краем глаза в толпе звереющих оваций и восторгов, очи гладиатора заметили золотую макушку, которая почему-то кричала другое имя. Она махала руками, в карих глазах застал ужас и боль, она срывала глотку пытаясь докричаться до кого-то другого. Кого? Он смотрел на неё как на дуру, пытаясь разобрать, чьё имя она кричит… Павел. Кто такой Павел? Точно блаженная какая-то. Неважно, пора заканчивать.

С этими думами Максимус повернулся к поверженному и лежащему на песке гладиатору, поднял с пропитанной кровью почвы дубину и оскалился от уха до уха. Занеся своё оружие над голову, гладиатор вслушивался в крик толпы, что жаждала только одного, и, судя по всему, проигравший с вывернутым запястьем это почувствовал.

– Паша? – сипло выдохнул Борис, пытаясь отодвинуться от совершенно невменяемого одноклассника. Рука болела адски, но адреналин ударил в голову, а инстинкт самосохранения явно вопил, что этот маньяк расколет ему башку и даже не моргнёт. – Паша, мать твою, ты рехнулся?! Опусти биту!!! Паша, это не смешно, это не уже не прикол!!! Паша, ты меня слышишь?! Паша???!!!

– «Panem et circenses», Боря. – буквально выдохнул школьник, от чего слюна побежала по губам.

– Что это значит???!!!

– Хлеба и зрелищ, мой дорогой друг. Толпа решает, толпа делает выбор… Толпа его сделала.

С этими словами Максимус поудобнее перехватил дубину, всё тело напружинилось, а в том, что он убьёт его, Борис не сомневался. Поверженный оцепенел, руки задрожали, сердце замерло, даже боль то раздробленного запястья отошла на второй план. Один падёт, чтобы второй забрал всё: таковы устои гладиаторских игр, всё или ничего. И не смея задерживать толпу ни на миг, Максимус размахнулся, чтобы расколоть череп пополам…

По рукам победителя что-то очень сильно ударило, не так, чтобы прям отнялось, но более, чем ощутимо. Максимус не понял, что это было, опьянённый овациями, он туго соображал, но всё же нашёл в себе силы повернуть голову и увидеть того, кто отважился выйти на арену против него.

В метре от гладиатора стоял мальчишка лет семнадцати, в кожаной куртке и джинсах, он нетвёрдо держался на ногах, рвано дышал, но вот его взгляд. Серые глаза смотрели прямо в лицо величайшему воину Рима. В них был страх, неуверенность, отчаяние… И гнев. Этот щенок кинулся на льва не для того, чтобы победить, а потому что терять больше нечего.

– Ты совсем страх потерял, крыса подколодная? – одними губами выдохнул Максимус, глядя на ничтожество, что отважилось ему перечить. – Ты что…

Но не успел мужчина договорить, как Павел кинулся на воина, вцепился в глотку обеими руками, и закричал в лицо:

– Я – Крыса! Я – Насекомое! Я – Конченный Нытик и Размазня! Но я не Убийца! И я не позволю какому-то выродку без прав даже на собственное имя, замарать мне руки!

Даже не столько от силы и напора, сколько от неожиданности, гладиатор растерялся и этого хватило, чтобы решить исход. Наверное, только Борис и Настя заметили, что с парнем что-то не так. Сначала у Павла выпала бита из рук, а после его словно слегка шатнуло. Бешенное лицо разгладилось, пустой взгляд украдкой метался по сторонам, не видя перед собой ничего, как вдруг остановился на избитом хулигане. Козелков смотрел на одноклассника секунд пять, резко зажмурился, прижал руку к виску, словно от нестерпимой боли и простоял так ещё пару секунд. Борису это время показалось вечностью, как вдруг серые глаза распахнулись, и тут опешил уже не только «павший воин».

Совершенно трезвый и ясный взгляд напуганных серых глаз. Козелков смотрел вперёд себя очумевшими глазами, после чего глянул на руки и, казалось, сейчас заплачет. Глядя на ревущую толпу, у звезды школы был вид, как у напуганного котёнка, которого выбросили посреди улицы, серые глаза в панике пытались уцепиться хоть за что-то, и они в этом преуспели.

Золотая макушка и такие родные черты лица, искажённые, толи в страхе, толи в непонимании. Ещё секунду назад на его лице не было ни грамма рассудка, а сейчас он смотрит на неё, как на последний оплот вменяемости. Это была какофония ужаса, безысходности, казалось, дай ему волю, и он со слезами убежит домой, как вдруг его скрутило, словно от боли и в тот же миг он поднял на Настю всё тот же безумный взгляд. Оскалившись до самых ушей, он натурально гавкнул в сторону оцепеневшей блондинки, посмотрел на в край потерянного одноклассника. Нет, у этого паренька точно с башкой что-то не так, он не сомневался.

– Мы отвлеклись. – выдохнул Максимус и начал наступать на поверженного. – Так на чём мы…

– Что тут происходит?! – голос завуча со стороны школы заставил лицо Козелкова перекоситься от ярости. – А ну разошлись!!! Кто тут это всё устроил?!

Павлик же лишь отработанно принял спокойное выражение лица, засунул руки в карманы и широко улыбнулся готовому разреветься хулигану:

– Цезарь приказал жить… Правда только сегодня. Помни об этом, и не забывай.

А дальше был просто лютейший скандал, с вызовом родителей, полиции, скорой и так далее. Под раздачу попали все! Каждый второй в этой толпе снял происходящее на телефон, а потому шансов оправдаться не было априори. Всех упекли, поставили на учёт, правда легче всех отделался именно Павел, ведь были свидетели, что это Борис со своими дружками притащили биту, а это значит, хочешь-не хочешь, а они являются зачинщиками беспорядка. Козелков же отделался выговором и предупреждением от полиции, что так делать нельзя.

Было ли Максимусу дело до того, что ему тут лопочет мент? Он его даже не слышал, погружённый в свои мысли и пытаясь разобраться, что именно он испытывал. Он хотел размазать этого маленького жирного слюнтяя по одному тротуару на пару с Борисом, однако… Он не мог отделаться от странного чувства гордости. Такие, как Максимус, уважают только силу и боевой дух, не приемлют слабость, им претит сама мысль о пощаде… Может не такой уж этот Пашенька и слабак?

А пока хулиганьё и их родители пытались разобраться с местной полицией, Настенька почти бежала в церковь. Обычно она появлялась тут на мероприятиях и волонтёрских службах, а также в преддверье экзаменов, но сейчас ей нужно было попасть сюда срочно. Добравшись до храма, она тут же кинулась искать монахиню, которой могла рассказать всё на свете.

Матушка Полина не отличалась мягким нравом, но могла подобрать слова не хуже, чем любой психолог, а порой и лучше, так как не особо боялась задеть. Этот раз не стал исключением.

– Матушка Полина! – Настенька едва не вынесла двери, под тяжёлые вздохи служительницы церкви. – Нам надо поговорить, прямо сейчас!

– Я тебе сто раз говорила, двойка – не показатель ума, а лишь показатель твоей собранности и сосредоточенности. Более того, её всегда можно исправить.

– Я не об этом! Вы помните, я вам рассказывала про мальчика из нашего класса?! Ну тот, который изменился за лето до неузнаваемости!

– Анастасия, скажи мне честно. – тяжело выдохнула служительница. – Почему ты так печёшься об этом юнце?

– С ним что-то не так!

– А до этого было лучше?

– До этого он был добрым, отзывчивым и…

– Ты не ответила на вопрос. – перебила старуха и глянула в эти растерянные карие глаза. – Лучше то, что было, или то, что стало?

Девушка как-то на миг растерялась и болезненно выдохнула:

– Вы не понимаете, Матушка Полина, он изменился до неузнаваемости, и я…

– Анастасия. – монахиня лишь тяжело вздохнула и продолжила зажигать свечи. – Мы с тобой говорили о Павле последние несколько лет довольно часто, и, судя по тому, что ты мне говорила, деля у него были не очень. Его все задирали, им все помыкали, ты никогда не рассматривала его как мужчину, потому что он был слаб и незрел. Не надо этих льстивых рассказов о том, что раньше он был другим. Да, он был другим, просто другим, не лучше и не хуже. Просто другим.

– Матушка Полина, мне кажется… Он теряется.

– А может «Находится»? Судя по тому, что ты мне рассказываешь, он начал очень хорошо выглядеть, его начали уважать и боятся, на него начали смотреть не как на козла отпущения, а как на полноценного мужчину. Может стоит всё оставить как есть?

– С ним что-то не так! Я уверена, с ним что-то случилось!

– Это очевидно, девочка моя. – обречённо выдала служительница. – С ним не могло ничего не случится, раз он в один момент стал таким! Может быть его что-то задело, что-то обидело, может быть даже ты. В этом нет твоей вины, да и быть не может!

– Матушка Полина, я…

– Ты хочешь вернуть то, что было, потому что тебе «это» нравилось, или потому что ты не хочешь принять «новое»? – на эти слова девушке не нашлось, что ответить, а монахиня лишь улыбнулась и подошла к блондинке. – Анастасия, пути господни неисповедимы. Иногда он даёт нам испытания, которые нам кажутся непосильными, но именно они делают нас теми, кто мы есть. Возможно, Павел просто решил изменить всё, бросить вызов всему миру, и, пока что, у него это получается. Ты не сможешь уберечь его от всего на свете, а даже если и сможешь… Он не нужен тебе. Не давай ему ложных надежд, а себе – лишних забот. Нет дороги к Богу, у каждого свой путь. У тебя и у Павла тоже.

За что Матушку Полину любили, так это за то, что после её разговоров сказать было практически нечего. Настенька не питала иллюзий, она бы никогда не полюбила того Павла, который был, но того она хотя бы не боялась, а теперь она и вовсе не понимала, что с ним стало. Она видела его взгляд, взгляд растерянного одноклассника, её одноклассника, того самого, с которым она проучилась всю школу, и его взгляд промелькнул в этой какофонии безумия, как глоток здравого смысла. Что с Пашей? Где Паша? Он же есть, только… Где?