Виктор Сапов
Ростовская рождественская история
– Чего нести, куда везти?
Оказалось, что грузить надо «провиант» на сани. «Провиант» был в ящиках, мешках и бочонках. Таскали молча. Через час работы я так устал, что готов был упасть прямо на снег. И солдатики, и офицер были не лучше. Груженные подводы уезжали куда-то к Дону, подъезжали новые. Наконец склад был опустошён, и угрюмый приказчик его закрыл. Тут я понял, почему белая армия называлась «добровольческой». Коммунисты эту толстую морду живо заставили бы работать, или в «расход» пустили…
Команда разместилась на последних санях. Офицер поманил меня к себе.
– Голубчик, подите-ка сюда. Чаю мы вам не нальём, но есть кое-что получше.
Мне протянули походную солдатскую кружку.
– Что это?
– Виски! Английский, союзнический! Висге бата, или «влага жизни», как говорили древние шотландцы, изобретатели сего чудного напитка!
– Вы филолог?
– Так точно, Московский университет. Увы, не окончил. Уехал с отцом на Дон. После войны надеюсь завершить своё образование. А вообще у нас весь взвод с высшим образованием!
Я вздохнул, потом нашёл в себе силы улыбнутся этому чудесному юноше.
– За победу! – произнёс я и услышал, как мой тост подхвачен искренними возгласами.
«Они ещё в неё верят. Или наивность или сила духа!»
Мы вчетвером быстро прикончили бутылку, закусив кружочком «краковской» и я распрощался с поручиком, так и не узнав его имени. Ребята спешили за Дон, где стояли резервы Деникина. Туда же вывозился провиант. Видимо командование тоже не очень верило в удержание Ростова.
Согревшись и навеселе, я побрёл дальше, бесцельно наматывая круги. Смотреть мне уже ни на что не хотелось. Машинально я ещё обращал внимание на яркие витрины, на богатую публику за стёклами кафе и ресторанов. Сначала мне хотелось, как Сара Коннор в кадрах известного фильма «Терминатор 2», истошно орать и стучать в окна, потом накатило тупое равнодушие. День оказался слишком коротким, и вот уже стали сгущаться сумерки. Последний день Помпеи. Последний день старого Ростова.
Стрельба и канонада между тем усиливалась и приближалась. Но мне было всё равно. Я вспомнил, что к ужину обещал быть у Петра Николаевича и вновь побрёл по направлению к Дону. Опять выйдя на широченный Таганрогский, я внезапно увидел Петра Николаевича, понуро идущего по проспекту мимо. А за ним…
За ним, как в замедленном кино, по проспекту шла конница. Впереди маячил знаменосец с красным знаменем. От основной колонны отделялись ручейки всадников, заходя в улицы, откуда раздавались выстрелы, душераздирающие женские крики и звон разбитых стёкол.
– Пётр Николаевич! Бегите, спасайтесь, красные!
Купец оглянулся, увидел меня, затем конармейцев. И не ускоряя шага пошёл дальше, слегка пошатываясь.
Я растерялся. Оружия у меня не было, куда бежать я не знал. Нога зацепилась за что-то, и я извлёк из-пол снега булыжник. И побежал за Петром Николаевичем. Нагнав его, я стал утаскивать его с проспекта и понял, что он был пьян. Мне удалось втянуть его в подворотню, растереть лицо снегом.
– Виктор? Это вы? Какая встреча. А я как раз шёл к себе домой, пить чай с баранками. Вы не против составить компанию?
– Я только за. Но сначала надо добраться до вашего дома.
Дальнейшее протекало, как в плохом фильме «про войну». Мы пробирались к дому купца через улицы, по которым носились испуганные люди и красные всадники. Одни раз мне даже пришлось пустить в ход запасённый булыжник, увидев такого дьявола с китайским лицом и с занесённой саблей, скачущего прямо на нас. Булыжник попал ему в лоб, и он выпал из седла, запутавшись в стременах и ударившись несколько раз головой о мостовую. Его конь замер, как вкопанный прямо перед нами. Я вытащил из его кобуры наган, и мы потащились дальше. На Московской были уже белые. Они опомнились и начали организовывать отпор, одновременно пропуская к Дону «гражданских». Наконец, мы оказались на Канкринской8, у дома Петра Николаевича.
Часть третья.
Дверь нам открыл бородатый мужик в засаленном фартуке. «Фёдор» – подумал я. Он помог Петру Николаевичу снять пальто, а на меня посмотрел с презрением, буркнул что-то про «социалистов» (ну вот опять!) и юркнул в комнату под лестницей. Электричества в доме не было, но Фёдор предусмотрительно зажёг свечи. Пётр Николаевич тяжело поднялся на второй этаж, бухнулся перед иконостасом и стал истово молится Спасу, то и дело совершая поклоны лбом до земли. Я присел на стул и стал рассматривать при свете свечи револьвер. Оказалось, что барабан его был пуст. Я вспомнил, что полчаса назад из подворотни выскочил какой-то хмырь с топором, и я наставил на него этот самый незаряженный револьвер. Хмырь ретировался. А если бы нет? Тут я тоже упал на колени рядом с купцом и стал молится про себя как умел, творя земные поклоны…
После пили чай. Пётр Николаевич протрезвел совершенно, лицо его стало собранным и суровым. Я вновь первым нарушил молчание:
– Что-то случилось, Пётр Николаевич?
– Случилось. Грех случился. К рюмке потянуло, бесовское искушение…
– Так, а повод был?
– Весть дурную получил. Сын мой с позиций не вернулся. Их в чистом поле окружили красные, а свои конники их бросили и давай тикать за Дон. Так они сбились спина к спине, штыками во все стороны ощетинились, и стояли, отбиваясь от кавалерии, пока патроны не кончились, да покуда те артиллерию не подкатили. С того поля никто живым не вышел.
– Может он в плен попал.
– То ещё хуже смерти. «Цветных», то бишь кто из офицерских полков, комиссары сначала мучают, а потом убивают. Наслушался я…
– Что делать-то будете?
– Уйду вот сейчас за Дон, если ещё не поздно. По льду перейду. А вы?
Я растерялся. Знания по истории мешали мне принять правильное решение. Идти с белыми к Новороссийску, подвергая себя всем превратностям отхода, зная, что лишь немногие смогут эвакуироваться из Новороссийска, а множество гражданских беженцев окажутся брошенными на произвол судьбы? Или остаться в городе, находящемся во власти мародёров, без документов, без крова, без всего… И, хотя я стал мысленно склонялся к побегу с Петром Николаевичем, некий голос остановил мои колебания. Я вдруг почувствовал, что меня словно «зовут» обратно.
– Я остаюсь, Пётр Николаевич. Не спрашивайте, почему.
Он встал, со значением посмотрел на меня и вышел из комнаты. Часы вдруг стали громко бить полночь. В городе продолжалась редкая ружейная перебранка.
Пётр Николаевич вернулся с какими-то тетрадями, положил их передо мной.
– Смотрите, Виктор, здесь летопись нашей семьи, Каниных, значит. Вся родословная от поморов, как я говорил. Это для потомков. Тут же – мой дневник, я его вёл с двадцати лет. Сыну будет полезно почитать.
– Сыну?
– Да, есть у меня ещё Алёшенька, младший, двенадцать годков ему. С мамкой и сёстрами на Кубани он.
– А зачем вы мне это показываете?
– А затем, что мы с вами сейчас схороним это всё в тайник. И распрощаемся. А потом, если я не вернусь, если Бог положит по-иному – вы разыщите мою семью и расскажите про тайник, либо отдадите ей всё это сами. Уговор?
