Виктор Титов
Байки из сновидений
Бумеранг.
Бывают жуткие ливни. Случаются либо в дождливый сезон, когда водой пропитаны молекулы воздуха, либо в засуху, когда вместо прохладного дождичка с небес опрокидывается ушат воды. Резко и неприятно. Дождливое небо так же выглядит по-разному. Например, затянутый пеленой небосвод может скрывать в себе босса уровня – грозовую тучу. И когда промокший до нитки путник думает, что хуже уже не будет…
Другой случай, летним днём усталый бедолага, потеряв бдительность под жарким солнцем, устраивается в тени раскидистых деревьев, не ожидая подвоха. Но тёмное многоэтажное водно-ветровое чудовище не дремлет, оставляя последнего в луже неприятных чувств.
В один из таких дней, когда закат разорвавшимся снарядом поставил точку в дневном цикле, я возвращался домой не то с корпоратива, не то с обычной дружеской пьянки. Конечно же, попал под сильный проливной дождь. Народ смыло с радара, оставив меня одного в неравном бою с сыростью. Слегка пьяный, обиженный на небесную канцелярию, я потопал по узкому тротуару небольшого парка, засаженного берёзами, тополями и клёнами. Ни крика птиц, ни шороха животных. Только «белый шум» дождя.
Есть нечто волшебное в силе ливня. Природа замирает, бытовые проблемы уходят на второй план. С одной стороны, осознание беспомощности и одиночества в бесконечном бурлящем потоке, с другой стороны, наплыв внутреннего успокоения и даже некоторой защищённости от внешнего мира. Хоронятся жертвы, прячутся охотники. Все трепещут перед мокрым явлением.
Когда я превратился в одну большую каплю, готовую смыться вместе с бурным потоком в ближайшую сточную канаву, из этой самой канавы выполз щенок. Похожий на набухшую от сырости губку, он прильнул к ноге и заскулил.
– Потерялась, псина ты безродная, – вздохнул я, присаживаясь на корточки.
На нём был широкий кожаный ошейник. Потеребив малого за ухом (пёс был белым дворнягой-подростком), отправился дальше. Животные не люди, к природным невзгодам подготовлены. Щенок за мной.
– Скотина ты нерадивая, – улыбнулся я, – иди домой, хозяин, небось, ищет… Волнуется.
Но пёс скулил и не отставал. На выходе из парка зашёл в ларёк с выпечкой. Будто морской маяк, он дарил надежду бедолагам, попавшим в бурю. Взяв две сосиски в тесте и кофе три в одном, уселся за столик. Усталое лицо продавщицы скрылось за прилавком так же стремительно, как и появилось.
– Будто морское чудовище, – подумал я и уставился через стеклянный барьер на щенка.
Тот мок снаружи и скулил. Ожидание, что животное свалит, увидев подобную несправедливость, не оправдалось. Пёс нервно подёргивал носом, но не уходил. Надкусывая вторую сосиску, я встретил его напряжённый взгляд. Неужели нет в тебе ни капли сочувствия, ни толики сострадания? Не выдержал. Сухо попрощавшись с продавщицей, вышел в сырой мрак.
– Свалился на голову, – пробормотал почти с упрёком, наблюдая, как жадно глотает пёс сосиску в тесте, – ей богу, что за нерадивые хозяева?
Пробежала гнусная мысль, что собаку кинули. Или издевались настолько, что мокрая свобода оказалась лучше сухого плена. Сколько хозяев держат питомцев ради забавы? Сколько сторонятся ответственности, если с последними что-нибудь случается? Какие права у братьев меньших? Когда хотим, заводим, ласкаем и нежимся, когда хотим, орём, бьём и бросаем. Убийство питомца не влечёт наказания. Тогда чего бояться? Высшая раса потребления в действии.
Так мы и шли, хлюпая по лужам, вдыхая мокрый воздух. Показался знакомый подъезд. Темнота вовсе окутала мир и размытая в пространстве лампочка влекла, будто свет в туннеле. Подошли к двери.
– Дальше сам по себе, – сказал я сухо, – нет ни сил, ни желания приглядывать за тобой. Ничто в жизни не случайно, и то, что оказался на улице, закономерность бытия. Воля высшего бессознательного, если хочешь. Значит, где-то накосячил, где-то гавкнул, а не заскулил, где-то огрызнулся, а не помахал хвостом. В жизни всегда так, нужно уметь прогибаться, подстраиваться и кидать. Ради собственного блага…
Дверь захлопнулась, а ливень усилился.
Утром светило солнце и пели птицы. К моему облегчению, пса у подъезда не было. Чувство жалости к беззащитной душонке несколько отравляло совесть, но ничего. Память избирательна и запоминает хорошее. Защитный механизм жалкого эго.
Путь на работу проходил через знакомый парк. Любители тенниса часто играли на открытом корте в утреннюю прохладу. Этот день не был исключением. Дорожка проходила рядом с площадкой, и я, как ни в чём не бывало, семенил по проторенному пути. Резкий свист и последовавший удар в висок оборвали размеренный поток мыслей. В глазах сначала потемнело, потом заискрилось. Теннисный мяч влетел с силой пушечного снаряда.
Подбежали люди. Прострация овладела разумом, агрессия захватила тело. Когда поднимали с земли, стал барахтаться, будто рыба на крючке. В порыве гнева кого-то ударил, от кого-то получил в ответ. Бессвязная ругань срывалась с уст, упрёки летели в ответ. Вскоре, весь грязный и взъерошенный, остался один. Сидел на газоне и проклинал судьбу.
Желание идти на работу отпало. Не умрут, если рядовой инженер пропустит день. Всего лишь винтик системы, блоха истории. Вдруг осознал, насколько гнусный и безвкусный сериал проживаю. Ни великих свершений, ни чистосердечных поступков. Ещё собака…
Услышал над головой карканье. Поднял голову и обомлел. Воронка из птиц как в ночном дозоре. Знак проклятия. Побежал, сломя голову, но воронка не отставала. Светофор отсчитывал последние секунды жизни зелёного человечка, но я ни о чём не думал и бежал через дорогу. По середине ковыляла старуха, охая и причитая. Воронка остановилась над ней и грозно зарокотала. Остановился.
– Помогите, пожалуйста, – попросила старуха, протягивая руку.
Запыхавшийся и растерянный, я помог ей добраться до тротуара. Водители одобрительно посигналили. Глянул на небо. Воронка слегка поредела, но не пропала.
– Щенка всё утро искала, – сказала старуха, – да так и не нашла. Убежал вчера в дождь и не вернулся. Хороший был пёсик, доверчивый.
Я молча откланялся. Мрачный мысли сгустились, как и воронка над головой. Рыскал по району, как одержимый. К вечеру нашёл. Мокрый труп щенка в сточной канаве. Рядом сидел ухоженный мопс и скулил. Воронка над головой каркала наперебой. Взял животное на руки и отпустил, только когда нашёл хозяев. Воронка вновь поредела. На время.
Путь искупления и просветления тернист. Для кого-то это медитация, для кого-то озарение, а для меня теннисный мяч в висок. Такова судьба. Что ж, игра началась…
Жертвоприношение.
– Прекрасный вид, не правда ли? – спросил Старшой, – дух захватывает.
– Устал я, – пожаловался Малой, – скорее бы дойти.
Они брели сто двадцать лун кряду. Атмосфера планеты после геомагнитного смещения напоминала мезозойскую. Жаркую, влажную и душную. Ледники отступили, пустыни экватора примкнули к пустошам умеренной полосы, а на полюсах господствовали тропики. Сухой ветер центральных регионов беспрестанно гонял вихри, будто пастух коров. Ноги утопали в песке по колени, и если бы не антигравитометр, вмонтированный в систему умного скафандра, ни один ходок не добрался бы до Обители. Так же помогали термостабилизаторы, контролирующие температуру костюма в зависимости от температуры тела, энергокорсет, позволяющий отбиваться и добывать пищу, навигатор, указывающий верное направление.
Малому стукнуло семьдесят, и он облегчённо выдохнул. Работа на конвейере жизни завершилась. Шестьдесят лет он был стройным винтиком системы, позволяющим экзомиру бесперебойно функционировать. Старшой был на пятнадцать лет старше и вызывал восхищение окружающих. Он был работягой высшего уровня, трудолюбию которого завидовали все. Первый, кто отказался выходить на пенсию в положенный срок. Первый, кого отправили в Обитель почти насильно.
– Уже скоро, – пролепетал Малой, вдыхая через маску отфильтрованный и охлаждённый воздух, – скоро я упаду на мягкую кровать и буду спать целые сутки.
– Скоро, – угрюмо подтвердил Старшой.
Он внимательно осматривался и подозрительно принюхивался. Хотя основные невзгоды были позади, десятки животных и птиц убиты, обжигающие бури и ледяные ливни преданы забвению, Старшой ни на секунду не расслаблялся.
– Истинный Раб, – восхитился Малой.
Слово «Раб» было аналогом «Героя». В Книге Пути, изданном после геомагнитного апокалипсиса, раб происходило от божественного Ра и являлось высшей похвалой в устах говорящего. Язык предков сильно урезали и в доосознанном возрасте, который наступал в семьдесят лет при попадании в Обитель, использовался слабо. В основном технически. Мыслители и философы восседали в Обители. Преисполненные жизненной мудростью, имея за плечами многолетний опыт, а впереди много свободного времени, они записывали трактаты и заполняли библиотеку Жизни. Которая становилась доступной пришедшей молодёжи в полной мере.
«Работай, чтобы жизнью наслаждаться», гласила надпись на бункере, выступающем над экваториальными песками. Выход во внешний мир и одновременно вход в мир подземный. Где работали сотни механизмов, крутились тысячи шестерёнок, добывая и перерабатывая продукцию, отправляемую, в большинстве своём, в Обитель. Техническая документация низшего порядка не превращала рабов в учёных и инженеров, а давала лишь базовые знания для работы. Да и не было времени и сил что-то придумывать. Работали с утра до ночи, отрываясь лишь на сон и еду. Минимальное социальное взаимодействие и контроль порядка осуществляли роботы-охранники. Никто не говорил, но машины могли убить любого нарушившего главное правило Книги. Работай, чтобы жизнью наслаждаться. По десяткам мониторов ежедневно крутили ролики о необходимости работать усерднее, чтобы в зрелости насладиться плодом стараний. «Работай, чтобы жизнью наслаждаться». По наступлению семидесятилетия счастливчикам выдавали скафандры для главного испытания. Только самые подготовленные доходили до Обители, минуя ловушки внешнего мира. Такие в Книге Пути именовались «избранными». Таков Путь…
– Какой сегодня праздник? – спросил Мелкий, зачёрпывая серебряной ложкой торт.
– Мы ждём гостей, – ответил Старший, отпивая из хрустального бокала, – скоро придут избранные.
– Это к их приходу мы столько готовились, – улыбнулся Мелкий, – наконец-то.
Мелкому стукнуло десять, и он только слышал об избранных. Внешних ходоках, повелителях стихии, королях природы. Он радостно проглотил кусочек бисквитного торта и запил апельсиновым соком. Робот-пылесос проглотил крошки с пола, а робот-прислуга убрал остатки еды. Минимализм гостиной нивелировался богатством деталей. Искрящийся в лучах солнца хрусталь, серебряная утварь, дубовая и папоротниковая мебель, вырезанная из цельного дерева. Озонированный воздух и повсеместное бесперебойное освещение. Роскошь, не доступная подземному миру.
Старшему было восемнадцать. Он являлся пятым сыном семьи и нёс шефство над Младшим. Строгая иерархия не позволяла Младшему видеть других братьев. Каждый занимал определённый этаж Обители. Чем старше, тем выше этаж. Чем старше, тем ближе к солнцу. Обитель представляла собой агломерацию прозрачных толстостенных туннелей, похожих на сосуды. Витками они вздымались над папоротниковыми гигантами, над вечным туманом и сыростью. Туда, где взору открывалась красота мира. Туда, где хотелось жить. Будто шея бронтозавра объёмный прозрачный сосуд выныривал из зарослей к основанию большой круглой поляны, созданной, казалось, искусственно. Увековечивала сосуд смотровая площадка, возвышающаяся над вековыми кронами.
– В Книге Жизни сказано, что Обитель – это дар судьбы, – сказал Младший, надевая ситцевый голубой балахон поверх белых панталонов, – так же в ней сказано, что за дар этот нужно платить.
– Всё верно, – кивнул Старший, натягивая ботильоны, – за любой дар нужно платить… А за дар жизни, особенно.
– Раньше цветом траура считался чёрный, – он грустно глянул на зелёный камзол, – теперь зелёный. Тот, что перерабатывает углекислый газ и даёт кислород. Ума не приложу, почему…
Он взял под руку Младшего и пошёл к смотровой.
– Мы умрём? – неожиданно спросил ребёнок.
– Все когда-то умрут, – вздохнул Старший, – чтобы впустить кого-то извне, нужно избавиться от кого-то внутри. Таков жизненный баланс Обители.
Они молча поднимались по бесчисленным ступеням. Вокруг лесной поляны, будто головы любопытных динозавров, поднялись ещё несколько смотровых. Десятки нарядных жителей высыпали наружу. Кто-то в масках, кто-то в респираторах. Дышать естественным воздухом было противно и опасно.
Путники пробирались к цели сквозь многоэтажные заросли на голом энтузиазме. Силы закончились, запас прочности костюмов иссяк.
– Вот она! – воскликнул Малой, указывая сквозь зелёный лес на смотровую.
– Обитель, – подтвердил Старшой без особого энтузиазма, – конец Пути.
Вскоре они оказались на вырубленной поляне. Сотни лиц смотрели на них с высоты небес.
– Пришло время, – грустно сказал Старший, – четверым не место в Обители.
Он вступил на круглый помост и кивнул Младшему. Тот покорно встал рядом. На тонком мерцающем проводе помост сорвался с площадки и устремился к поляне. Сотни рук аплодировали. Двое встретились с двумя.
– Вы проделали длинный путь, – поклонился Старший.
– Не ожидал столь радушного приёма, – восхитился Малой.
Мелкий непонимающе нахмурился.
– Не встречают они нас, – горько усмехнулся Старшой, – а в жертву приносят. Посвящение молодых в братство Обители. Убийство как финальный экзамен.
– Верно, – поклонился Младший, – право, я не представляю убийство человека, хотя животных убил много.
– У тебя всё получится, – потеребил макушку ребёнка Старший, – их костюмы износились, навигация заглушена, а экзоскелет истощён. Да и сами они, похоже, изрядно устали.
В мгновение ока сверкающий экзоскелет с множеством эластичных щупалец возник за зелёным камзолом Старшего. Электрические хлысты сомкнулись на запястьях Младшего и обоих окутала сверкающая мерцающая броня.
– Ты знал? – отшатнулся Малой, – знал, что так будет?
– Догадывался, – невозмутимо ответил Старшой, – поэтому и не хотел покидать подземный город…
Две смертельные фигуры нависли над пыльными фигурами стариков.
– Последние пятнадцать лет я не то, чтобы работал в шахте, – неожиданно добавил Старшой, – но собирал это.
Он достал из внутренней поясной коробки шар. Нападающие замерли, зрители прищурились.
– Нейтронный геомагнитный излучатель, – задумчиво продолжил Старшой, – не бог весть какая бомба, но на Обитель хватит.
