Виктор Михайлович Брусницин
На ты с Америкой, или Только секс, ничего личного
– Слушайте, мужики, у меня есть на кафедре философии один знакомый доктор наук. Отменный пивец. Он нам поможет это дело обиняком проскочить, только надо его хорошенько отблагодарить.
Словом, договорились добротно философа попоить и провентилировать данный вопрос. Процесс опоения выпал территориально на мою квартиру. Значит, собрались под предлогом у меня дома и приступили к поеданию и питию принадлежностей. Кроме нас, троих домогателей, и окучиваемого присутствовала моя жена.
Стало быть, пьем и едим, и все это получается очень сердечно и перспективно. Уж сгустились сумерки и винное пресыщение томит организмы. Принялись члены заговора распространяться по домам. Тут и выясняется, что доктор зело угожден и к перемещениям пригоден плохо. Постановили доводить до вменяемости в моих апартаментах.
Здесь такая вещичка. Жил я в двухкомнатной квартире. Одна комнатка была совсем маленькая и обладала из принадлежностей пригодных к спанью только узким топчаном. Обычно мы с супругой спали в большой комнате, на широкой кушетке. Нынче же, потому как доктора свалили там же, где употребляли, супруга отправилась ночевать в маленькую. Я, было, пытался примоститься рядом, но оказался поощрен ворчанием и отправился соседствовать с благодетелем.
Приспособился, выходит, и вижу в счастливом сне, как философические баррикады рушатся под моим воинственным напором.
И вот чувствую, происходит в идиллии некая примесь нерентабельных особенностей. Долго сосредотачивал валяющееся во хмелю внимание и наконец начал получать зыбкие кусочки яви. В оных наблюдаю, что ползет вкрадчиво по моим кожным покровам в грудной области чужеродная ладонь. Сперва я подумал, что супруге моей какой-либо абсурд в голову втемяшился, и поощряю глупость не шевелясь. Да вскоре обнаружил соображение, что супруга на данный кусок времени отсутствует в непосредственности. Сильно озадачился и разглядел в уравнении тот ответ, что рукоприкладствует не кто иной как доктор.
«Трижды восемь», – думаю огорченный. А ладонь все путешествует, все, знаете, так загадочно себя ведет, что начинаю я испытывать нежелательные мысли. Правда, вскоре сообразил, что доктор просто спьяну выполняет обычный ночной рефлекс, и упокоенный такой догадкой беру его руку и вынимаю из-под моего одеяла.
Далее запахнулся поплотней и счастливо отправляюсь воевать с философией. Да не успел я вогнать в мортиру пылкий заряд, как обнаруживаю уже знакомое соприкосновение. «Экий рефлексивный человек», – мягко подосадовал я и предыдущим движением обратно водружаю проказливую руку.
Теперь уже не сразу я погрузился в сон, а сохранил некоторую чуткость организма. И верно, не минуло и минуты, когда мою обитель зашевелила докучливая рука. Уже дрожливо-потненькая ладонь, совершая пакостные пассы, тревожит перепуганную плоть.
Пошел я испытывать откровенное желание произнеси какую-либо грубость, да как же язык повернется, когда доктор и «быть или не быть». Таким образом кашляю вслух мужским голосом и для верности говорю громко: «Ах, сколько же это времени, и не пора ли просыпаться». Дабы, понятно, разбить докторов сон и погрузить в реалию.
Оно и впрямь, ладонь приостановилась, однако восвояси отнюдь не убралась. Снова беру и кладу ее на место. И вроде бы угомонился мужчина. Ага, мечтаю, дошло. Радуюсь, что поступил так деликатно. Немного еще потерпел я вниманием, и вскоре убедившись, что событий в мире не происходит, пустился погружаться в дрему.
Уж и погрузился вроде, как снова начался поступок. Да ладно бы, а то сопроводился словами.
– Милый, – интимно прошептал особь, – у тебя такая чудная кожа.
Вы поняли?.. Не «милая» там какая-нибудь, а «милый» – с самым отъявленным ый в окончании. Тут меня кондражь и пропек… Домогательство. Самое что-ни-на-есть багряноречивое. Домогательство, как говорится – на лицо.
Понятно, что вздрогнула моя натура и захотела въехать близлежащему в хайло. Но тут сказалась научно-исследовательская сущность. Принялся я считать варианты.
Итак, первый и самый любезный. Я незамедлительно поворачиваюсь к большому ученому и целенаправленно бью сжатым кулаком в мерзкую рожу. Можно при этом коленкой душевно двинуть в паховую область. Если зацепить яйцо, то должен получиться замечательный результат. Светило науки, что там, сама философия, вопит, исходит соплями, комкается в ничтожество. Отменно. Изрядно. Душеугодно… Аспирантура, диссертация, сама карьера приказывают долго жить.
Вариант второй. Я лежу, остановив сердце. Не дышу. Не живу. Я жду…
Вообще, отнюдь неизвестно, чего хочет товарищ. Судя по той галиматье, которую содержит философия, представитель желает, чтоб ему вдули… Противно.
Однако наука требует жертв. Собственно, второго пути и нет. «Быть или не быть».
Погодите, шевелю я сильно серым веществом научно. Мы ученые или так, с дуба рухнувшие. Пока был анализ, а где идеи, где неизведанные пути?! Почему бы, скажем, не придумать некую отговорку. Болезнь, например.
– Понимаете, – прокручиваю я мысленно с репетиционным умыслом грядущую тираду, – ваши жесты очень убедительно уведомляют меня о будущем. И сердце мое вполне благосклонно воспринимает позывы. Тем прискорбнее испытываю обязанность доложить, что придется переместить события на отдаленные отрезки времени, ибо в процесс вмешивается причина. Если так можно выразиться, я болен. И так недостойно, что вынужден отложить участие… (А между тем ладонь не дремлет и, производя отчетливые мероприятия, двигается к самым сакраментальным местностям.) Не спрашивайте о деталях болезни. Не мучьте меня подробностями. Я удручен, я казнюсь от неблагополучия обстоятельств. Но я воспряну… я восполню… я возмещу… О, прекрасный! О, философ! О, доктор наук! О, наконец, мразь и козлина!
Теперь обратно окунусь в замечания. Как и в той первой истории, здесь присутствует домысел. На самом деле я сразу попросту впаял локтем доктору в пузо. Присоединил несколько язвительных слов матерного значения и ушел досыпать к супруге. (Кстати сказать, с экзаменом этот мужик нам, понятно, не помог. Пришлось в дальнейшем пойти традиционным путем, то есть найти философа преподавателя, но уже женского пола.) Но для смачности повести, отдавая по случаю ее слушателям, в целях достижения улыбки я присоединял, как и положено, подобные окончания.
Вернусь. Отчего ввернул я эту историю? Суть в том, что разговор как раз зашел о предварительном подходе к делу. Я же, пытаясь сбить мужиков с серьезного тона, и вспомнил эту каверзятину, имея в виду, что у нас в России предварительный подход имеет комические формы. Однако причем здесь Фред, бумаги и его ахинея, – хоть убей невдомек. Плавил, плавил мозг – бестолку.
Да и недолго мучился, потому как произносится звонок в дверь. Открываю. На пороге стоит Фред, любезнейше улыбается и сходу начинает нести совершенную ахинею. Речь его получилась долгая и сбивчивая. Более того, докладывал мужик на скверном русском. Восстановить дословно эту бурду невозможно, но ключевые фразы были чрезвычайно впечатляющи и эмоциональны. Собственно вот они практически дословно:
– Мы вместе будем делать сексуальные занятия… Нам вместе будет хорошо… Ты станешь богатым.
Здесь во мне сверкает его недавнее бормотание по телефону о философе и муравье. Я мгновенно вспоминаю его вожделенный взгляд в причинную область во время моей обнаженности. Я соображаю, что мой рассказ про педика-философа приобрел у данного товарища совершенно превратную форму. Я вспоминаю, что он обозвал меня распутником, явно имея в виду дрянь. Сопоставляю все это со страстными заявлениями, высказанными только что, и отчетливо понимаю, что меня, извините, хотят.
Послушайте, в конце концов существуют же границы, и человеческому терпению предусмотрен предел. Ах же ты паскуда, осеняет меня мысль. Ладно, та рыжая дрянюшка Джени, что затащила меня в постель и неизвестно что там со мной вытворяла, – простим. Но уже сколько можно употреблять меня всяко и всяким! Словом, я поступаю взаимно. То есть предельно эмоционально. Именно, выволакиваю вожделюгу в коридор, разворачиваю и пинком в страждущую зону препровождаю вон. Далее благородно и громогласно затворяю за собой дверь. Пусть благодарит, козло, что я ему еще и в пятак не въехал.
Про бумаги я, естественно, забыл и вообще, относительно успокоился где-нибудь через час. Нет, ну действительно!
Уже не стану говорить о самочувствии, а просто перейду к вещам. Ждать, как я упоминал, племянника я вынужден, поскольку в положенное место меня должен был отвезти он. И дождался. Терпеть не стал и почти сразу выкладываю ему мою горькую жизнь. Коротко сказать, после уже недолгих строк повествования пельмень пустился хитренько улыбаться. Когда же я завершил рассказ, перебиваемый изредка некоторыми вопросами родственника, тот зачем-то упал на кровать и принялся истерически ржать. Я сперва обиделся, но когда Вовка все-таки успокоился и обнажил мне происшедшее в трезвом и объективном ключе, я его замечательно понял.
Вот этот ключ. Всё, несомненно, пустилось таким странным путем из-за моей психологической напряженности, которая в свою очередь родилась от чрезмерного винного насыщения и сопутствующих ему событий. Первая неурядица, задавшая тон последующему существованию, как вы помните, родилась утром, когда я очнулся в постели с Джени.
На самом деле никакая это была не Джени. Угадайте, кто же там присутствовал! Так вот, располагалась в постели банальная резиновая кукла… Дело в том, что хозяин комнаты, где я проснулся, недавно женился. В Америке есть традиция – сооружать перед венчанием мальчишник, и друзья тогда устраивают какую-нибудь пикантную шутку в качестве последнего холостяцкого жеста – либо стриптизерш приглашают, либо еще что. Нашему жениху приятели приволокли резиновую куклу. Сам он, женившись, с комнаты съехал, никто там теперь не жил, кукла осталась. Вечеринку заканчивали именно здесь. Даму достали, и я, как утверждает Вовка, в пьяном кураже, ради хохмы изъявил желание спать с ней.
Но самый облом, конечно, выпал на член. Вы помните, что я с ума сходил из-за настоятельной просьбы публики показать его. В действительности ни у одного присутствующего созерцать данность не возникало ни малейшей потребности. Здесь надо пояснить. Это сейчас я произношу слово член. В реальности, поскольку разговор шел постоянно на английском, произносились другие слова. Рассказываю все по порядку. Уже когда находились в пресловутой комнате, я показал один фокус. Фокус очень простой, поскольку требует доступную атрибутику, и крайне эффективный – где бы я его ни показывал, он вызывает бурную реакцию и неизбежные просьбы раскрыть, как это делается. В этом и штука. Хоть по-английски я говорю достаточно сносно, в разных тонкостях не силен. В общем, я сам применил русское слово фокус, причем намеренно, по-видимому, соблюдая игривость атмосферы, произнес как факус – все знают, что по-английски означает фак. Там были шуточки понятного рода с этим словом, которые, надо думать, подсознательно в меня втемяшились.
