Виктор Михайлович Брусницин
Аля-улю или Странствия примерного крановщика
Один деятель меня несколько дней кряду донимал. Да еще не по разу в смену. Придет, накачает крови и адью – чао, мол, какао. А я луплю себя по роже от наивности. Очень он мою нервную систему подорвал. Повсеместный, стало быть, дискомфорт и никакого куража. Приведут меня вот так на пляж, засунут под зонтик и советуют:
– Грусти, – да еще эпитетом приукрасят.
Однако, как оттеплела гражданка, повадился я в одно прилежащее к нашему пляжу расположение. Небольшой павильончик, а перед ним несколько столиков со стульями под зонтами. По-нашему обозвать и затрудняюсь: ни забегаловка, ни бар, а так – местечко. Полежу на пляже и шасть в местечко воды напичканной газом употребить (таки снизошла до оного продукта благоверная).
Употребляю и наслаждаюсь любопытностями. Подойдут какие разлюбезные иностранцы и галдят. Смешной народ и необразованный. То серьга в ухе, то сам весь татуированный, то бог знает что на себя напяливши. А то и вообще без покрывала, так только, бечевкой опутавшись, чтоб, видно, не отпало чего… Сядут как попало и всякий выверт тут. То друг на дружку взгромоздятся, или нипочем целоваться затеют. Да ладно что жарко, а то ведь и дети здесь. Бескультурье, короче, поголовное.
И проживала в том местечке семейка одна. Как я ни подсуечусь, они все там. Об пяти единицах кагал. Пара старших самых, потом еще пара – дети, видно – и совсем малехое существо – внучка первых. Принципиально, то есть, всей династией. И как я не прислушаюсь, норовят что-либо по-английски ляпнуть.
Старший располезный себе. Худой да поджарый, а все жует. Хрум да хрум. А потом пивом все и замочит либо винными какими разносолами. Очень скучный на мой-то вид. И кто не идет, он руку вверх и «хелло» ему. Другой раз я прихожу, он и мне машет: «хелло», мол. Я так же ручонку вверх: живи, коль не шутишь. А про себя немлю: сам ты хайло… Но и вправду сказать, липли к нему народ. То один подойдет и ну руку ему жать и обниматься, то следующий. А он всем плеск да плеск винища. Все и тянут рты от заботы. А потом, глядишь, мстить затеют. Гвалт, конечно, стоит, пьяно. Скукота, словом.
Прихожу однажды в местечко. Газу намоченного приобрел, веду наблюдение. Хрум да хрум дядя, дите лопочет, пиво пенится. Только гляжу, позеленел мужик от чувственности, дерьг руку вверх и давай хелло на своем языке блажить.
Притча такая. Спешит к нему мужчинка несуразной внешности: короток, лощен, белозуб. В руке шампань и явное намерение жидкость энтую усугубить. Я сразу смекнул, что гражданина сего видывал.
Как-то два парня французских к девчатам нашим подкатили и ни бе, ни ме. Вот этого гражданина на подмогу и притащили. То болгарин-спасатель коммерцию среди наших затеял. Опять же того мужичка с собой волочет. И со всеми он улыбчив, и на всех-то языках без шпаргалки дословничает. А потому что всегда пьян. Шкодник, иначе говоря.
Так вот. Шарахнуло Шкодника за стол к Скучному и пошли они шебаршить разговорами. Я бдю. Династия уж и альтернативный флакон отковыривает, а тут моя Тамара жалует. Плюх со мной рядом. «Истомилась, говорит, от жары. Млею». Принес я ей соку, выздоравливай, мол, и на пост. Здесь и приметил ее Шкодник. Как положено, ладошку вверх – привет, уважаемая. Ну здрассте вам, коли не обессудите. И опять у них гам.
Как раз откупорилась там вторая бутылка и дым лезет. Шкоднику нашему в башку приди образ – а не изволите ли, мадам, с нами откушать. Это Тамаре-то моей. А компанию не составите ли, – мне, то есть. Международный инцидент.
– Так это, – бормочу, – вроде бы не ловко.
Только из среднего что звена парень, нашего этак возраста, уж и два стакана полых присовокупил. А там уж и булькает в них. Шкодник давай из-под Тамары стул тащить да меня за локти хватать: пройдемте, дескать. Парень тем разом второй стол громоздит. Шают мосты сзади.
Ну, приподнялись. Шкодник Тамаркин стул взял, я свой. Та уж у раздачи толчется, а Скучный ее в руку целует. Подхожу я, Скучный ко мне. Ладошку тянет и вопрос в лоб:
– Чо паришь?
Я растерялся:
– Чо парю, ничо не парю… – Объясняю толком: – Дело в том, что путевки мы через СМУ получили. Честно говоря, мы и не собирались, другие планы были. А тут начальник, Рожновский – они с Тамарой родственники – предлагает: езжайте, мол. Денег подкинул. Так что я ничего не парю…
Подходит Шкодник и растолковывает – «чо паришь» по-английски обозначает Джо Пэрришь. Это Скучного так зовут. Здесь я немножко снизошел.
Объявил каков я из себя, с остальными поручкался. Имена у них, что характерно, нерусские, потому я все равно не упомнил. Садимся, принимается витать разговор. Скучный что-нибудь ляпнет, Шкодник толмачит:
– Русска народ – душистый. Пушкин так говорэл: где русска бэл, там духом пахнет.
Я, известно, в грязь лицом не ударяю:
– А вот ваш мистер Шекспир иного мнения держался. Была, не была – вот в чем состоит вопрос. – И под дых: – Ту би, ор нот ту би!
Либо жена Джо, которая тоже, вероятно, «парит», заявляет Тамаре напрямик с печальным выражением лица:
– Русское сударэня – сушэство очен субтэльний. Анна Карэнин!
Та огорчается, машет рукой отнекиваясь:
– Да что вы! Я только с приличными людьми собутыльник – с Колькой, например, редко пью! Анна-то Каренина? – так под поезд кто просто так полезет!
Я тем временем думаю: надо ведь контру буржуям изладить насчет вина, и мыслями к Тамарке лезу. Эта же на мои мысли кошель прячет. Прямо садиться на него деталью туловища и все. Я же лыблюсь и пальцем ее исподтишка буровлю – уймись, мол, вникай в паритет. Подруга жизни ни зги, прижала насмерть кошель, аж стул гнется. Я, правда, щель между деталью и стулом нашел и потихоньку давай ее расшатывать. Только вижу, иностранцы на меня смотрят заинтриговано – улыбочка пакостная в зубах ерзает. Смекнул я, что наши телесные с Тамарой отношения вызывают глубокое недоразумение. От такой недогадливости пропихнул сердечно руку до вожделенного предмета и высунул его из засады. Тамара на мой подвиг взглянула и говорит благовоспитанно:
– Ах, а я его и потеряла. А он вот где оказывается…
Смотреть на нее в ту пору, конечно, страшно было. Ну да не до созерцаний – международный инцидент. Изымаю, стало быть, из кошелки часть денег и резонно оплачиваю бутылку шампанского.
– Пейте, – благодетельствую, водрузив ее на стол, – за мой счет, сколько влезет от нашей душистости.
Те бесцеремонно только этого и ждали. Еще и разговаривают при этом о всевозможных явлениях мира.
А время минует. И в отдельном промежутке вдруг Скучный озабочивается и говорит «хелло». Вся оказия, что посещает местечко гражданка в одном лице. Хеллом-то она Скучному возразила, только как увидел я ее, так в воспоминания и ударился – Мадлен, налицо… А уж когда она меня углядела, так и нет конца междометию:
– О-о, русски товарищ! Здравствуйте.
Вот и создается ситуация, когда садят Мадлен непосредственно рядом со мной. От такой интимности спрашивает она довольно зычно:
– Вы нашли своя Курва?
– М-м… э-э… – отвечаю я на поставленный вопрос.
– О-о, я знай, – вопит Мадлен, – вот ваш Курва! – и показывает на Томку. Да еще при этом дословничает ей:
– А я – Мадлен.
Здесь обратил внимание, что оболочка моя на гусиную кожу стала смахивать, и от такого резюме произвожу опыт, дабы ажиотаж приспустить:
– Вообще говоря, это ее фамилия. Причем девичья. А зовут Тамара, – И для амортизации: – Царица такая была.
Это сообщение сильно Мадлен пригодилось, а про Тамару и говорить нечего, аж пятнами пошла. Короче говоря, испытал от этих распрей сущую ностальгию. Но когда она настигает, без иного флакона можно сразу поступать в психонервический санаторий. Поскреб я в кошелке, пока Тамара с Мадлен словами беседовали, и наткнулся на положенную сумму. Отхожу симпатично от сиденья и возвращаюсь с атрибутом. Тамара как пейзаж этот увидела, так синей и сделалась. Кошелку хвать, к оному месту прижала и молчит. А как по порции разлили, употребила и рассказывает:
– Что-то у меня заболело, и не пойму что. Так я променадом пройдусь по берегу.
Соболезную ей вежливо:
– А я еще посижу, а то скучно без тебя.
