Виктор Михайлович Брусницин
Аля-улю или Странствия примерного крановщика
– На международный скандал нарываемся.
– Что ты за мужик такой, – сердечно отвечает Тамара торговая, – ничего не бойся, положись на меня.
– Положиться, положим, я могу, поскольку мужчина обаятельный. Только когда международный – это совсем не чай с витаминами. Сошлют в кутузку, а у меня режим.
– Экий ты невоспитанный, – поучает деликатная, – ну сошлют, мух меньше будет.
Короче, роптал я роптал, ан и к месту пришли. Оглядели предприятие и сникли до крайности, как не вылезают ветки за заборчик. Прошлись от беспредметности затеи и высмотрели в глубинах оазиса домик и калитку в заборчике. Тамара неразлучная мне и говорит:
– Стой на месте и не дыши.
Сама к домику направилась да и скрылась в нем. Я не дышу, что мне.
Только выглядывает Томка из строения и рукой машет: придвинься, мол. Я снизошел на просьбу.
Подле дома собачки – все по международным правилам – воркуют на меня прискорбно. Но веревочкой прикреплены, так что я им улыбочку: де, по промежуточным делам, без греха. А Томсон мне совет дает:
– Газуй в общежитие, бери бутылку и обратно чтоб мигом.
Это заветную-то, из дома привезенную! Я, понятно, сердечную скорбь испытал и экзаменую ненаглядную:
– Зачем бутылку?
– На черешню поменяем, – открылась Тамара взаимная.
Вздрогнула, конечно, моя сущность и рассуждаю я ласково:
– Ты что, курва, рехнулась? Божеский напиток на какой-то там фрукт… Да я скорей тебя отдам!
– Молчи, дурак, – выражается в ответ душевная моя, и ба, выглядывает из-за ее контуров человек достаточного возраста и болгарских предрасположенностей.
– Здравствуй, – говорит и улыбку содержит в физиономии.
Не станешь же при обозначенной ситуации доказывать, что дурак не я, а как раз напротив. Разворачиваюсь, стало, и поспешаю до хранилища, мечтая при том каверзу в дальнейшем моей дражайшей соорудить.
Обратно когда прибыл, застаю питие чая в обстановке любезнейшей. Передаю сверток дерзкой, та гражданину-сеньору, а этот незамедлительно хлобысть предмет на стол. Отлег я немножко душой, а мужик тем временем раскрывает перед Томкой весь свой образ жизни. И что характерно, на исконном нашем языке, хоть и с примесями. Я, дело ясное, сторожу, когда открывать начнет.
Расклад между тем такой. Внедрились мы в кооперативный сад, а товарищ-господин – хранитель. При этом обходительный – отворяет флакон. Там и на столе рацион: колбаса, сыр-брынза, перец, фрукт разнообразный. Словом, млеет душа.
– Был русский – старший брат, теперь – друг по демократии, – назидает благодетель и по емкостям прохаживается.
– Ты кто, – отвечаю я ему.
– Петко Петков, – возражает.
– А я крановщик. За процветание будущего, – и туда ее родимую.
Попрепирались мы недолго, а резервуар уж и пуст. Тамара-то, что обидно, от нас не отстает. Смотрю, демократ Петко в сусек лезет и извлекает жидкость очень пристойную для глаза.
– Сливовица, – докладывает.
«Хоть тараканица», – думаю и ликование по телу испытываю.
Только мы приспособились по лапушке в себя окунуть, вникает в пространство еще один член болгарского демократического общества. Весь из себя пригожий и совершенно молодой. Тамара употребившая зырь на него и излагает:
– Ах присаживайтесь в компанию.
Тот и плюх за стол, поскольку очень Тамара приветливая. Оно и сосудинка ему на столе уместилась.
– Ты кто? – говорю я для манеры.
– Васко, – рассуждает.
– Васков, – догадываюсь умно. – Я крановщик, – и вдогонку ее, целомудренную.
Разговариваем, иным словом, за демократию рынка, а пресловутая уж и высохла. Глядим тогда на Петю Петрова в упор, а он скрытничает: забыл про сусек. От такого заблуждения заводит Томка околичный разговор. «Черешни, – говорит, – чрезмерно хочется несколько килограммов». На такие запросы у Петрухи из души прет:
– Вам, широкоуважаемая, как старшему брату будет угодно. Вот демократ Васко Васков и отложит меру.
Встает тут томная моя Тамара преспокойно и удаляется вместе с членом общества, прижав баульчик к фигуре. Я же в этот период веду доскональное доследование.
– Хороша влага, уважаемый сильно Петя. И хочется еще прикоснуться к вещи.
Не преминул Петя и стоит над столом ласковая беседа.
Сколько минуло отрезков времени не ведаю, только посмотрел я в оконное отверстие и вижу, склонились на двор темные сумерки. И в этом винном благополучии, глядя на сей пейзаж, ухватываю вредную мысль: а ведь Томки-то с Ваской Васковым давно нет. Между тем про себя думаю: как можно в таком темном обстоятельстве черешню собирать? И задаю следующий подвох:
– А не забыл ли драгоценный Вася спички? Поскольку утомительно собирать черешню в данной обозримости.
– А что ее собирать, – отвечает Петко, – когда утром собрана. Насыпал и гуляешь.
Здесь я и затосковал. И хоть вы как меня уговаривайте, а приходит мечта, что надругался Вася по обоюдному согласию над Тамарой, вышедшей за меня замуж. Сколько мне баек насчет русских баб за границей доказывали и вот вам натурализм. Испытал, значит, скорбь и думаю: посмотреть хочется. Так сказать, зрелищем снабдиться. Спрашиваю совета:
– В каких краях процесс происходит?
Петко мне благонамеренно ответствует:
– Ушла Тамара. Васко ее проводит. У нас так заведено.
Неказистое, смекаю, заведение и упрямлюсь:
– Нет, ты мне край укажи.
– Иди, – воодушевляется Петя и выводит прочь из дома, – вон там брали, – и указывает на сарайку, что вдали мерещится (в саду, оказывается, наглядно, потому что лампочки там-сям воткнуты), – а дальше идти – дверь. В нее и вышли… Ближе.
Хотел Петя попрощаться, но не успел – я уж к месту стремлюсь.
Собственно, не сараюшка, а так, навес. Ящики, хлам. Огорчился я за Тамару – очень место неудобное. Давай прохаживаться, чтоб улучить сердешных. Пустота.
Покумекал я пристально и понял, что прежде в свои закрома пойдут, дабы товар доставить до места. Да и комфорт какой-другой. Порадовался Тамариной обстоятельности и степенно так поспешаю до обозначенной калитки. Мах через нее, поскольку закрыта, и дальше.
Только гляжу – налет на глаза садится: муть кругом. Уж я и глаза потер – ни зги. Да и прочие приключения: то по сторонам кидает, то встречные предметы в двух экземплярах предстают. Заболел, видать, от влажности.
Достигаю, однако, апартамента. Достаю ключ и затеваю войти исподтишка с целью апофеоза пригубить. Ковырь, ковырь ключом, а от надсады нервов не могу одолеть. Погонял так механизм, только вижу, дверь сама открывается и Василий с голым торсом – правда, в штанах – проем занимает. Еще и улыбается – понравилось, видать.
– Ах ты паскуда, – обращаюсь я к нему по отчеству, и нежно так за горло глажу, – я ж из тебя последнюю артерию выну.
Василий мне от любезности слова разные принялся хрипеть и все на таком заграничном языке, что я ни бельмеса в нем. Тут и ненаглядная моя появляется. Да еще такое безобразие на себя нацепивши, что неловко, ей бог, сделалось. А как увидел, что она и физиономию какую-то совсем на себя не похожую придумала, расстроился до крайности и соболезную Ваське, отойдя от него:
– Что ж ты, нехорошая, мужа перед человеком позоришь? Откуда ж ты такое неглиже на себя напялила?
А Тамарка мне чужим голосом разговаривает:
– Ви кого находитэ?
Тут до меня что-то доходить принялось, и уточняю ситуацию:
– Курву нахожу.
– Но Курва, – рекомендует особь, – ест Мадлен.
Оглядел я помещение и окончательно убедился, что неправ вышел. И давай свою ошибку дискредитировать:
– Я, собственно, привет зашел передать. От нашей туристической группы. Так что вы не журитесь.
Сам думаю, мотать надо. Придвигаюсь к выходу и Ваське Васькину изъясняю:
– Ты Мадлену не обижай. Купи ей что на душу. Сомлеет девка.
И ей обратно:
– Если какое – прямо ко мне. Враз юшку отковыряю, – да и был таков.
Местожительство я, дело прошлое, перепутал, и поэтому пришлось на улицу удалиться. Огляделся по сторонам – кругом очертания. Спрашиваю близлежащего прохожего:
– Ты мне общежитие укажи.
«Вот так, говорит, сперва, потом этак. Фасом и упрешься».
Выполняю я фразу и действительно упираюсь. В заведение по имени бар.
Кто не понимает – это площадка со стульями. А промеж них столы. Сидят за ними народ, и каждый к себе стакан с винищем прижимает. Музыка поет и танцуй, кому приспичило. И приходит мне размышление, что надобно отведать вина, дабы прояснить изображение в глазах. Достаю ресурс. «Кто, спрашиваю, крайний». Мне на стол показывают: садись, дескать, дядя. Я и не преминул.
