Виктор Анатольевич Тарасов-Слишин
Воспоминания Анатолия. Документальная трилогия. Том первый
Глава 7. Москва. Возвращение в Сибирь. 1948 год
Мы снова ехали, играя в поездах… Незаметно засыпая, под перестук колёс и просыпаясь на узнаваемых, виденных два года назад, полустанках и станциях. Которые теперь, шли в обратном направлении, а с перегонов исчезла разбитая в сражениях, тяжёлая Советская и Германская техника. Отец сказал, что все танки вывезли на переплавку… В это трудно поверить, но всего за Три послевоенных года, наша страна залечила раны, наладила мирную жизнь и начала расстраиваться!
На три дня, мы остановились в Первопрестольной и больше не видели, разрушенных бомбёжками зданий – их полностью восстановили. Хотя неудобства для приезжих остались… Так, путешествуя по многолюдным, асфальтированным улицам города, мы часто испытывали чувство досады, из-за редко встречающихся, общественных туалетов. Более того, по пути к Московскому кремлю, я сделал удручающее открытие о том, что людей в военной форме, при цветастых погонах и вожделенных орденах, теперь стало гораздо меньше.
Красная площадь, припорошенная снегом, произвёл на меня, незабываемое впечатление! Мавзолей охранял наряд Красноармейцев в шапках-ушанках, шинелях и валенках. Караульные бдительно следили за тем, чтобы у стоящих в очереди, тихо переговариющихся людей, не было в руках фотокамер.
Отец передал маме, зачехлённый фотоаппарат и взял нас, заблаговременно предупреждённых, а потому притихших сыновей, за нетерпеливо протянутые руки. После чего, мы втроём спустились по вниз и вошли в сумрачный зал. В котором огибая постамент, приглушённо покашливая, проходили молчаливые люди. Вскоре, под стеклом саркофага, в невзрачном френче с накладными карманами, я увидел Владимира Ильича Ленина!
Взирая на усопшего, я ощутил противоречивые чувства… Поскольку настоящий Владимир Ильич, с тронутым оспой, землистым лицом, мало походил на плакатного вождя Мирового Пролетариата, или на приятного, добродушного дедушку Ленина, изображённого в школьных учебниках. Обойдя вокруг саркофага, мы поднялись на верх и забрали вещи у мамы. Настала её очередь, вместе с тётей Феней, спускаться вниз… Потом всей семьёй, мы поехали в зоопарк.
Ошалев от не иссекающей череды, потрясающих впечатлений, мы с братом растерянно шли, возле звериных вольеров. В которых беспечно расхаживали слоны, жирафы, львы и тигры, а медлительные крокодилы, плавали в бассейне, выставив из воды, только жёлтые глаза и ноздри. В большом вольере с искусственным озером, бродили настоящие, толстокожие бегемоты! Самый крупный из них, вдруг с утробным рёвом, распахнул пасть и обнажил похожие на древесные пеньки, страшные зубы.
Я испуганно подумал: «Книжки врут! Они уродливы и совсем не добрые!». Рядом со взрослыми животными, плавал маленький бегемотик, такой же толстомордый бочёнок… Выслушав мои доводы, брат поддакнул: «Согласен, бегемоты стра-а-шные!». В другом бассейне, купались полярные медведи. Которые немного погодя, вылезли на бетонный берег и начали энергично отряхиваться. Причём так, что с их грязно-белых шкур, во все стороны летели, каскады разноцветных брызг!
Стоя у загона оленей, Роза Адамовна разглядела парный отпечаток копыт, на распахнутой двери, тёплой пристройки. «С какой же силой, грациозное животное, должно было её лягнуть, чтобы в древесине отпечатался, такой глубокий след?!» – заметила она. После чего, внимая падчерице, тётя Феня задумчиво покачала головой… «Папа, а где обезьяны? – завидев нетерпение родителя, намеревающегося поехать домой, вдруг испуганно заканючил Валерка. – Пап, ты обещал показать обезьянок, о которых в книжках, нам читала мама!».
Переглянувшись с Розой Адамовной, отец повёл нас назад, вглубь зоопарка, к вольерам человекообразных приматов. Которые были наглухо изолированы от проходов, металлической сеткой. Там с Валеркой, мы увидели крикливых, резвящихся на ветках, маленьких обезьян. Которые шустро раскачивались, на игрушечных качелях и развлекали посетителей, передвигаясь по вольерной сетке.
Некоторые более смышлёные, хвостатые бестии, могли подолгу висеть, под крышей вольера, в ожидании подачи еды. После чего, они отважно прыгали вниз и опережая зазевавшихся сородичей, всячески сторонясь шумных потасовок, выхватывали с овощных лотков, ломтики сладкого, кукурузного хлеба! Причём изворотливость и цепкость, этих бурых обезьян, не шла ни в какое сравнение, с моей ловкостью, развитой во время лазаний в зарослях орешника… Вплоть до этого дня, я считал себя, на пару с другом из Малой Лабы, самым хватким и быстрым покорителем, кустистых вершин!
В какой-то миг, миловидная обезьянка, начала пристально глядеть на брата, кося взглядом на лежащий в его красной сетке, недавно купленный, большой мяч. Поэтому Валерка, на всякий случай, прижал к животу покрепче, своё резиновое сокровище и отступил назад… После чего, привлекая внимание посетителей зоопарка, на вид кроткая попрошайка, вдруг гневно заверещала, обнажив внушительные клыки!
В тоже время, рыская взглядом по толпе зевак, обезьяна начала протягивать, свои мохнатые руки и указывать пальцем на великолепный, красно-синий мяч… Вот когда, наш отец с улыбкой поинтересовался: «Сынок, может отдадим, нетерпеливой обезьянке мяч?». На что Валерка, спрятав сетку за спину и быстро замотав головой, возмущённо ответил: «Не-а!». Поэтому мы, поспешно вышли из секции приматов, сопровождаемые громкими криками, распалённой обезьяны.
На желездорожном вокзале, неожиданно выяснилось, что из-за непредвиденных трат, у нас не хватает денег на один билет. Поэтому Николай Гурьевич, попросил меня, достать из багажа лимоны и продать несколько штук, скучающим пассажирам. Только его затея, мне не понравилась: «Как продавать? Ведь стыдно… Я не торгаш!».
Заметив мой взгляд исподлобья, отец решил обратиться, к Валерке… Тот отправился по рядам и вскоре принёс в маленьком кулачке, несколько десяток, а через пол часа, тётя Феня смогла купить, недостающий билет.
В отличие от по-весеннему тёплой погоды в Первопрестольной Москве, в столице Западной Сибири было снежно и холодно. Тем не менее, во время пересадки, меня очень порадовал будничный, сибирский говор. В котором не было набившего оскомину, кубанского звука «Г», произносимого с кавказским придыханием «ГХ». Выехав из Новосибирска, наш поезд благополучно прибыл в Восточно-Сибирский Красноярск. Там мы пересели на Абаканский поезд и проехав город Ачинск, высадились на железножорожной станции Туим.
Так исторически сложилось, что со времён Российской Империи, наш шахтёрский посёлок, условно делился на три района: Центральный Туим, Новостройку и Городок. Причём из района Новостройки, где мы жили с дедушкой Гурием и бабушкой Антонидой, в район Городок, можно было проехать через гору, по короткой дороге. Тогда как в Центральный район, можно было добраться двумя путями. По хорошей дороге в объезд или напрямик, проехав по заболоченной лежнёвке, минуя речную пойму Туимки, в окружении мрачных елей.
За центральным Туимом, находился посёлок Верхний Туим. В котором некогда, располагался дом престарелых, а также жил со своей семьёй, мамин родной дядя – Шицко Людвиг Антонович, старший брат Казимиры Антоновны, моей бабушки. После нашего приезда, я продолжил обучение во втором классе, наверстывая упущенное в начальной школе. Причём южный говор, мне очень мешал, став причиной насмешек ребят. Более того, взамен привычного прозвища, мне «прелепили» новое – Нехай поище! После моего будничного ответа, на известие одноклассника…
– Тарас, тебя Толька Белявский ищет!
– Нехай поище…
Тем не менее, подрастающие дети легко перенимают диалекты Родного – Великого Русского Языка. Поэтому мы с Валеркой, уже через месяц заговорили, как заправские сибиряки! Правда до сих пор, моё нелепое прозвище разглашалось, а железнодорожное путешествие, как выяснилось вскоре, негативно сказалось на моей итоговой успеваемости… Именно из-за него, вопреки приложенным усилиям, я закончил учебный год на четвёрки и не получил желаемой, похвальной грамоты.
Хотя по заверениям учителей, Районный Отдел Народного Образования, загодя не выделил нашей школе, наградных бланков. Из-за такого вопиющего упущения, Роза Адамовна была возмущена и расстроена. В последующие годы, моя успеваемость была примерно одинаковой. По итогам учебного года, за третий класса, помимо заслуженных пятёрок, я получил одну четвёрку, а после окончания четвёртого класса, в табеле нашлось место, уже двум четвёркам.
На школьных уроках, я не шалил, а внимательно слушал и запоминал новый материал, так как заведомо пренебрегал, выполнением домашних заданий. Поскольку босоногая ватага ребят, в которую мы с Валеркой влились, проводила всё свободное время, на улицах Новостройки. Хотя настоящее раздолье наступало, с приходом летних каникул! Когда после завтрака, мы встречались с ребятами и забывая о времени, играли днями напролёт.
Прямо за огородом Антониды Прокопьевны, нашей бабушки, начиналась гора Новостройки. На крутом склоне которой, прячась в зарослях бурьяна, скрывались отвалы закопушек и рудничных шурфов. Именно к ним, вопреки запретам взрослых, нас влекло неуёмное, мальчишеское любопытство.
Почти на самой вершине горы, в пяти метрах от входа, находился выдолбленный в сплошной скале, глубокий шурф. Временами подползая к его краю, мы осторожно заглядывали вниз и глазели на нетающий лёд, различая на тёмном дне, многочисленные трупики воробьёв, ящериц и даже собак!
Недалеко от шурфа, левее по склону, из породы торчала живописная группа светло-серых, зернистых скал. Которые к обеду, прогревало солнце. Ранней весной, я любил часами сидеть, на этих тёплых камнях и обозревать окрестности. Взирая на нитку домов, нашей Новостройки, отделённой от речной низины, идущей вдоль склона, жёлто-серой дорогой. Которая была отсыпана шеелитовым песком, привезённым с обогатительной фабрики.
Иногда взирая с горы, я приглядывался к ниткам плетней и заборов, защищающим наши огороды от голодного любопытства, приблудных коров и свиней. В том числе, я разглядывал её поросший кустарником, изрытый давними закопушками склон, который за ближними огородами, круто прогибаясь, поднимался ко мне.
С другой стороны дороги, тоже шли огороды, заканчивающиеся пологим склоном, спускающимся к заболоченной пойме, нашей реки Туимки. Берега которой, поросли ивовым кустарником, ольхой и редкими елями, переходящими в густой лес, раскинувшийся слева. Через мрачный ельник, в центральный район Туима, вела раскисающая в межсезонье, просёлочная дорога. Помимо которой, туда же вела объездная, новая дорога, полого огибающая лес.
В заросшей кочками и кустарником, заболоченной речной пойме, прятались многочисленные ручейки и протоки, которые в четырёх километрах ниже, сливались вместе, образуя русло Туимки. На другой стороне реки, вздымалась вторая гора, идущая параллельно нашей. Возле подножия которой, виднелось кирпичное здание, рудничной электростанции с высокой трубой. Из которой к небесам, круглогодично поднимался, султан сизого дыма…
Пересекая заболоченное русло Туимки, от нашего берега к электростанции, вела выложенная брёвнами, узкая лежнёвка, по который мы – любознательные мальчишки, переходили на другой берег. Причём возле электростанции, мы часто купались, в деревянных чанах с маслянистой, но тёплой водой. Что нас не удивляло, поскольку мы знали, что в них охлаждается жидкость, сливаемая из радиаторов дизелей, не замерзающая зимой.
В нашей ватаге, был Виталька Шуюпов и Сашка Новиков. Первый был моим другом, а второй стал недругом… Целыми днями, наша компания шастала по окрестностям, любопытно изучая всё, что только встречалось вокруг! Мы научились находить в лесах, съедобные вершки и корешки растений, причём не зная, их правильных названий. Ели головки клевера, мясистые стебельки жёлтого колокольчика, луковицы саранок, дудки горного ревня, черемшу и щавель.
Мы знали немного вяжущий, терпкий вкус, лиственничных шишек, кисловатый привкус сосновой почки и нежное послевкусие, молодой хвои. Которое до сих пор, я ощущаю во рту… Кое-что нам подсказывали старшие ребята. Тем не менее, мы часто действовали, на свой страх и риск, пресловутым методом «научного тыка», пробуя всё подряд!
Временами заигравшись, мы поздно возвращались домой, а потому родители, в зависимости от настроения, встречали нас словесными упрёками, поркой ремнём или прутом… В подобных случаях, бабушка Антонида бранила нас с братишкой, такими словами: «Где вы пропадали, бессовестные!.. Креста на вас нет!». Хотя была партийным Коммунистом и в бога не верила.
В один прекрасный день, во второй половине нашего, двухквартирного дома, появился необычайно красивый, подростковый велосипед! Который по размерам, был больше детского, но меньше взрослого, с пневматическими шинами из эластичного каучука. Причём сама хозяйка, невиданного в наших краях, экземпляра трофейной техники, оказалась на высоте… Поскольку изо дня в день, она приветливо разрешала, всем мальчишкам и девчонкам Новостройки, кататься на нём!
Тем не менее, сама владелица велосипеда, катающейся на нём, мне не запомнилась! Вероятно потому, что возле её дома, ежедневно выстраивались дети, мечтающие прокатиться или научиться ездить. Естественно, падений было много! Как такой режим эксплуатации, выдерживал германский велосипед, осталось загадкой…
Моя бабушка – Тарасова Антонида Прокопьевна, в девичестве Изотова, вопреки воле своих родителей, вышла замуж, за моего деда – Тарасова Гурия Ивановича, сбежав из отчего дома, в шестнадцать лет. Потом скучая, в тайне от сурового отца, она часто навещала, горячо любимую мать. Так вышло, что Антонида Прокопьевна родилась вместе с Гурием Ивановичем, в один 1983 год. Тем не менее мой дед, был на несколько месяцев, её старше.
Теперь я жалею, что в детстве, меня не интересовали их рассказы о родственниках, а также о дореволюционной Российской Империи. К моему стыду, я даже не знаю отчества, моего прадеда Ивана. Которого сослали в Восточно-Сибирскую Абазу, из подмосковного Орехово-Зуево, в восемнадцатом веке. Немногим подробнее, мне известно о том, что отец бабушки Антониды – Прокопий Иванович Изотов, был убит тувинцами, в начале двадцатого века.
В те времена, Прокопий Иванович был специалистом по сельскохозяйственной технике и переехал вместе с семьёй, из хакасской Абазы, в приграничный Урянхайский край, Енисейской губернии, обучать аграрной науке, Тувинское население.
Когда там, началось восстание против русских, прадеда предупредили: «Ты хороший человек, Прокопий… Мы тебя не тронем, но уйгуры тебя не знают. Уезжай скорее, не медли!». Прадед бежал, но его нагнал конный отряд… Жену и детей пощадили, а его убили.
Гурий Иванович Тарасов, родитель моего отца Николая, родился в Абазе, Таштыпского района Хакассии. Его матерью была гречанка, воспитанница купца Ситникова. После того, как он женился на Антониде Прокопьевне, его тёща – Агафья Петровна Изотова, подарила новобрачным родовую реликвию, продолговатое фаянсовое блюдо.
Изложница которого, в средней части была украшена рельефно, перекинутым через невысокие края, голубым полотенцем, а на противоположных, удобных для хвата краях блюда, выделялись розовые плоды, на зеленеющих барельефах виноградной лозы. Подарок Агафьи, по сей день, хранится в нашей семье.
История греческой воспитанницы Ситниковых – моей прабабки, была необычна… Во время Русско-Турецкой войны, в 1870-х годах, позапрошлого века, сын купца Ситникова, подобрал трёхлетнюю девочку, на поле боя и привёз в Абакан-Заводский посёлок. Который теперь называется Абазой. После её взросления в купеческом доме, а затем венчания с Иваном Тарасовым, родился мой дед Гурий, который в молодости, очень походил на грека. Имея крупный нос и сросшиеся на переносице, густые брови.
Когда бабушка Антонида, сердилась на деда, то часто приговаривала: «Гурька! Грек несчастный!». Причём поддразнивая пуще прежнего, добавляла скороговоркой: «Ехал грека через реку, видит грека, в реке – рак! Сунул грека, руку в реку, рак за руку, грека – цап!». Естественно, дед терпеть не мог, этого выражения и недовольно хмурился.
В девять лет, Гурий Иванович начал трудиться… Сперва он чистил печные колосники, устроившись зольщиком, на железоделательный завод, а перед началом Гражданской войны, начал работать помощником машиниста паровоза в Черногорске. Там же, в тысяча девятьсот восемнадцатом году, он вступил в ряды Коммунистической партии большевиков. В которой вместе с ним, стало три человека! После чего, он воевал с белогвардейцами, в партизанских отрядах Щетинкина-Кравченко.
Только бабушка Антонида, почему-то недовольно утверждала, что он не с белыми воевал, а бегал по бабам! В таких случаях, дед пропускал обидные высказывания, мимо ушей и неодобрительно крякал. В первое десятилетие Советской власти, Гурий Иванович работал управляющим Саралинскими золотыми рудниками. С тех времён, у него хранился дарственный патефон и ценный значок, со стилизованным изображением красного стяга.
Когда я был маленьким, дедушка работал главным механиком, золотодобывающих предприятий. Вначале он трудился на руднике «Знаменитый», а потом его перевели на рудник «Шипилинск». Понижение Гурия Ивановича в должности, происходили потому, что он закончил всего четыре класса, церковно-приходской школы. Причём позднее, его перевели работать на рудник «Туим», который не был золотодобывающим.
Вопреки специфике промышленной добычи, двух вышеперечисленных рудников, в доме Гурия Ивановича и Антониды Прокопьевны, золотых украшений не было! Поскольку они, были непритязательными людьми. В частности, вот что мне, о своём бесхитростном девере, поведала мама…
Как-то раз, на Шипилинском руднике, в сопровождении двух рабочих, Гурий Иванович проводил плановый осмотр, систем подачи золотоносной руды, в бункера обогатительной фабрики. В какой-то миг, он заглянул под жёлоб и с замиранием сердца, обнаружил глубокий карман, забитый доверху, золотоносным песком! Которого туда, за длительное время, нападало много.
После чего, он отправил рабочего, в особый отдел и ожидая сотрудника, стоял рядом с транспортёром, не дозволяя прочим работникам, проявлять излишнее любопытство. Поэтому до сих пор, я уверен в том, что мой предки: отец Николай и дедушка Гурий, вместе с бабушкой Антонидой, были честными и идейно-нравственными Коммунистами! Такое бы, презрительное отношение к наживе и корыстному исполнению должностных полномочий, не помешало бы позаимствовать, нынешним разглагольствующим Коммунистам и нагло ворующим Демократам!
В семье Гурия Ивановича и Антониды Прокопьевны, было пятеро детей. Первой родилась Клавдия, которая умерла от скоротечной чахотки, в восемнадцать лет. Вторым родился мой отец Николай, который умер в сорок шесть лет, от туберкулёза лёгких. Третьим родился Гоша, который утонул на реке, примерно в четырнадцать лет. Четвёртым родился Леонид, а пятой Анна. На единственной, сохранившейся фотокарточке того времени, Антонида Прокопьевна запечатлена со всеми детьми, за исключением Георигия. Фотография которого, есть отдельно. Николай стоит слева, возле сидящей Клавдии, внизу заметна Анна, а справа сидит Леонид.
Николай Гурьевич родился двадцать пятого декабря, тысяча девятьсот четырнадцатого года и был на пять лет, старше нашей с Валеркой мамы – Розы Адамовны. Перед женитьбой на маме, он около семи лет, прослужил на Тихоокеанском флоте. Вероятно, для нынешних новобранцев, это немыслимый срок! Причём до армии, Николай рос хулиганистым мальчишкой, любителем подраться и напроказить. Я запомнил его рассказ, о побеге из дома…
Однажды, вместе с близким другом – Анатолием Утробиным, отец решил отправиться на Дальний Восток, чтобы записаться на службу, в ряды Красной армии. Побег был осуществлён сразу же, после смерти Георгия…
В сокровищнице Николая, был припрятан небольшой, золотой самородок, за который они с Анатолием, решили выручить деньги, не хватающие на проезд. Во время его продажи, незадачливых друзей, схватила милиция. Вскоре Гурия Ивановича, по телефону известили о беглецах и он поехал в Иркутск, их вызволять. Правда всыпал ли ему, суровый родитель, после возвращения домой, отец не сказал.
Подростки рудничной Новостройки, враждовали с ребятами Туима и Городка. Поэтому между ними, разворачивались настоящие сражения. Причём заводилой драк и набегов, был мой отец Николай, а его неизменным помощником, выступал Анатолий. Вот почему однажды, Туимская ватага ребят, подкараулила моего отца на лесной дороге и схватив врасплох, затащила в лес!
Избивать его не стали, но привязали к дереву и оставили погибать, возле муравейника… Благо, что один из напавших подростков, испугался ответственности и втайне повинился Гурию Ивановичу, о содеянном злодеянии. Тот бросился в лес и к великому счастью, спас нашего с Валеркой, будущего отца!
Николай Гурьевич в юности, был тренированным парнем, а потому случалось, что задирал нос. Так однажды, в компании Утробина, ради пробы молодецких сил, он навязал родителю Гурию, шуточное противоборство, но просчитался…
Тот неожиданно сгрёб, обоих распоясавшихся друзей в охапку и уверенно крякнув, затолкал под кровать! Где продержал затейников, до признания безоговорочной, бесславной капитуляции. Тем не менее, всё познаётся в сравнении. Поэтому теперь, я хочу рассказать о силе Николая Гурьевича, приведя три показательных эпизода, из его взрослой жизни.
Эпизод первый. Во время службы на Дальнем Востоке, отец служил на подводной лодке, совмещая обязанности инструктора, по спортивной подготовке. Во время патрульного плавания, лодка всплыла возле безымянного островка, чтобы подзарядить аккумуляторы, а команда сошла на берег, немного размяться. Правда они, оказались там не одни и были вынуждены, поприветствовать японских подводников, сошедших на берег раньше, на другой стороне песчаного острова.
Шурекан японской лодки, говоря с акцентом по-русски, предложил нашему командиру, посостязаться в Русской борьбе, на поясах и заручившись согласием, выдвинул в центр песчаного круга, мускулистого матроса. Против которого вышел товарищ Морозов. Только их схватка, завершилась едва начавшись! Потому что самый сильный Красноармеец на лодке, был мгновенно выброшен из очерченного круга и поднялся не сразу…
Тогда в ярости, наш командир вызвал Николая Гурьевича и приказал победить! Противники сошлись, однако после хвата японца, отец неожиданно понял, что это профессионал, которого традиционно победить не выйдет! Вот почему, по сигналу свистка, рассчитывая только на силу крепких рук, он рванул борца вверх и удерживая мёртвой хваткой за пояс, перебросил через себя.
Японец рухнул головой вниз и безжизненно распластался, за кругом… Послышались угрожающие выкрики, японской команды! Поэтому Николая в оцеплении Краснофлотцев, поспешно конвоировали на лодку.
Эпизод второй. Во время службы во Владивостоке, отец был партнёром, чемпиона Тихоокеанского флота по вольной борьбе, что говорит о многом. Поэтому неудивительно, что после демобилизации в 1939 году, он стал чемпионом Хакассии по толканию ядра.
Николай Гурьевич, толкал штангу весом, в сто двадцать килограмм! Причём его руки, могли поднять больше, но подводили ноги. На которые он, не мог встать с разножки… Когда толчок штанги, выполнялся характерным движение ног, называемым «ножницы».
Поэтому моего отца, при росте в сто семьдесят шесть сантиметров и весе в семьдесят шесть килограмм, можно считать выдающимся средневесом. Моё утверждение сравнительно подтверждается, выступлением Советского тяжеловеса Якова Куценко. Который в начале спортивной карьеры, толкал штангу в 120 килограмм, а в 1947 году, через девять лет, после армейских выступлений отца, толкнул вес в 171 килограмм и стал чемпионом Европы.
Эпизод третий. Когда мы с Валеркой подросли, то решили развивать мышцы на турнике. Который во дворе нашего дома, в посёлке Копьёво, нам соорудил Николай Гурьевич. Затем опытный родитель, начал наблюдать за нашими подтягиваниями, неуклюжими склёпками и тщетными попытками, осуществления выхода силой.
Вот почему однажды, желая показать достойный пример, отец подошёл к нам и схватившись за перекладину, натужно вымолвил: «Когда так сможете?!». После чего, он быстро подтянулся три раза, на одной руке и задыхаясь отошёл в сторону, превозмогая туберкулёз, выжигающий лёгкие.
Я не случайно затеял рассказ, в трёх эпизодах, о физической силе Николая, а с оглядкой на природную мощь его отца, моего деда – Гурия Ивановича. Который при росте в 177 сантиметров, не будучи толстым, весил под центнер. Теперь о нём, пойдет речь… Желая проведать сына, Гурий приехал во Владивосток и попал на соревнования 1937 года, проходящие в соединении подводных лодок. Немного пообвыкшись, дед вышел на поле и во время разминки легкоатлетов, толкнул ядро дальше них!
В возрасте шестидесяти лет с гаком, Гурий Иванович был крепким мужем. Глядя на которого в бане, я однажды восторженно произнёс: «Дедушка ты могуч, как кряжистый дуб!». На что степенный предок, со вздохом ответил: «Эх, внучек! Ты даже себе представить не можешь, что из-за физической силы, мне приходится жить в досадной неволе, условных ограничений и обстоятельств…».
Затем снова вздохнув, Гурий добавил: «Более того, я никогда в жизни, не мог надеть фабричный костюм или пальто, потому что в стандартные рукава, не проходят руки!». Вот почему поддакивая, вновь оглядев бочкообразную грудь, широкие плечи и перекатывающиеся на руках, бугристые мышцы деда, я сочувственно закивал головой.
В лучшие годы молодости, я весил девяносто три килограмма, при ста восьмидесяти шести сантиметрах роста, тем не менее во мне, никогда не было, дедовской мощи! Хотя бы потому, что его запястья и кисти рук, были шире моих в полтора раза, а узловатые пальцы сгибали подковы… Вот две истории, раскрывающие природный потенциал, могучего Гурия Ивановича.
История первая. Однажды на обогатительную фабрику, в кузове полуторки, привезли увеличенный маховик локомобиля. Восемь рабочих, не могли выгрузить чугунное изделие на землю, а Гурий Иванович, справился один…
В детстве я видел, один поровой локомобиль, раскручивающий тридцатипудовый маховик, когда навещал деда на работе. По его ободу, бежал широкий ремень, который передавал вращение, на быстро крутящийся шкив, электрического генератора.
Предположим, что вес привезённого маховика, был равен двадцати пяти пудам, тогда умножаем его на шестнадцать и получаем ровно четыре сотни, нынешних килограммов! Принимая во внимание, что это литое, чугунное колесо с массивными спицами, не было предназначено для ручной транспортировки, мы вправе отдать должное, завидной силе деда Гурия.
История вторая. Через два года, после смерти Гурия Ивановича, дед Ворошилов рассказал мне, о событии четырёхлетней давности: «Вот уж потешил нас, покойничек перед смертью! Действительно Анатолий, крутенёк был твой дед! Мы часто собирались, возле маленького базарчика, отгороженного от проезжей части, невысоким забором. Я имею ввиду нас, рядом живущих пенсионеров».
Играя в домино, мы там сильно не шумели, поскольку через дорогу, как тебе известно, стоит здание Копьёвской милиции. Так в один погожий день, мы потихоньку «забивали козла», глядь-поглядь после неладной «рыбы» вокруг, а мимо рынка Гурий шагает! Значит, окликнули мы Иваныча, которого давно не видали и как принято, чуток выпили за встречу, да потом начали поминать Русских силачей…
Выпили за Ивана Поддубного и Ивана Заикина, а потом захмелев, начали перемывать косточки, непутёвой молодёжи. Которая ни балку на плечах, ни даже подковы согнуть не может… Како «вертушки» осилить! Выпили одну бутылку водки, вторую, третью… Засим начали бороться на руках, да только твой дед, оказался вне конкуренции!
Расшумелись мы не на шутку, вспоминая молодецкую удаль, да былые скачки на лошадях и ночные вылазки, по деревенским бабам… Вот когда, в свете хмельных разговоров, Гурий обмолвился, что вероятно даже теперь, смог бы поднять и пронести с полста шагов, любую лошадь и в сей же миг, был пойман на слове! Призвав милиционеров в свидетели, да побившись об заклад на четверть водки, мы привели твоему деду, выпряженную лошадь.
Деваться некуда! Гурий Иванович поднял лошадь и дойдя до забора, кряхтя поинтересовался: «Десять шагов есть! Теперь нести куда?». На что в ответ, мы примирительно закричали: «Твоя взяла! Бросай ношу Иваныч, ты победил!».
Тем временем, на крыльце милиции, столпились любопытные сотрудники и покачивая головами, взирали на нас. Пришлось нам поубавить задорный пыл, дружно скинуться и бежать в ларёк, чтобы честно выставить на стол, проигранный заклад…
Недомолвок и слухов о той стариковской пьянке, в посёлке ходило много. Разве что, сам дед Гурий всегда отмалчивался. Правда шила в мешке, долго не утаишь! Поэтому вскоре, он получил от бабушки Антониды, неизбежный нагоняй.
