Василий Авенариус
Бироновщина
IV. Ледяная свадьба
Въ свадебное утро, 6-го февраля, многихъ ожидало нѣкоторое разочарованіе: оказалось, что вѣнчать шута и шутиху въ дворцовой церкви (какъ предполагалось вначалѣ) признано неудобнымъ и что они сейчасъ послѣ заутрени уже повѣнчаны въ ближайшей къ Слоновому двору приходской церкви Симеона Богопріимца и Анны Пророчицы, въ присутствіи двухъ лишь свидѣтелей отъ маскарадной коммиссіи, посаженной матри – царицыной камерфрау Юшковой, посаженнаго отца – шута Балакирева и дружка-шута Педрилло.
Зато любители невиданныхъ зрѣлищъ были вполнѣ вознаграждены свадебнымъ поѣздомъ, который, незадолго до полудня, тронулся отъ Слоноваго двора по Караванной на Невскую першпективу и къ адмиралтейству, а оттуда, черезъ Дворцовую площадь, мимо Зимняго дворца по Милліонной.
Впереди величаво шествовалъ громадный слонъ, покачивая на своей спинѣ желѣзную клѣтку, а въ клѣткѣ – празднично разряженныхъ "молодыхъ". За слономъ тянулись непрерывной вереницей разноплеменные поѣзжане на верблюдахъ, коняхъ, оленяхъ, ослахъ, волахъ, собакахъ, козлахъ и свиньяхъ, съ принадлежащею каждому роду (какъ говорилось потомъ въ оффиціальномъ отчетѣ) музыкаліею и разными игрушками, въ саняхъ, сдѣланныхъ на подобіе звѣрей и рыбъ морскихъ, а нѣкоторые въ образѣ птицъ странныхъ".
Такъ какъ окна Зимняго дворца, обращенныя на Дворцовую площадь, – стало быть, на югъ, – не обледенѣли отъ мороза, то стоявшая y одного изъ этихъ оконъ, въ свитѣ принцессы Анны Леопольдовны, Лилли Врангель могла любоваться свадебнымъ поѣздомъ на всемъ его протяженіи. Но взоры ея внимательнѣе всего останавливались на трехъ самоѣдскихъ саняхъ, запряженныхъ рогатыми бѣгунами Полярнаго круга. Когда тутъ первыя сани поравнялись съ ея окномъ, сидѣвшій въ нихъ съ своей самоѣдкой самоѣдъ поднялъ голову, какъ бы ища кого-то глазами въ рядѣ оконъ дворца, и вдругъ, въ знакъ привѣтствія, взмахнулъ своимъ мѣховымъ треухомъ.
– Кому это онъ кланяется? – замѣтила стоявшая около Лилли Юліана.
– Конечно, намъ съ вами! – засмѣялась въ отвѣтъ Лилли, но самое ее не охватило при этомъ не бывалое волненіе: "Неужто это Гриша? Вѣдь онъ обѣщалъ прокатить меня потомъ на оленяхъ… Да нѣтъ, быть не можетъ…"
Однакожъ сердце ея продолжало учащенно биться.
Какъ только "національная процессія" скрылась изъ виду, императрица, а за нею и весь Дворъ спустились на главное крыльцо, чтобы сѣсть въ поданныя туда парадныя кареты. Дѣло въ томъ, что кульминаціонный пунктъ свадебнаго празднества предстоялъ въ бироновскомъ манежѣ. Маскарадный поѣздъ, двигаясь шагомъ среди необозримой толпы народа, взялъ путь съ Милліонной на Царицынъ лугъ, обошелъ его дважды и затѣмъ черезъ Симеоновскій мостъ завернулъ уже по той сторонѣ Фонтанки къ манежу. Придворный же поѣздъ выбралъ кратчайшій путь по набережной Невы и такимъ образомъ прибылъ на мѣсто еще за нѣсколько минутъ ранѣе.
Отъ одного конца манежа до другого были разставлены накрытые столы съ приборами и скамейки для "молодыхъ" и трехсотъ персонъ поѣзжанъ. Пройдя на другой конецъ манежа къ амфитеатру, государыня заняла свое тронообразное кресло подъ балдахиномъ, а принцесса съ супругомъ, цесаревна, представители иностранныхъ державъ и всѣ придворные размѣстились кругомъ на амфитеатральныхъ сидѣньяхъ, откуда свободно можно было обозрѣть весь манежъ.
Тутъ входныя двери широко распахнулись, чтобы впустить "молодыхъ", снятыхъ со спины слона. Ожидавшій ихъ y входа съ другими членами маскарадной коммиссіи Волынскій махнулъ платкомъ, – и изъ угла манежа грянулъ привѣтственный тушъ трубачей. Новобрачные, какъ пара гномовъ, приходились рослому и статному предсѣдателю коммиссіи едва по поясъ, а потому по всему амфитеатру пронесся легкій смѣхъ, когда онъ съ преувеличенною почтительностью проводилъ ихъ черезъ весь манежъ на верхній конецъ ближайшаго къ амфитеатру стола и усадилъ тамъ на почетную скамью, покрытую турецкимъ ковромъ. По мѣрѣ появленія остальныхъ участниковъ маскарадной процессіи, члены коммиссіи указывали имъ точно такъ же предназначенное каждому мѣсто за столами.
Глаза Лилли искали, однако, только представителей одной національности – самоѣдовъ.
"Ну, конечно, это онъ, онъ! На цѣлую вѣдь голову выше остальныхъ, да и куда ихъ красивѣй. Какъ-то онъ станетъ ѣсть ихъ національныя кушанья, приправленныя, говорятъ, ворванью?"
Вотъ прислуживавшіе столующимъ придворные лакеи поставили передъ шестью самоѣдами и самоѣдками большую мису съ какой-то похлебкой. Самсоновъ хлебнулъ ложку, хлебнулъ другую – и скорчилъ такую гадливую гримасу, что Лилли съ трудомъ удержалась отъ громкаго смѣха.
"Но голодать же онъ не станетъ. Какъ-то онъ дальше поведетъ себя? "
А повелъ онъ себя очень практично: отнесся къ сидѣвшимъ насупротивъ великорусскимъ молодымъ мужикамъ и молодкамъ, и тѣ охотно подѣлились съ нимъ своимъ обильнымъ обѣдомъ, состоявшимъ изъ щей съ ватрушками и пряженцами, изъ жареной баранины съ кашей и изъ оладьевъ, а потомъ угостили его еще и своими напитками: брагой и медомъ. Съ своей стороны Самсоновъ старался, видно, отплатить имъ забавными шуточками, потому что молодицы то-и-дѣло фыркали въ рукавъ. Лилли даже досада взяла:
"Какъ имъ съ нимъ весело! Хоть бы разъ сюда глянулъ".
Вначалѣ трапезующіе стѣснялись, должно быть, присутствія матушки-царицы и были заняты главнымъ образомъ утоленіемъ голода и жажды, къ концу же обѣда, благодаря хмѣльнымъ напиткамъ, ободрились, и весь манежъ загудѣлъ какъ улей.
Тутъ изъ боковой двери появился долговязый субъектъ въ "потѣшномъ" платьѣ и въ маскѣ. Съ подобострастными поклонами въ сторону императрицы, онъ подошелъ къ новобрачной четѣ и принялъ торжественную позу.
– Кто это чучело? – шопотомъ спрашивали другъ друга зрители на амфитеатрѣ.
Нѣкоторые же узнали его по журавлиной походкѣ.
– Да это стихотворъ де сіянсѣ Академіи Тредіаковскій!
– Но для чего онъ въ маскѣ?
– Свадьба маскарадная, такъ какъ же иначе?
– Нѣтъ, господа, лицо y него еще въ синякахъ отъ тяжелой руки Волынскаго.
– Ч-ш-ш-ш! Дайте жъ послушать, господа.
И среди всеобщаго молчанія раздался патетически-гробовой голосъ "стихотвора", ни мало не соотвѣтствовавшій "гумористичному" содержанію его стиховъ:
– Здравствуйте, женившись, дуракъ и дурка,
Еще…тота и фигурка!
Теперь-то прямое время намъ веселиться,
Теперь-то всячески поѣзжанамъ должно бѣситься.
Ну, мордва! ну, чуваши! ну, самоѣды!
Начните веселье, молодые дѣды!
Балалайки, гудки, рожки и волынки!
Сберяте и вы, бурлацки рынки.
Гремите, гудите, брянчите, скачите,
Шалите, кричите, пляшите!
Свящи, весна,
Свищи, красна!
Невозможно намъ имѣть лучшее время:
Спрягся ханскій сынъ, взялъ ханское племя,
Ханскій сынъ Квасникъ, Буженинова ханка,
Кому того не видно, кажетъ ихъ осанка.
О, пара!
О, не стара!
Не жить они станутъ, но зоблить сахаръ.
И такъ надлежитъ новобрачныхъ привѣтствовать нынѣ,
Дабы они все свое время жили въ благостынѣ:
Спалось бы имъ да вралось, пилось бы да ѣлось.
Здравствуйте жъ, женившись, дуракъ и дурка,
Еще…тота и фигурка!"
Трудно себѣ представить, чтобы эта пошлая рубленная проза могла придтись по вкусу кому-либо изъ Царской Фамиліи или придворныхъ. Но государыня въ своемъ благодушномъ настроеніи милостиво захлопала, и весь Дворъ послѣдовалъ ея примѣру. Это было хоть нѣкоторой наградой бѣдному автору за перенесенныя имъ тѣлесныя и душевныя страданія. Отвѣшивая на всѣ стороны поклонъ за поклономъ, онъ пятился назадъ бочкомъ-бочкомъ, пока не уперся въ стѣну, и затѣмъ скрылся за тою же дверью.
Обѣдъ между тѣмъ пришелъ къ концу. По знаку Волынскаго, многочисленною придворною прислугой посуда, столы и скамейки были живо убраны; подъ самымъ амфитеатромъ были поставлены для карликовъ-новобрачныхъ два дѣтскихъ креслица, и на очищенной аренѣ начались національные танцы поѣзжанъ, выступавшихъ послѣдовательно при звукахъ "музыкалій" и пѣсенъ каждой народности.
Такого разнообразнаго балета при русскомъ Дворѣ никогда еще не было видано, и каждая народность поощрялась болѣе или менѣе щедрыми хлопками. Такъ дошла очередь и до самоѣдовъ.
"Ай, Гриша, Гриша! какъ-то ты теперь вывернешься?" вздохнула про себя Лилли.
Вывернулся онъ, однако, опять на диво: выдѣлывалъ сперва все то же, что и другіе самоѣды, подпрыгивалъ, присѣдалъ и кружился точно такъ же, только куда ловче и изящнѣй. Когда же тѣ окончили свой танецъ и, тяжело отдуваясь, отошли въ сторону, онъ совершенно уже экспромтомъ пустился въ русскую присядку, да такъ лихо, съ такимъ прищелкиваньемъ пальцами, гикомъ и при свистомъ, что весь амфитеатръ загремѣлъ отъ рукоплесканій и криковъ "браво!".
– Скажи-ка, Артемій Петровичъ, – обратилась императрица къ Волынскому; – неужели это тоже самоѣдъ? Лицо y него слишкомъ пригоже, да мнѣ словно бы даже знакомо.
– Ваше величество не ошиблись, – былъ отвѣтъ. – Это тотъ самый малый, Самсоновъ, буде изволите припоминть, что проштрафился на маскарадѣ въ Лѣтнемъ дворцѣ, а потомъ отличился здѣсь же, въ манежѣ.
– То-то вотъ! Но какъ же онъ попалъ въ эту національную компанію?
– Одинъ изъ самоѣдовъ, государыня, опился вечоръ до безчувствія и до сегодняшняго утра еще не протрезвился. А Самсоновъ состоялъ y меня при Слоновомъ дворѣ, подглядѣлъ, какъ они пляшутъ, и взялся замѣстить пропоицу.
– Пропоицу накажи, какъ заслужилъ, а плясуна я сама награжу: передай ему этотъ перстень.
Наступилъ третій и послѣдній фазисъ шутовского празднества – Ледяной домъ. "Молодые" въ своей клѣткѣ на слонѣ и сопровождающая ихъ разноплеменная свита направились туда окружнымъ путемъ по главнымъ улицамъ, чтобы дать лишній разъ обывателямъ столицы насладиться рѣдкимъ зрѣлищемъ; государыня же со всѣмъ Дворомъ свернула опять на набережную и въ нѣсколько минутъ была уже y спуска къ Ледяному дому, откуда ее привѣтствовали громогласными салютами ледяныя пушки и мортиры.
Спустились уже раннія зимнія сумерки, и только въ сторону взморья небо алѣло еще вечернею зарей. Но небесныя краски положительно блѣднѣли передъ огнями Ледяного дома. Изъ пастей двухъ ледяныхъ дельфиновъ вылетали фонтаны горящей нефти. Ледяной слонъ, издавая оглушительный ревъ, выпускалъ изъ хобота огненный же водометъ на высоту 3 1/2 саженъ. Въ ледяныхъ пирамидахъ по сторонамъ Ледяного дома свѣтились, сквозь круглыя окна, большіе зажженные фонари съ вертящимися "смѣшными фигурами". Такія же "смѣшныя картины" просвѣчивали сквозь ледяныя стекла самого Ледяного дома.
– Ты, Артемій Петровичъ, на сей разъ превзошелъ себя, – похвалила Анна Іоанновна послѣ подробнаго осмотра всѣхъ наружныхъ диковинъ. – Какъ-то удалось тебѣ внутреннее убранство?
Обѣ комнаты Ледяного дома были уставлены теперь полною домашнею утварью, которая сдѣлана была точно такъ же изъ чистаго льда, но выкрашена "приличными натуральными красками". Въ гостиной, служившей одновременно и столовой, находились: изящной рѣзьбы столъ, два дивана, два кресла и рѣзной поставецъ съ чайной посудой, стаканами, рюмками, блюдами. На столѣ красовались большіе часы и лежали игральныя карты съ марками. По двумъ же угламъ комнаты стояли два ледяныхъ купидона съ повязанными глазами.
Въ спальнѣ, кромѣ двухспальной ледяной кровати, имѣлись ледяные же: туалетъ, два зеркала и табуретикъ. На туалетѣ горѣли намазанныя нефтью ледяные шандалы, а въ каминѣ пылали облитые нефтью же ледяныя дрова.
– Обо всемъ-то вѣдь ты позаботился, Артемій Петровичъ, одобрительно промолвилась снова императрица. – Только дрова твои мало что-то грѣютъ. Ну, да y молодыхъ супруговъ кровь горячая! – прибавила она, оглядываясь съ усмѣшкой на окружающихъ, которые не замедлили разсмѣяться надъ всемилостивѣйшей шуткой.
V. Лилли отмораживаетъ щеку
Такъ какъ отъ Ледяного дома до Зимняго дворца было, какъ говорится, рукой подать, то по отъѣздѣ царской кареты нѣкоторые изъ придворныхъ не сѣли уже въ свои кареты, а пошли пѣшкомъ. Въ числѣ послѣднихъ были также Юліана и Лилли, которыхъ проводить до дворца взялся младшій Шуваловъ. Когда они поднялись съ Невы на берегъ, то застали уже здѣсь «молодыхъ», которыхъ только-что снимали со спины слона. Тутъ же оказался и Самсоновъ со своими оленями.
– А олени уже поданы, Лизавета Романовна, – сказалъ онъ, приподнимая на головѣ свой самоѣдскій треухъ.
– Что такое, Лилли? – обратилась гоффрейлина, недоумѣвая, къ своей юной спутницѣ.
– Онъ обѣщалъ покатать меня на оленяхъ… пролепетала Лилли.
– Та-та-та-та! – вмѣшался со смѣхомъ Шуваловъ. – Да ты, Григорій, скажи-ка по чистой совѣсти, не самъ ли и опоилъ вчера самоѣда?
– Былъ грѣхъ, ваше благородіе, – признался Самсоновъ. – Но безъ того я не сдержалъ бы своего обѣщанія Лизаветѣ Романовнѣ…
– Дорогая Юліана! покатаемтесь вмѣстѣ? – попросила Лилли.
– Ужъ не знаю, право…
– Смѣю доложить, – вмѣшался Самсоновъ, – что мѣсто y меня въ саняхъ только для одной особы.
– А ее одну безъ себя я не пущу! – объявила Юліана.
– Но онъ же "молочный братъ", а съ братомъ какъ же не пустить? – вступился Шуваловъ.
– Да вы не бойтесь, сударыня, за Лизавету Романовну, – успокоилъ гоффрейлину съ своей стороны Самсоновъ. – Я подвезу ее потомъ въ сохранности къ самому дворцу.
Согнавъ съ саней сидѣвшую еще тамъ самоѣдку, онъ посадилъ на ея мѣсто Лилли, бережно окуталъ ей колѣна оленьимъ мѣхомъ, самъ усѣлся рядомъ и, гикнувъ на оленей по-самоѣдски, погналъ ихъ подъ откосъ на Неву.
– Смотри, не отморозь носа и ушей! – поспѣла только крикнуть еще вслѣдъ Юліана.
Отвѣчать Лилли не пришлось: они уже внизу, на льду, огибаютъ вокругъ Ледяного дома и несутся во всю оленью прыть въ сторону взморья.
– Какъ хорошо, ахъ, какъ хорошо! – вырвалось изъ груди восхищенной Лилли.
Загнувъ на спину свои вѣтвистые рога, олени летѣли впередъ, какъ на крыльяхъ. Вотъ они промчались и въ пролетъ межъ двухъ плашкаутовъ Исаакіевскаго моста, и впереди открылась снѣжная рѣчная равнина. А надъ этой равниной, на самомъ горизонтѣ, тамъ, гдѣ недавно закатилось зимнее солнце, тяжелый облачный пологъ какъ по заказу раздвинулся, и на чистомъ фонѣ неба вечерняя заря, прежде чѣмъ совсѣмъ потухнуть, заиграла усиленнымъ заревомъ, заливая волшебнымъ розовымъ отблескомъ и всю бѣлоснѣжную рѣку, и оба ея берега съ домиками и опушенными снѣгомъ деревьями.
– Смотри-ка, Гриша, – заговорила Лилли: – мы точно догоняемъ солнце, сейчасъ его догонимъ…
– И догонимъ! – отозвался Самсоновъ. Замахнувшись длиннымъ шестомъ, служившимъ. ему замѣсто бича, онъ такъ зычно гикнулъ на оленей, что тѣ еще понаддали, а сидѣвшая неподалеку стая воронъ, каркая, разлетѣлась въ стороны.
– Какъ ты напугалъ ихъ! – разсмѣялась Лилли. – А тамъ-то что за красота!
Олени вынесли ихъ уже на самое взморье, на морской просторъ. И закатъ, казалось, запылалъ еще ярче, будто и вправду покажется сейчасъ солнце. Лилли глянула на сидѣвшаго рядомъ съ нею молодого возницу: весь онъ былъ объятъ тѣмъ же огненнымъ сіяньемъ.
– Ты, Гриша, точно въ огнѣ! – сказала она. – А я, посмотри-ка?
Онъ повернулъ къ ней голову, – и въ глазахъ его отразилось то же сіянье, но какъ бы усиленное еще собственнымъ его огнемъ.
– Знаете ли, Лизавета Романовна, кто вы теперь такая?
– Кто?
– Сказочная царевна!
– А ты самъ вѣрно Иванъ-царевичъ, что увозитъ меня на край свѣта?
– И увезу!
Въ голосѣ его звучала такая восторженная нота, что Лилли даже жутко стало.
– Нѣтъ, Гриша, – сказала она серіозно. – Ты еще насъ опрокинешь; дай-ка мнѣ править.
Онъ безпрекословно отдалъ ей возжи; но тутъ вдругъ на пунцовой отъ мороза щекъ ея онъ за мѣтилъ бѣлое пятнышко.
– У васъ щека отморожена!
Отнявъ опять y нея возжи, онъ остановилъ оленей и подалъ ей комъ снѣга.
– Вотъ потрите, да хорошенько, хорошенько!
Она принялась оттирать отмороженную щеку.
– Если бы ты зналъ, какъ это жжетъ!
– Тѣмъ лучше.
– Ну да! Вотъ посмотри: прошло или нѣтъ?
– Прошло, – отвѣчалъ онъ – и, точно на него нашло затмѣніе ума, губы его прикоснулись къ ея щекѣ.
Лилли съ крикомъ выскочила изъ саней и быстрыми шагами пошла обратно въ сторону Петербурга. Не сдѣлала она, однако, и двадцати шаговъ, какъ Самсоновъ въ саняхъ нагналъ уже ее и поѣхалъ рядомъ.
– Простите, Лизавета Романовна, меня окаяннаго! – умолялъ онъ раскаяннымъ тономъ. – Сами вы вѣдь назвали меня Иваномъ-царевичемъ… Словно необоримая сила тутъ меня толкнула… Ну, простите! До Петербурга вѣдь еще верстъ пять…
Она, не отвѣчая, ускорила только шаги.
– Ну, будьте умненькой, сядьте! – продолжалъ онъ. – Я самъ, повѣрьте, еще больше васъ терзаюсь. До города я ни разу на васъ глазъ не подниму, ни словомъ не промолвлюсь. Все равно вѣдь не дойдете и въ пути еще замерзнете.
Послѣдній аргументъ былъ настолько убѣдителенъ, что она, попрежнему не удостоивая его отвѣта, рѣшилась, однако, сѣсть, дала и обложить себѣ опять ноги теплымъ оленьимъ мѣхомъ.
Не слыша уже ни гика, ни свиста, олени затрусили мелкой рысцой. Самсоновъ еле шевелилъ возжами, а Лилли уткнулась лицомъ въ свою муфту. Вся зимняя картина кругомъ разомъ перемѣнилась. Отъ догорающаго заката они повернули обратно къ сумеречной тьмѣ, и чѣмъ дальше, тѣмъ глубже погружались въ эту безпросвѣтную тьму. Потухло совершенно и свѣтлорадостное возбужденіе на душѣ y Лилли, но гнѣвъ ея также остылъ и уступилъ мѣсто болѣе спокойному разсужденію:
"Назвала его Иваномъ-царевичемъ, а онъ сей часъ и вообразилъ ужъ… Вотъ глупый-то! Подѣломъ вору и мука."
Вдали замелькали огоньки Петербурга, а немного погодя на вспыхивающемъ горящею нефтью фонъ Ледяного дома вырисовался и темный силуэтъ Исаакіевскаго моста. Мысли Лилли невольно перенеслись къ новобрачнымъ въ Ледяномъ домѣ, и сердечко ея наполнилось жалостью.
– А вѣдь карлики-то до утра тамъ, пожалуй, замерзнуть! – проговорила она вслухъ. – Не отдать ли имъ эту оленью шкуру? Она очень грѣетъ…
Самсоновъ издалъ въ отвѣтъ только какой-то нечленораздѣльный звукъ.
– Ты что тамъ бурчишь?
Тотъ же глухой звукъ.
– Что y тебя языкъ во рту примерзъ?
– Я, Лизавета Романовна, вѣдь обѣщался молчать… Все вотъ думаю, не придумаю, чѣмъ бы мнѣ откупиться… Знаю! Я брошу здѣсь перстень, что пожаловала мнѣ нынче государыня.
Онъ снялъ перчатку съ правой руки и взялся уже за перстень, какъ оказалось, съ огромнымъ рубиномъ, окруженнымъ брилліантиками.
– Не смѣй! – остановила его Лилли. – Ты долженъ особенно дорожить этимъ подаркомъ.
– Но вину мою вы мнѣ такъ и не отпустите?
– И не жди! И на глаза мнѣ ужъ не показывайся!
– Помилосердуйтесь! Назначьте хоть какой-нибудь срокъ.
– Хорошо, – смилостивилась она: – сегодня 6-е февраля? Такъ ровно черезъ годъ въ этотъ самый день ты можешь явиться ко мнѣ во дворецъ.
– Лизавета Романовна! черезъ полгода?
– Сказано разъ: черезъ годъ, такъ тому и быть. А вотъ уже и Ледяной домъ. Ты не забудешь отдать карликамъ эту полость?
– При васъ же ее отдамъ.
Окликнувъ стоявшаго y ледяныхъ воротъ часового, Самсоновъ передалъ ему отъ имени будто бы Волынскаго, оленью шкуру для новобрачныхъ а повезъ затѣмъ Лилли далѣе до самаго дворца. Когда тутъ сани остановились y бокового крыльца, Лилли сошла съ саней со словами:
– Итакъ до 6-го февраля будущаго года.
Она ожидала, что онъ еще разъ повторитъ свою просьбу, и тогда, быть можетъ… Но онъ пожелалъ ей только на прощанье упавшимъ голосомъ:
– Храни васъ Богъ!
Такъ закончился для нихъ памятный день ледяной свадьбы карликовъ,
Что касается самихъ новобрачныхъ, то на другое утро ихъ нашли въ Ледяномъ ихъ домъ въ полуобморочномъ состояніи, прижавшись другъ къ дружкѣ, около потухшаго ледяного камина, и если въ нихъ теплилась еще искра жизни, то благодаря лишь покрывавшей ихъ теплой оленьей шкурѣ.
Былъ еще одинъ страдалецъ, долго помнившій ледяную свадьбу, – Василій Кирилловичъ Тредіаковскій. Но свою обиду онъ на этотъ разъ не перенесъ уже молча, а вошелъ съ челобитной къ своему главному начальнику, президенту Академіи Наукъ, барону Корфу. Корфъ съ своей стороны откомандировалъ къ жалобщику академика-доктора Дювернуа, и тотъ донесъ, что… "на квартиру къ помянутому Тредіаковскому ходилъ, который, лежачи на постели, казалъ мнѣ знаки битья на своемъ тѣлѣ. Спина была y него въ тѣ поры вся избита отъ самыхъ плечъ дале поясницы; да y него жъ подъ лѣвымъ глазомъ было подбито и пластыремъ залѣплено. Для предостереженія отъ загнитія велѣлъ я ему спину припарками и пластырями укладывать, чѣмъ онъ чрезъ нѣсколько дней и вылѣчился"…
Этимъ донесеніемъ до поры до времени и ограничилось участіе академическаго начальства къ своему злосчастному секретарю: обидчикъ его, первый кабинетъ-министръ, былъ еще въ слишкомъ большомъ фаворѣ y императрицы. Самъ Василій Кирилловичъ, однако, не стерпѣлъ и забѣжалъ съ задняго крыльца еще къ Бирону, а этому его жалоба послужила желаннымъ оружіемъ, чтобы погубить наконецъ своего ненавистнаго соперника.
