полная версия

Василий Осипович Ключевский
Краткий курс по русской истории

I. Пределы русского племени и московской государственной области

Как только западный путешественник XV или XVI века, направляясь из Германии к востоку, заезжал за Одер и вступал в Польские владения, он уже начинал чувствовать переход в другой мир, отличный от того, который он оставлял позади себя. Вместо красивых селений, каменных городов и замков с удобными гостиницами, он чем далее, тем реже встречал маленькие деревянные города и села с плохими постоялыми дворами^[34].

Этот переход чувствовался все резче по мере приближения к восточным пределам польских владений. Количество вод и лесов увеличивалось; жилые места встречались реже, а вместе с этим увеличивалась глушь и неизвестность страны. Если, перешедши Вислу в среднем ее течении, путешественник еще имел перед собой, по направлению к юго-востоку и по юго-восточным берегам Балтийского моря, страны, несколько известные по связям их с Польшей и Ливонским орденом, то далее к востоку слабели и исторические, и географические связи. С какого бы пункта, в котором северо-восточная Европа соприкасалась с западною, ни двинулся путешественник, чтобы пробраться в эти страны, он встречал обширные лесные или степные пустынные пространства, где ему часто приходилось ночевать под открытым небом. Литва, по выражению де Ланноа, большею частью пустынная страна, наполненная озерами и лесами^[35]. Пробираясь через владения Ливонских рыцарей в Новгород Великий, он должен был проехать значительное пустынное пространство «без всяких следов человеческого жилья»; такие же пустыни встретили его на верховьях Днестра и не оставляли потом до самой Кафы^[36].

Польские и прусские города. Рисунок из альбома Мейерберга «Виды и бытовые картины России XVII в.»

Литва. Гравюра Г. Шеделя, 1493 г.

При таких условиях северо-восточная Европа не могла иметь живых сношений с западною; потому и на западе не могло быть точных и подробных сведений о ней. Писатель первой четверти XVI века, приступая к описанию Московии, должен был сознаться, что западные космографы и географы его времени без стыда и совести рассказывают о северовосточной Европе всякие небылицы, показывающие, что их сведения о ней недалеко ушли от сказаний древних греческих и римских географов^[37]. Но и самому Кампензе не много верных сведений могли сообщить его соотечественники купцы, долго жившие в этих странах: тем менее можно ожидать таких сведений от путешественников XV века. Сводя иностранные известия за XV и первую четверть XVI века, мы находим в них следующие географические представления о северо-восточной Европе.

Карта Ливонии, составленная А. Ортелием между 1573 и 1598 гг.

За Польшей на восток и северо-восток лежит обширная страна, ровная, обильная лесами, озерами и реками, во многих местах пустынная и вообще менее населенная, нежели Польша^[38]. Более известную часть этой страны, ближайшую к Польше и Литве и подвластную им, составляют Красная и Нижняя Россия^[39]; далее на северо-восток, до самых границ Азии, простирается также Россия, называемая Белой Россией или Московией, но независимая, вовсе неизвестная западным космографам и историографам^[40] и составляющая как бы другую часть света. В первой четверти XVI века можно было еще сказать, что имя этой страны недавно стало известно Западной Европе^[41]. На западе Московия соприкасается с Литвой и Ливонией, от которых отделяется рекой Нарвой и Чудским озером. На юге от Московии, тотчас за Рязанью, тянутся обширные степи, по которым кочуют Татары.

Павел Иовий. Иллюстрация из «Библиотеки гравюр на меди» Ж.-Ж. Буассара, XVII в

К востоку, выходя своими владениями за пределы Европы, Московия соприкасается с Скифией или Азиатской Сарматией, которая за Доном или Танаисом, древней границей Европы и Азии, тянется длинною и широкою полосой по Волге на север до самого Океана и населена также Татарами. На севере не указывается определенной границы; говорится только, что с этой стороны Московия простирается до Ледовитого океана под самый север; на этих пространствах живут бесчисленные племена в безграничных лесах, которые, не прерываясь, тянутся на северо-восток до Гиперборейской Скифии и никому не известного Скифского океана, на расстоянии трех месяцев пути, по показанию Русских, от которых заимствовал сведения о Московии П. Иовий.

Татарские жилища между Тереком и Астраханью. Гравюра по рис. К. Бруина 1692 г.

Хан Батый. Китайская миниатюра. XIII в.

В Московии живут Москвитяне и многие другие племена, недавно покоренные ими. На окраинах северо-восточной Европы наших географов оставляют всякие достоверные сведения; по их представлениям, эти страны покрыты не только мраком неизвестности, но и действительным мраком, в котором живут дикие Лапландцы и щебечущие по птичьему пигмеи, неизвестные даже самим Москвитянам. Западные космографы знают, что Москвитяне говорят тем же языком и исповедуют ту же веру, как и Русские, подвластные Польше; но историческая связь тех и других представляется им уже смутно. Кампензе остается даже в каком-то недоумении, говоря, что весьма многие и доселе считают Русских или Рутенов, подвластных польскому королю, за одно с Москвитянами, основываясь на одинаковости их языка и вероисповедания^[42]. Имя Москвитян сближается с разными именами у Плиния, Птоломея и других древних географов, а Татары и другие племена, окружающие Московию с севера и северо-востока, отожествляются с Скифами. Любопытно это постоянное заимствование географических и этнографических названий у древних писателей. Во многих случаях к этому заставляла прибегать необходимость: не знали современных местных названий. Но даже там, где известны были современные туземные названия, видим старание поставить рядом с ними классические, или из последних вывести и объяснить первые. Видно, что исторические воспоминания о северо-восточной Европе, основанные на сказаниях древних, прерывались для западного географа XV или начала XVI в. там, где оставляли его эти руководители, и, описывая современную Россию, он ничем лучше не надеялся уяснить своим читателям собственные известия, как сближая их с классическими сказаниями. Действительно, у известных нам иностранных писателей о России до второй четверти XVI века мы находим самые скудные и смутные исторические сведения об этой стране. Они помнят, что между Борисфеном, Танаисом и Меотийскими болотами было когда-то царство Россов, столицей которого был Киев: это царство с своей столицей было завоевано татарским героем Батыем^[43]; они помнят и другого татарского героя-завоевателя Тамерлана, которого называют сыном Батыя. Этим почти и ограничиваются их сведения по истории России до XV века.

Герберштейн первый делает довольно точное определение главного народа, живущего в северо-восточной Европе за Польшей, и довольно подробно обозначает пределы занимаемой ими области. Русскими, говорит он, называются вообще все народы, говорящие по-славянски и исповедующие христианскую веру по обряду греческому; они так размножились, что вытеснили все жившие между ними чуждые племена или распространили между ними свои обычаи. Область этих Русских простирается от Сарматских гор^[44], недалеко от Кракова, по Днестру до Днепра и Понта Эвксинского; только с недавнего времени на низовьях Днестра и Днепра утвердились Турки и Татары и, благодаря их нападениям на Днепровскую область, христианско-русское население не идет вниз по Днепру далее города Черкас. От города Черкас граница русского племени идет вверх по Днепру до Киева, потом за Днепр по Северской области и оттуда прямо на восток к верховьям Дона, потом к впадению Оки в Волгу, где можно положить границу распространения христианства с этой стороны, ибо за этим пунктом на восток и юг живут дикие племена магометанской веры, между которыми еще много язычников. Определяя точнее границу государства в этом пункте, Герберштейн полагает ее на р. Суре, отделяющей владения Московские от Казанских; но при этом надо разуметь только нижнее течение Суры, при впадении которой в Волгу великий князь Василий Иванович построил Васильсурск (Basilgorod). От Нижнего вверх по Волге граница идет прямой чертой до Северного океана, оттуда через северные племена, подвластные королю шведскому и государю московскому, по пределам Финляндии, через Финский залив (Sinus Livonicus), по восточным краям Ливонии, Самогитии, Мазовии и, наконец, Польши, где пограничная черта возвращается к Сарматским горам (по р. Сану). В Самогитии и Литве Русские перемешаны с чуждыми иноязычными и иноверными племенами; однако первые и здесь преобладают. Политически эта область Русского племени принадлежит двум государствам: большая часть ее составляет Московское государство, меньшая принадлежит Литве с Польшей. Пограничная черта Литвы и Московии шла в первой половине XVI века по Днепру; правый берег принадлежал Литве, левый Москве, кроме городов Дубровны и Мстиславля, входивших также в состав Польско-Литовских владений. Определяя точнее эту границу, Герберштейн говорит, что она начиналась в 12 милях от Смоленска со стороны Дубровны, от которой считалось до нее 8 миль. На северо-западе граница Московского государства шла по пустынным болотистым пространствам, лежавшим по течению реки Великой; потому Герберштейн, проезжая этой стороной в Москву, не мог с точностью рассмотреть и определить здесь пограничную черту; он говорит только, что эта черта проходит западнее Корсулы, не доезжая Опочки. Далее на север пограничная черта с Швецией шла по р. Польне, в Корельской стране. О Корелах Герберштейн говорит, что они, находясь между Шведским и Московским государством, платят дань и тому и другому. В конце века то же говорит Флетчер о Лопарях, живших севернее Корелы: они подвластны русскому царю и королям датскому и шведскому, которые все берут с них подать; но русский царь имеет здесь самое значительное влияние и получает гораздо более доходов, нежели прочие. На северо-востоке граница не могла быть точно определена вследствие постоянного движения завоеваний и колонизации в этой стране.

Герберштейн в жалованном русском платье, полученном им при втором посольстве (с рисунка XVI в.)

Тюмень. Рисунок из книги Н. Витсена «Северная и Восточная Тартария», XVII в.

В русском описании пути к Оби Герберштейн прочитал, что князья тюменские и югорские, племена по Оби и даже далее в глубь Сибири подчинены московскому государю и платят ему дань; но и сам Герберштейн усомнился в вероятности этого, соображая, что эти данники не так еще давно нанесли много вреда Московскому государству своими набегами на его восточные области^[45]. В первой половине XVI в. это показание действительно было неверно, но зато верно выражало постоянное стремление государства, которое исторические условия принуждали двигать свое население все далее и далее на северо-восток, занимая и колонизуя пустынные пространства северо-восточного угла Европы и Северной Азии. Такой же неопределенностью должна была отличаться граница государства и на юго-востоке, потому что эти страны носили отчасти тот же характер и представляли государству ту же задачу, как и страны на северо-востоке от него, и если к концу XVI в. северо-восточное движение терялось в беспредельных пустынях Сибири, то на юго-востоке оно несколько раньше достигло наконец по крайней мере в одном пункте своего естественного предела.

Позднейшие писатели сообщают нам об окраинах Московского государства более подробные, хотя далеко не полные известия, которые позволяют в общих чертах следить за постепенным его распространением на юг, юго-восток и восток. Во время Герберштейна, Тула была самым крайним городом Московского государства со стороны южных степей, представлявших привольное и просторное поприще для подвигов крымских Татар. Этот степной край обозначается у писателей XVI и XVII вв. общим именем Малой Татарии или Европейской Сарматии. В начале XVII столетия пределы государства с этой стороны простирались уже до Борисова, Белгорода и Царева города^[46]. Впрочем, по прямому направлению к югу государство вместе с земледельческим населением двигалось медленнее, нежели по направлению к юго-востоку, где помогал этому прямой и открытый водный путь, шедший из средины государства до моря. В первой половине XVII в. граница государства по правому берегу Волги настолько уже отодвинулась от устья Суры к югу и настолько была безопасна, что в Васильсурске, имевшем первоначальным своим назначением отражение татарских набегов, можно было не держать гарнизона^[47]. В конце XVI в. правый берег Волги от того пункта, где с другой стороны впадает в нее Кама, до Астрахани, назывался «крымским берегом» (the Crim Side of Volga), который составлял восточный предел области крымских Татар, простиравшейся на запад до Днепра и далее, между южными пределами Московского государства и берегами Черного и Азовского морей. В XVII в. мы уже не встречаем этого названия, а встречаем по Волге ряд москов ских городов, возникших в конце XVI в.^[48] В XVII в. граница государства значительно углублялась в юго-восточный угол в горную область между Каспийским и Черным морем. Герберштейн знает Черкас (Circassi seu Ciki), обитавших в горах за Кубанью (Cupa), смелых пиратов, которые по рекам, текущим с этих гор, выезжали в Черное море и грабили купеческие корабли, плывшие из Кафы в Константинополь и обратно. Эти Черкасы не подчинялись ни Туркам, ни Татарам; в России сказывали Герберштейну, что эти горцы христиане, в религиозных обрядах сходны с Греками и отправляют богослужение на славянском языке, который есть вместе и разговорный их язык^[49]. В XVII в. обитатели этих гор, сохранив прежнее имя, были уже магометанами. Под именем Черкас известны были также полумагометанские и полуязыческие обитатели страны, простиравшейся к северу от закубанских горцев, между берегами Каспийского моря и Кавказским хребтом. Здесь с конца XVI в. стало утверждаться через Астрахань влияние Московского государства, сосредоточивавшееся в Терском городе^[50], который Олеарий называет крайним пунктом московских владений. С того же времени влиянию Московского государства открывался путь и далее, на Закавказье, но это влияние не могло утвердиться там прочно по отдаленности этих стран, хотя имена некоторых из них еще с конца XVI в. вошли в титул Московского государя.

Прочнее и быстрее распространялись пределы государства на восток. Страна на восток от Волги обозначается у иностранцев общим, неопределенным именем Татарии или Азиатской Сарматии. Часть ее к югу от бывшего Казанского царства, от Камы до Каспийского моря, между Волгой и Яиком, составляла степную страну ногаев или мангат^[51]. Главным пунктом этой страны была Астрахань. Любопытно, что некоторые иностранцы в XVII веке при описании этого края удерживают одно географическое название, хотя предмета, им обозначившегося, давно уже не существовало: на левой стороне Волги они указывают место древнего Болгарского царства и довольно обстоятельно определяют границы его области: по их словам, это царство находилось между царством Казанским и Астраханским, простираясь между р. Камой и Самарой, от Волги до Яика.

Астрахань. Раскрашенная гравюра Э. Кем пф ер а, XVII в.

Столицей его был большой город Болгары, на левом берегу Волги, в XVII веке он был уже селом и имел смешанное население, состоявшее из Калмыков, Мордвы и Русских^[52]. В северной полосе Ногайской страны обитали Черемисы; южная, большая половина ее была местом кочеванья ногайских орд. Сюда же, в прикаспийские степи на восток от Астрахани, по временам приходили из-за Яика Калмыки, тревожа своими разбоями Черемис и Ногаев^[53]. Нельзя, разумеется, ожидать от иностранца точности и определенности в показаниях о расселении этих бродячих племен, чему мешал самый образ жизни последних. Герберштейн неопределенно говорит, что за Волгой живут Татары, называемые Калмыками; но в его время Калмыки еще не успели перебраться из-за Яика всей массой и появлялись здесь отдельными толпами; преобладающим кочевым племенем на этих пространствах и в XVII веке долго оставались Ногаи, которые потом уступили приволжские степи Калмыкам, удалившись на запад, к низовьям Днепра. Из слов Штрауса можно заключить, что Калмыки во второй половине XVII века не появлялись севернее Саратова и постоянно враждовали с Ногаями^[54]. Еще более смутны показания о племенах, обитавших на севере и северо-востоке от Ногайской страны. Герберштейну сказывали в Москве, что за Вяткой и Казанью, в соседстве с Пермью, живут Татары тюменские, шибанские и казацкие; из них тюменские обитают в лесной стране, простирающейся прямо к востоку от Перми^[55].

Обитатели Та(р)тарии: А – якут, В – калмык, С – киргизский остяк, Д – даурский тунгус. Рисунок из книги Н. Витсена «Северная и Восточная Тартария», XVII в.

Кроме тюменьских Татар в Москве известны были в первой половине XVI в. по ту сторону среднего Урала имена Обдорской и Кондийской земли, которые скоро включены были в титул государя. В русском описании пути к Оби Герберштейн читал, что в области Иртыша, кроме Тюмени, есть город Ierom. По реке Сосве (Iossa) и к северу от нее по Оби живут Вогуличи и Угричи; в области первых есть город Lepin. В том же описании сообщаются смутные, перемешанные с сказочными подробностями известия о других сибирских племенах, живших далее к востоку, в области верхней Оби и Енисея. На расстоянии двух месяцев пути от устья Иртыша находится город Грустина; здесь живет народ Грустинцы; от их города до озера Китайского, по реке Оби, вытекающей из этого озера, более трех месяцев пути. В Лукомории, горной и лесной стране, лежащей за Обью подле Ледовитого океана, есть город Серпонов, где живет другой народ – Серпоновцы; с Грустинцами и Серпоновцами ведут немой торг черные люди, лишенные дара слова человеческого, которые приходят от озера Китайского с разными товарами, преимущественно с жемчугом и драгоценными камнями. В Лукомории живут другие дикие люди, с одним очень странным и баснословным свойством: рассказывают, что каждый год в ноябре они умирают или засыпают, а на следующую весну, в апреле, оживают, подобно лягушкам или ласточкам. Грустинцы и Серпоновцы торгуют и с ними, но особенным образом. Когда настает урочное время зимнего засыпания, Лукоморцы кладут в известном месте свои товары и скрываются; Грустинцы и Серпоновцы приходят и берут эти товары, оставляя взамен их свои, в соразмерном количестве. Если же Лукоморцы, проснувшись, найдут, что их обманули, что оставленное ими не стоит взятого, они требуют назад свои товары; от этого происходят у них частые ссоры и войны с Грустинцами и Серпоновцами^[56]. С гор Лукомории течет большая река Cossin, при устье которой стоит город того же имени. Оттуда же вытекает другая река Cassima, которая впадает в большую реку Tachnin; за этой последней, как рассказывают, живут также необыкновенные люди, из которых одни покрыты шерстью, как звери, у других собачьи головы, у некоторых вовсе нет ни головы, ни шеи, лицо помещается на груди; ног также нет, а есть длинные руки^[57].

А. Малле. Самоеды

Такие представления существовали в Москве в первой половине XVI века о стране, куда скоро должна была направиться русская коло низация. Подобные же представления о северной Азии издавна распространены были и в остальной Европе. Если Герберштейн, относясь к ним с недоверием, не находит однако возможности совершенно отвергнуть их, то писатели XVII века пытаются уже по возможности объяснить эти баснословные рассказы.

В Посольском приказе, в Москве, Олеарий говорил с двумя Самоедами, понимавшими по-русски, которых соплеменники их послали к царю московскому с подарками; эти Самоеды передали Олеарию подробности об образе жизни своего племени, и ими он объясняет некоторые баснословные рассказы о северных странах. Рассказы о людях с собачьими головами, покрытых шерстью и т. п., по его мнению, произошли от того, что жители берегов Ледовитого океана носят особенного рода верхнюю одежду из звериных шкур, обращенных шерстью наружу; она закрывает тело с головы до ног и имеет один разрез около шеи; рукавицы пришиваются к рукавам, так что, когда в зимнее время дикарь наденет эту одежду, у него видно только лицо из отверстия около шеи^[58]. Подобным образом объясняет Олеарий и басню о северных жителях, умирающих на зиму, применяя объяснение к образу жизни ближайшего и более известного ему племени Самоедов. Они живут в шалашах, построенных наполовину в земле, с отверстием вверху, которое служит им трубой, а в продолжение зимы и дверью, ибо снег совсем засыпает обыкновенный выход. Тогда Самоеды скрываются в своих шалашах, редко вылезая на открытый воздух, и сообщаются между собой подземными ходами, которые они прокапывают от одного шалаша до другого. Такую подземную жизнь они переносят тем легче, что в их стране зимой несколько месяцев продолжается непрерывная ночь. Эта особенность, заключает Олеарий, и послужила основанием басни о народах, умирающих на зиму и оживающих весной^[59]. Во второй половине XVII века подобные рассказы считались уже сказками старух, по выражению Мейерберга. Между тем тот же Мейерберг называет Самоедов людьми, которые едят друг друга, хотя Олеарий, на которого он при этом ссылается, говорит об этом как о прошедшем, не решаясь признать, чтобы так было и в его время^[60].

Печоры. Рисунок из альбома Мейерберга «Виды и бытовые картины России XVII в.»

Жилища Самоедов простирались от р. Печоры до Каменного или Земного пояса (Северного Урала), Вайгачского пролива и Татарского моря^[61], далее за Урал, по обеим сторонам р. Оби, т. е. занимали две области, Югорию, – между Печорой и устьем Кары, и Обдорию, по Оби^[62]. В Печорской области, кроме Самоедов, живут Папины, около Папинова города. Весь приморский край от Урала до границ Норвегии, с находящимися к северу островами Ледовитого океана, сделался достоянием географии только со второй половины XVI века, благодаря экспедициям, предпринятым компанией английских купцов для открытия новых стран и рынков^[63]. К западу от Белого моря, по Мурманскому берегу, лежит Лапландия, крайние пункты которой суть Нордкап, Святой Нос (Cape Grace) и Кандалакса. Обитающие на этом пространстве Лопари охотно давали дань чиновникам, посылавшимся сюда из соседних государств Датского, Шведского и Московского: этим средством Лопари надеялись приобрести себе право оставаться в покое от нападений этих государств: так прост и миролюбив этот народ, замечает один из агентов английской компании, описывая Лопарей^[64]. В области мурманских Лапландцев главным пунктом служил Вардгуз, далее которого к западу запрещено было ходить Русским. В Лапонии, принадлежавшей московскому государю, важными в торговом отношении пунктами были Кола и Кегор^[65]. К югу от Лапландии, до пределов Новгородской области простирается Карелия, несколько раз делившаяся и переходившая из рук в руки между двумя соседними государствами^[66]. С этой стороны граница между Швецией и Московией около половины XVII века проходила в нескольких милях к югу от Нотебурга^[67]. Граница с Ливонией шла по р. Наров, Чудскому озеру и Пейпусу, далее к югу пролегала по полям недалеко от Печорского монастыря (в Псковск. губерн.)^[68].

Карта Ливонии, граничившей с Московией, XVII в.

Граница с Польшей в XVII веке менялась неоднократно. После Смутного времени она опять отодвинулась от среднего Днепра ближе к Москве, оставив за собой Смоленск и Северскую область, и только во второй половине XVII века возвратилась на Днепр, захватив сверх Смоленска с Северской областью и восточную половину Малороссии с Киевом. Со стороны Смоленска она шла даже западнее Днепра, именно по небольшой речке за Шкловом^[69].

Во второй половине XVII века так обозначали пределы Московского государства. К востоку оно граничит с реками Обью и Днепром; к югу с Малой Татарией или степями крымских Татар, от которых отделяется реками Донцом, Десною и Пселом; к западу с Литвою, Польшей, Ливонией и Швецией по Днепру и Нарове; к северу граница заходит за Полярный круг и идет по Ледовитому океану^[70]. Заключающееся в этих пределах пространство известно было в западной Европе под именем Московской или Великой России, чаще же называлось Московией^[71]. Московское государство в XVII веке было самым обширным из всех Европейских государств: оно простиралось на 30 градусов или 450 немецких миль в длину и на 16 градусов или 240 миль в ширину^[72].