Василий Московский
Адам
5
На столе уютно горела керосиновая лампа, распространяя вокруг мягкий оранжевый отсвет. За окном чернела ночь. Глухо пыхтел самовар. Ворона, надвинув рукава свитера на ладони, потягивала травяной чай из металлической кружки. Тётя Аня, с которой она жила, раздобыла даже малинового варенья, и две женщины теперь спокойно и уютно беседовали.
Ворона рассказала о себе, о Мёртвом Городе, о Сан Петровиче и о Ракете. Тот сидел рядом, у стола, и лакомился жареными грибами из мисочки.
Тётя Аня, в свою очередь, рассказала о том, как постепенно налаживали быт в поселении. О том, кто, чем занимается. Жили здесь люди большой общиной-коммуной. У каждого было своё дело, а то и несколько. Мужчин здоровых здесь было немного. Но, среди них были и бывшие военные, ветераны, и понемногу подрастала молодёжь. Старшие учили их всему, что знали сами, постепенно приучали к взрослому труду. Кроме всего прочего, в поселении была и библиотека, которую собирали целенаправленно и понемногу. За культуру и образование молодых здесь отвечали местные батюшка с матушкой. А помогали им бывшие научные сотрудники, или учителя. Образование и знание в поселении считались высшей ценностью, потому что, со слов Егор Матвеича, без знания и без чувства прекрасного человек постепенно превращается в животное. В поддержании знания и поисках того, что от него сохранилось, люди поселения видели надежду. Надежду на будущее возрождение человечества. Да, как оказалось, здесь все и каждый верили в то, что мир не умер и не умирает. Что все еще может быть намного лучше, чем есть, и людям больше не придется ютиться по углам и вздрагивать от каждого шороха. Помогала сохранить эту надежду и вера. Причем, в вопросе веры никто здесь никого не неволил. Каждый верил, в то, что соответствовало его, или её духу, но у батюшки, в церкви, каждый, кто нуждался, мог найти и утешение, и источник сил продолжать жить, творить и надеяться. Даже тогда, когда все остальные "светильники погаснут". Сама Ворона была как Сан Петрович. Не верила, но спокойно, и даже с уважением относилась к тем людям, чья вера была искренней и крепкой. И тётя Аня и не пыталась ее переубедить.
В сенях послышался шум.
Ворона взяла со стола свой ТТ – так, на всякий случай, – последовала за тётей Аней, посмотреть, что там.
В дверях показался Адам, а на руках у него лежала укутанная в плотное одеяло хрупкая девушка с длинными рыжими волосами. Ворона успела отметить, что несмотря на ее болезненную худобу и темные круги под закрытыми глазами, она была хорошенькой.
– Теть Ань, – устало проговорил Адам. – Примете? Простите уж, что так вас напрягаем. Но, только вы и остаётесь…
– Да конечно, миленький, неси…откуда ж она такая? А бледненькая какая!
– Худо ей, теть Ань, – Адам внес девушку в дом и зашагал к комнате в дальнем конце.
Тетя Аня помогла Адаму уложить девушку в кровать и заботливо укрыла ее одеялом.
Ворона же заметила, что куда-то делась обычная живость ее нового друга, как он сам побледнел, и будто бы…растаял…как свечной воск.
На вопрос, что с ним, Адам лишь грустно усмехнулся, совсем по-взрослому, не похоже на него:
– Так, ведь, ничего просто так в нашем мире не бывает! Если что-то берешь, значит, должен что-то и отдать!
– И так всегда с тобой? – осторожно поинтересовалась девушка. – Когда лечишь кого-то?
Адам лишь устало кивнул и тяжело опустился на табурет за столом.
– Анечка? – крикнула тётя Аня, – Будь другом, покорми Адамку! Там еще супчик грибной остался!
Ворона с готовностью поднялась, подошла к плитке и налила Адаму целую миску. Краем свитера протёрла и вручила ему ложку.
Адам благодарно кивнул. Но есть не стал. Он лишь меланхолично помешивал наваристый ароматный суп.
– Судя по твоей бледности, поесть тебе не повредит, – осторожно намекнула Ворона.
Адам грустно и с благодарностью за заботу улыбнулся, зачерпнул варево, подул, и отправил ложку в рот.
– Так тяжко было? – спросила Ворона, подперев щёку кулаком.
Адам устало кивнул.
– Жар у нее сильный. Да и ран много. Не говоря уже о том, что у неё в душе творится… Да и папа встревожился. Не рад он, что от Пастыря она.
– Почему? – Ворона, вдруг, почувствовала, как в груди заворочалось что-то странное, темное, холодное и неестественно тяжелое. Что-то, что напоминало смутную неприязнь к незнакомке, смешанную с чувством вины и состраданием. Такое можно почувствовать по отношению к слабому и беззащитному существу, бросить которое не можешь, но, которое, при этом становится как камень утопленника на шее. Вороне стало неприятно и стыдно за эти мысли.
Ворона не могла отделаться от мысли, что рыжая девчонка ещё накликает на них беду. И эта мысль тревожила душу и злила. И Адам ответил, подтверждая мысли:
– Папа говорит, что зря мы её приютили, потому что Пастырь ещё искать её будет… Но и бросить её мы не можем, потому что…
Адам не договорил, лишь задумчиво проглотил последнюю ложку похлебки.
– Вот, что, Аня, – сказал он серьёзно, – похоже, завтра мне не дежурить придётся, а в лес идти. Ты пойдёшь? Если тяжело – не ходи, я сколько раз один ходил!
– А что там, в лесу?
– Икар, к северу от нашего селения городок заприметил. Вроде, ещё не тронутый. Там медикаменты должны быть. Что-нибудь от жара. Мы с папой сделали, что смогли, но…моих сил просто не хватает. Мне надо восстановиться, а она…она может просто не протянуть.
– Я с тобой, – с готовностью откликнулась Ворона, хотя и почувствовала, что в душе поселилась странная ледяная тяжесть.
Адам улыбнулся:
– Спасибо. Вдвоем веселее!
Ворона улыбнулась в ответ. Интересно, а как она улыбается?
Почему-то, вдруг, ей отчаянно захотелось, чтобы Адам улыбался только ей. И почему-то, вдруг, сильно разозлилась на Адама за то, что он этого не понимает, или, даже, скорее всего, не хочет понять.
– Значит, нам всем лучше выспаться, похоже, идти далеко, – холоднее, чем хотелось, проговорила она.
– Да, – улыбка Адама растаяла. – До завтра!
6
Над головой нависали тяжёлые серые облака, сквозь которые лились лучи бледного солнца. Дул холодный, пронизывающий ветер, который путался в колючих кронах низкорослых деревьев. Тёмно-зелёный мох, ошмётками свисал с кривых ветвей и колыхался под порывами заплутавшего среди деревьев ветра. Кое-где, солнце высвечивало широкие колеи, заполненные сверкающей водой. По её поверхности шла лёгкая рябь. Где-то далеко, за завесой лёгкой дымки, можно было различить остовы каких-то строений, или даже ржавую военную технику. Остовы машин, что попадались им на пути, оплетал колючий вьюн и облюбовал мох, свисающий с дул орудий, будто рванина. Справа и слева торчали перекошенные чёрные от влаги и гнили столбы с перекладинами на вершинах. Сан Петрович говорил, что по этим столбам бежали электрические провода, по которым, в города и деревни текла энергия.
Унылый пейзаж как нельзя кстати подходил к тяжёлому, сумрачному настроению Вороны. А мерное покачивание в седле на спине лютоволка ещё больше вгоняло в унылое оцепенение. Прямо перед ней сидел Ракета. Он то и дело заглядывал ей в глаза чёрными бусинками своих умных и глубоких глаз, будто одновременно и сочувствовал, и осуждал. После очередного молчаливого диалога, Ракета отвёл взгляд, снова уставившись в затянутую дымкой даль. “Глупая ты”, – будто бы говорил он, – “Совсем ещё детёныш!”
И Ворона склонна была с ним согласиться. Ей было неловко, стыдно, и она очень злилась на себя за это.
Украдкой, она поглядывала на едущего рядом Адама, и под сердцем начинало тягуче и противно ныть.
И чего она на него взъелась? Почти наорала на него утром. Так, что весь путь до заброшки, замеченной Икаром, они молчали. Ворона, кстати, иногда слышала хлопанье крыльев и хриплый клёкот испод облаков. Икар и ещё пара его сородичей прикрывали небо над ними. Но ей уже было всё равно. Словно пощёчина её обожгло изменившееся лицо Адама, угаснувшая улыбка. И, глаза…будто бы наполнившиеся слезами. Нет, он не обиделся. Точнее, обиделся, но не со злостью. Он, скорее, теперь, напоминал ребёнка, которого выпороли низачто и пригрозили выгнать из дома. Поэтому он предпочёл сделать так, чтобы быть как можно менее заметным, и как можно более удобным.
И Ворона чувствовала себя от этого препаршиво!
Лучше бы он рявкнул на неё в ответ как следует. Ведь он даже сильнее, чем она! Не говоря уже о телепатических способностях… Но у него хватило благородства этим не воспользоваться, хотя с такими силами он запросто мог приструнить её как нашкодившую псину. А она и правда повела себя с ним как агрессивная безмозглая сучка! И из-за чего? Сама-то она понимала? Нет, не понимала. И теперь ей и отчаянно хотелось подъехать к нему ближе, попросить прощения, сказать, что не знает, что на неё нашло и почему… он бы понял! Но треклятая гордость и тот же поганый стыд не позволяли этого сделать. И она злилась и на себя, и на него, что, умея читать мысли и чувства, он не предпринимает никаких шагов.
А, вот, Ракета, похоже, всё прекрасно понимал. И знал, почему Ворона так окрысилась.
Потому что, как оказалось, она хотела, чтобы Адам улыбался только ей. И заботился бы только о ней. И принадлежал только ей. И её пугало, что все эти улыбки, всё это жизнерадостное, светлое настроение, которое выволокло её из её железной скорлупы, предназначены всем и каждому! Её пугало, что она ему не нужна…
А даже если и так! Почему этот вольный ребёнок, это живое пламя, которое возвращает к жизни и согревает всех и каждого, должно принадлежать только ей? Он ясно сказал, он здесь, чтобы помогать. Можно относиться к его словам по-разному, но именно он помогает лечить людей. Именно он сделал так, чтобы чудовища, искажённые Апокалипсисом, и люди мирно сосуществовали и помогали друг другу, как когда-то одомашненные животные помогали человеку в хозяйстве. Именно благодаря ему таяли радиация и яды, а Поселение окутывала непроницаемая защитная завеса, создающая мир, в котором жива надежда, что всё может измениться к лучшему, и в будущем тебя ждёт нечто большее, чем медленная и мучительная смерть, наступление которой ты всеми силами оттягиваешь.
Ведь, если бы в мире было больше таких как Адам, этих Новых Людей, может, у человечества появился бы второй шанс?
– Наверное, я тебя очень обидел, – тихо сказал Адам, будто бы услышал её мысли. – Это тебе…
Ворона подняла глаза. Парень смущённо улыбался и протягивал ей три ярко алых цветка, внутри которых как будто бы горел огонь, с длинными лепестками и золотой сердцевиной. Очень красивые и со странным ароматом, который дразнил чувства и рождал что-то похожее на эйфорию.
– Это кровецвет, – пояснил Адам. – Растёт на вьюнах. Он такой яркий, чтобы приманивать шершней и ос. Мне удалось сорвать три штучки там, у цистерн. Для тебя.
Ворона готова была провалиться сквозь землю. Сердце готово было проломить грудную клетку. Щёки так и вспыхнули.
– Спасибо, – она приняла цветы. – Какие красивые! А, ведь, это же я тебя обидела! И я должна просить у тебя прощения. Повела себя как бешеная сука…
– Никогда так про себя не говори! – сурово оборвал её Адам. – Я всё знаю…
Теперь он покраснел и сглотнул.
– Я даже папе ничего не рассказывал, – сказал он. Ворона заметила, как он нервно перебирает пальцами шерсть лютоволка, сжимает и разжимает кулаки. Нервничает. – Я не знаю, что это…но… я не знаю, как сказать… Мне очень радостно, когда ты рядом. И мне хочется, чтобы ты никуда не уходила… Мне хочется…чтобы ты всегда была рядом…мне лучше всего с тобой… Нет, я очень люблю всех…и папу, и всех, но…
У Вороны голова пошла кругом. Так! Что делать?! Что сказать?! Почему в башку словно вату набили, а язык будто отсох?!
– Аня, ты очень красивая…
Едва слышно проговорил он. И добавил:
– И я бы хотел, чтобы ты всегда была рядом…
Ворона проглотила подкативший к горлу ком. Было и очень тяжело, тесно в груди, и, одновременно, так радостно, что, как будто бы и мир вокруг посветлел.
Про себя она подумала:
“Интересно, кем мне теперь ему быть, невестой, сестрой, или мамой?”
И тут же похолодела. Эту мысль он точно услышал!
Адам вскинул голову, встретился с ней глазами. И заливисто захохотал.
Смеялся он так заразительно, что засмеялась и Ворона.
Когда они доехали до Поселения, и отпустили лютоволков, Адам внимательно посмотрел на Ворону, и сказал:
– Аня, я не шутил.
Он несмело поднял руку и, будто стесняясь неосторожным движением как-то повредить ей, осторожно коснулся прядки её светлых волос, выбивающихся из короткой косы, ниспадающей ей на плечо.
Ворона бережно взяла его руку в ладони, посмотрела ему в глаза и улыбнулась так нежно, как только могла:
– Я знаю.
То, что дома неладно они поняли почти сразу.
У дома Егора Матвеевича собралась толпа селян. Они плотным кольцом окружали крыльцо. Старики, женщины, маленькие дети. Перед ними, прикрывая их собой, стояли немногочисленные вооружённые мужчины.
Ворона и Адам протиснулись к редкому “оцеплению” и, наконец, смогли рассмотреть, что происходит.
Егор Матвеевич стоял перед группой из пяти вооружённых до зубов человек. Все они были в защитных костюмах и бронежилетах с подсумками. А, видимо, старший из них, был облачён в подобие экзоскелета, обшитого листами брони, точь-в-точь, как рыцарские латы. Все они были вооружены автоматами. А старший – ручным пулемётом. Ворона не могла рассмотреть его лица из-за стального воротника, даже при всём при том, что забрало его шлема было откинуто. У его подчинённых, – обветренные, худые и злые лица с растрескавшимися губами.
Люди Пастыря? Но что им тут надо?
– Я повторяю, – спокойно, звеня металлом в голосе, сказал Егор Матвеевич, нисколько не смущаясь перед вооружёнными до зубов людьми, – никакой ведьмы у нас нет.
– Кончай гнать, старик, – грубо ответил “рыцарь”, – Пудри мозги кому хочешь, но не мне. Я знаю, что она здесь. Ведьма должна быть уничтожена – приказ Пастыря.
– Здесь командует не он. И ведьмы у нас нет.
– Ты не понял, уважаемый? Кончай дурить, и гони девку по-хорошему. Тварь прокляла Пастыря и нас всех. Она должна сдохнуть, чтобы проклятие пало. Не отдашь добром, – он погладил пулемёт, – заберём силой, и твоё грозное войско из полутора землекопов тебе не поможет.
– Так, может, потрудитесь объяснить, в чём дело?
– Не перед тобой мне отчитываться!
Ворона инстинктивно потянулась к “Калашу”, скрипнув от ярости зубами.
Адам мягко положил ей руку на плечо – не лезь, мол, – а сам крикнул, выходя навстречу незваным гостям:
– Слышь, Крысобой, ты старшим-то не груби!
Люди Пастыря обернулись на его голос. Ворона увидела в глазах автоматчиков нескрываемое презрение. Но, что-то в них было и ещё…неужели, страх?
– Ого, кто тут у нас? Недочеловек, недомутант? Аномалия, ошибка природы? – презрительно бросил один из автоматчиков.
Адам не удостоил его ответа. Лишь посмотрел на него. Тот замолчал. Изменился в лице, и попятился.
– Эй! Колдовать решил, урод?!
Автоматчики вскинули оружие. Лязгнули затворы.
Ворона не выдержала, шагнула вперёд, оттолкнув худого подростка, перехватила автомат и так же передёрнула затвор. Вот, только троньте его, скоты!
Адам не шелохнулся. Лишь обвёл автоматчиков взглядом. И взрослые, здоровые мужики, как-то странно сникли и потупились, словно провинившиеся дети.
Затем, он посмотрел на “рыцаря”:
– О девочке сбежавшей беспокоишься, – его голос звучал странно, будто бы шёл откуда-то из глубины, проникал в самое сердце, пронзал душу. – А о своей Ягодке не подумал? То, что она сорванец похлеще мальчишки! Снова сбежала от бабушки, да и заплутала в лесу! Но не спеши хоронить живую, Крысобой! Жива твоя дочка! Если пойдёшь логом, то там её и подберёшь. Поторопись только, пока мантикоры, или шершни до неё не добрались! Ступай!
“Рыцарь” огляделся. Вид у него был явно встревоженный и озадаченный.
– Да брешет урод! – процедил сквозь зубы один из автоматчиков. Но не очень уверенно.
Судя по выражению лиц Крысобоя и остальных, Адам попал в самое яблочко.
– Заткнись, Сокол! – автоматчик с пониманием посмотрел на “рыцаря”. – Так чего, старшой?! Идём?
– С тобой мы, – ответил другой.
Остальные неуверенно, но одобрительно зашептались.
– За мной! – хрипло проговорил “рыцарь”. И бросил, через плечо: – Повезло тебе на этот раз, Матвеич. Сына благодари.
Когда автоматчики скрылись в дымке, Адам, вдруг, ссутулился, осел на землю, обхватив голову.
– Адамка! – Ворона подбежала к нему первая. Бережно взяла его за подбородок. Из носа парня хлестала кровь. Но больше её потрясли глаза – потухший, полный страдания взгляд. Особенно страшно выглядели белки – красные от взбухших сосудов.
– Давай, сынок, пошли домой, отдохнёшь, – Егор Матвеевич бережно поднял парня на ноги.
– Аня…. – одними губами пролепетал Адам.
– Никуда я от тебя не уйду, я обещала!
Ворона вопросительно и с отчаянной мольбой посмотрела на Егора Матвеевича.
Тот, не раздумывая, кивнул.
7
Из высокого здания храма доносилось стройное пение. Высокие женские голоса сплетались с мужскими. Временами, они затихали, и тогда было слышно, как нараспев что-то говорит священник. В каких-то местах его напевная речь переходила в пение, сплетающееся со вступавшим хором, его плавными переливами, иногда медленными, размеренными, будто восход солнца, а иногда, быстрыми, словно ручей.
Ворона почти не слышала слов, не понимала их. Но сама мелодия, которой следовал хор, переплетение голосов, всё это рождало в душе странное ощущение уюта и…спокойствия.
Когда-то давно, у неё и Сан Петровича зашёл разговор о старых временах, который плавно перетёк в разговоры о жизни и…о Боге. Сан Петрович говорил, что ему теперь трудно назвать себя верующим человеком. Говорил, что когда-то верил, но после Великой Скорби… После того, что он навидался, что он перечувствовал, ему уже было трудно верить. Потому что он искренне не понимал, как Всеблагой и Всемилосердный Создатель мог допустить, чтобы люди обезумели настолько. Чтобы сжигали в прах целые города и страны. Чтобы гибли, горели заживо, корчились в муках и умирали миллионы людей…невинные дети…
Нет, говорил он, что-то в этом мире пошло совсем не так, что-то исказилось, разболталось. Всё, во что он верил, оказалось лишь сплошной выдумкой и сказкой, чтобы хоть как-то прикрыться от неприглядной реальности, и того зверья, что до поры, ждало и лишь щерилось истекающими голодной слюной клыками из самых тёмных глубин человеческих душ. Великая Скорбь сорвала покров человечности и цивилизованности с этих зверей, а они, почуяв кровь и смерть, совсем обезумели. И не остановились пока не сожрали сами себя. Это их чудовищный голод породил Последнюю Войну, уничтожившую их же собственных родителей и носителей.
Ворона помнила как менялось лицо, как начинал дрожать голос её сурового и всегда уверенного в себе отчима. Казалось, что, ещё немного, и этот кряжистый, могучий человек, ссутулится под бременем увиденного и перечувствованного, переломится, заплачет, как малое дитя, бессильное что-либо изменить. Потому что, тогда Вороне тоже очень хотелось плакать. Но ни у неё, ни у него слёз больше не осталось. Всё. Высохли. Выжгло их. Тогда, она подходила к отчиму и обнимала, клала голову на могучее плечо, будто хоть как-то желая укрыть, согреть, показать, что он не один. А отчим укрывал своей широкой, грубой ладонью её маленькую девчачью ладошку.
Но, несмотря на это, Вороне всегда казалось, что не может всё закончиться вот так! Прав был Адамка, сковырнувший скорлупу цинизма и озлобленности… Не для этого человек карабкался вверх, к свету знания и процветания, сквозь тернии к вершинам, не для этого создавал произведения искусства, самоотверженно трудился, чтобы потом, вот так, перечеркнуть всё в порыве сумасшествия из-за жажды власти, жажды быть всегда единственно правым, жажды богатства…
И, вот, похоже, что она вполне могла оказаться правой. Точнее, ей хотелось так думать. А уж после встречи с Адамкой, с людьми этого странного и удивительного Поселения, будто бы выпавшего из чудовищно-привычного изуродованного мира, с людьми живущими тут, живущими по принципу взаимопонимания, взаимовыручки, сопереживания, труда на общее благо в едином коллективе, она всё больше укреплялась в своей правоте. Адам был прав тогда…
Единственное, что после случая с людьми Пастыря, в её сердце закрался склизкий, холодный червячок тревоги. Сан Петрович всегда учил её не поддаваться ложным надеждам, чтобы лишний раз не раниться об их осколки. Ворона пыталась отбросить детские иллюзии и подумать, могло ли это утопическое миниатюрное сообщество выстоять посреди выжженных ядерных пустошей, отравленной природы, мутировавших лесов и городов-призраков? В мире, разрушенном до основания? Эдакий райский оазис посреди адских пустынь? Уж самой себе-то врать не стоит, хотя, этого всегда очень хочется. Рано или поздно, этот крохотный, хрупкий островок был бы смыт волнами чудовищ, или других людей, озлобленных бедами и лишениями. И появление людей Пастыря, похоже, было началом конца.
А, в глубине души, продолжал упрямо тлеть уголёк почти угасшей надежды.
И колоколом в ушах отдавались слова Адама:
– Я – Сын Земли. Я здесь, чтобы помочь. Мир не умер…просто, он очень болеет…
Тем временем, пение стихло. Ещё мгновение, и из Храма начали выходить люди. Ворона провожала людей взглядами. Те, кто встречался с ней глазами, улыбались ей, а она улыбалась в ответ.
– Почему не зашла? Раз ты тут…
Ворона оглянулась. Рядом присел Егор Матвеевич. Глаза лучились теплом. На губах под усами, играла лёгкая улыбка.
Ворона пожала плечами:
– Да как-то неудобно было.
– Да чего "неудобно", встала бы в притворе, если не хотела лишний раз к себе внимания привлекать.
– Мне кажется, это было бы лицемерием с моей стороны. Я так не хочу… Возможно, когда-нибудь…
Егор Матвеевич понимающе кивнул.
– Ну, раз так, то и нечего себя неволить… Потом сама разберёшься.
Они помолчали. Ворона не знала, что отвечать. Просто, сама не знала, что она чувствовала.
– Ты, ведь, меня искала? – продолжал Егор Матвеевич. – Что тебя беспокоит? Те люди, что приходили?
Ворона кивнула:
– И они вернутся, – мрачно проговорила она.
– Знаю, – в тон ей ответил начальник Поселения. – И уже принял меры.
– Вы думаете всё, что Вы сделали…этого хватит? – Ворона поняла, что выразилась грубее, чем хотела, и тут же поправилась: – Поймите, Егор Матвеевич, я не сомневаюсь в Вас и Вашем авторитете, просто…мне…
– Страшно? – подсказал мужчина.
Ворона на мгновение замялась, и, затем, честно утвердительно кивнула.
– Ваше Поселение стало для меня домом, – призналась она. – И я не хочу его потерять.
Егор Матвеевич задумчиво замолчал. Затем, встал и сказал:
– Чаю хочешь?
Ворона удивлённо посмотрела на него, на автомате кивнула.
– Тогда, пойдём со мной.
По дороге он спросил про Адама.
– Спит он, – Ворона усмехнулась. – В обнимку с Ракетой. Ракета умеет усыплять. Особенно, когда "моторчик" свой включит. Я так быстро под его мурлыканье засыпала.
– Да, зверики его любят, – по-отцовски улыбнулся Егор Матвеевич. – Да и он их тоже. Именно он нас и научил, что с "чудовищами" можно договориться и даже сосуществовать с ними. Как когда-то давно люди приручили волков, диких котов, быков и коней, так и мы сейчас.
– Откуда он такой взялся? – невольно улыбнулась Ворона.
– А кто его знает? – пожал плечами начальник. – Я лет на десять моложе был, когда ещё сам в разведку ходил, и нашёл его в лесу. Удивился ещё тогда. Удивился, откуда мальчишка в такой глуши. В чем мать родила, в волосах ветки да мох. Помню, как посмотрел он на меня, так у меня все в груди перевернулось. И плевать мне стало, как он выжил здесь в лесу, откуда он, да что он. Решил я, что теперь он будет мой. И воспитаю я его как своего. Тем более, что во время Великой Скорби у меня жена и двое сыновей погибли.
Он помолчал, а потом добавил:
– Спустя какое-то время, я узнал, что он радиацию рассеивает, одним прикосновением заразу устраняет. Лечить может. Мысли читает и может на расстоянии предметы перемещать. Помню, как у меня челюсть отвисла, когда я увидел, как в его руках зазеленел и расцвел мертвый цветок. А как он потом мутантов приручал, меня уже не удивляло. Не простой это человек, Аня. Да, может, и не человек вовсе. Но то, что он – единственная надежда человечества на выживание, это совершенно точно.
– Сам он себя считает человеком, – заметила Ворона. – Так ли он неправ?
– Да тут и спорить никто не будет! – согласился Егор Матвеевич. – В чём-то он даже больше человек, чем мы все вместе взятые. Помню, пробовал у него спросить, кто он и откуда, он улыбнулся и сказал, я здесь, чтобы помочь. И, знаешь, поверил я ему.
"И я тоже", – подумала про себя Ворона.
– Знаешь, многие говорят, что причиной Великой Скорби стало то, что люди обособились, ударившись кто в религию, кто в иные высокие идеи ослепли, оглохли. Каждый себя считал Избранным Народом, а на других смотрел как на досадное препятствие к прогрессу и процветанию. Однако, это не так. Я считаю, что, напротив, Великая Скорбь случилась именно потому, что люди забыли о чём-то более высоком, чем просто прибыль и сверхприбыль, из-за того, что утратили связь с самими собой, подменили вечные истины чем-то другим, непонятным, странным, а то и чудовищным. Связано ли это с несовершенством самого человека? Возможно. Значит ли это, что это несовершенство нельзя преодолеть? Тоже возможно. Но это не значит, что мы должны идти на поводу у своей тёмной стороны и потакать ей. Время от времени нужно напоминать самому себе о том, кто в доме хозяин. После встречи с… да, теперь я могу называть его сыном, я понял, что еще не все потеряно. Что человечество не брошено и не оставлено на произвол судьбы. И мне кажется, что такие как Адам посланы нам не просто для того, чтобы помочь нам. А ещё, для того, чтобы показать нам, кем мы можем быть, к чему стоит стремиться. Это всем нам даёт и надежду, и силы, чтобы жить дальше и мечтать о завтрашнем дне.
– Считаете, что он не один такой, – поинтересовалась Ворона.
– Надеюсь, что нет.
Некоторое время они шли в молчании.
Затем только, Ворона решилась спросить:
– Как думаете, когда придут люди Пастыря?
Егор Матвеевич слегка склонил набок голову.
– Возможно уже сегодня ночью. А, может, пока не посмеют. Они знают про Адамку. Ненавидят его лютой ненавистью, и при этом, боятся. Для них он просто опасная разновидность мутантов, от которых надо избавляться. В любом случае, дозоры я усилил.
– А не может он воздействовать на их сознание так, чтобы помочь им разобраться, что к чему? – поинтересовалась Ворона.
– Адам говорит, что в них очень много страха и злости, – ответил Егор Матвеевич. – Их сознанием владеет Пастырь. Когда-то он помог этим людям выжить. Дал смысл жизни, вдохнул волю к борьбе за выживание. Он объявил себя живым богом, а люди ему поверили. Ведь он спас их. Он помог им, когда они больше всего в этом нуждались. Конечно, они верят больше ему, чем кому-либо ещё.
