Василий Гонзалес
Птица Фейга
Еще много всяких мелочей, за которыми явственно угадывался товарищ Лыч из районного КГБ. Если бы я относился ко всему этому чуть серьезней, принимал бы ближе к сердцу, то, наверное, жизнь моя была бы очень тяжелой, и товарищ Лыч торжествовал бы. Но я воспринимал все его потуги, как цирк уродцев: не смешно, местами жалко персонажей, а меня не касается. Но иногда становилось не по себе, иногда я чувствовал себя, как зверь, которого окружили, обложили и сейчас непременно пристрелят. Периоды страха были короткие и не сильно отравляли жизнь.
________________
– Слушай, дружище Купидон, это, конечно, не мое дело, но ты знаешь: я никогда не болтаю за спиной и всегда говорю прямо и правду. – Афина сняла солнцезащитные очки и, повернув голову, посмотрела на лежащего рядом Купидона. – Тут болтают всякую ерунду про тот твой выстрел. В птицу, помнишь? Еще эти недоноски из управления порядка пытались по этому поводу от тебя объяснений требовать, помнишь?
Купидон и Афина возлежали в шезлонгах обнаженными. Ножки их роскошных шезлонгов утопали в белом песке, у ног богов покорно плескался синий океан, в лазурном небе не было ни облака, ласковое солнце грело, но не жгло. На песке их пляжа не было ни одного следа, кроме длинных плавных следов ветра. Возле шезлонга Афины лежала ее невесомая туника, а возле шезлонга Купидона, помимо остальной одежды, горой лежал его тяжелый кожаный плащ, рядом – тот самый страшный лук и колчан с длинными черными стрелами. В руках боги держали массивные прозрачные кубки с амброзией. Амброзия светилась чистым синим светом, и, если внимательно присмотреться, можно было увидеть синеватое холодное пламя, колебавшееся над кубками.
– Помню. – равнодушно ответил Купидон, не открывая глаз. – И что за ерунду болтают? Если говорят, что я не попал, можешь не продолжать: мне неинтересно.
– В том, что ты попал, никто не сомневается. Тут дело в другом. Она ведь птица, верно?
– Ну да, это было очевидно. Да мне какая разница? – Купидон открыл глаза и нахмурился. – В тот момент она была человеком, на остальное мне плевать.
– Говорят, что она – Гарпия. Аэллопа. Помнишь такую тварь?
– Что?! Аэллопа? – Купидон рассмеялся. – Афина, перестань! Вот уж не думал, что ты можешь всерьез воспринимать подобную чушь. Про Аэллопу не было слышно уже несколько тысяч лет, с тех пор, как я убил ее сестричек.
– Да, знатная была битва… – мечтательно протянула Афина. – Тебе досталось тогда от них.
– Верно… Все шрамы на мне – это следы битвы с гарпиями. Они самые могущественные и мерзкие твари, из всех которых я знаю в этой вселенной. И это была единственная битва, в которой я не победил.
– Как это ты не победил? Двоих ты убил, третья сбежала. Полная победа, по-моему.
– Тебя ли я слышу, богиня войны? С каких это пор такой исход стал считаться победой? Победа – это полное уничтожение противника, и никак иначе. Если ты позволил врагу бежать – ты проиграл, враг оказался хитрее и быстрее тебя. И ты это лучше меня знаешь. Размякли вы тут все с этими новыми порядками, – Купидон неодобрительно покачал головой. – Болтаете ерунду всякую, сплетничаете, совсем измельчали. Это не Аэллопа. Глупости. Я бы в нее не попал. Ее сестричек я убил каждую с одного выстрела, хоть они и потрепали меня изрядно. В Аэллопу же я стрелял два раза. Как ей удавалось увернуться, я и сейчас не понимаю. Та птица – не Аэллопа.
– Я люблю тебя за твою честность и прямоту, Купидон. – сказала Афина. – Ты бы действительно в нее не попал. Если бы она сама не захотела этого. Но та птица – Аэллопа. Ты знаешь, я умею видеть сущность любого существа. Так вот, я видела ее. Это – Аэллопа. – Афина нарочито медленно отпила из кубка.
– Продолжай. – Тихо, но нетерпеливо проговорил Купидон.
– Конечно, продолжу, дружище Эрот. Мне тоже не удалось понять, как ей удалось два раза увернуться от твоих стрел, но полагаю, ты вскоре сам сможешь у нее это спросить. Скоро ее человеческая оболочка умрет, и она окажется здесь. Без всякой маскировки, и попыток спрятаться.
– Я убью ее. Но сначала на ее глазах убью ее любовничка.– глухо прорычал Купидон и сел в шезлонге. – Говори дальше, Афина.
– Ого, какой ты бываешь грозный! – рассмеялась богиня войны, – Я уже и забыла, как это бывает. Мы тут все действительно размякли, ты прав. Размякли настолько, что я сейчас прошу тебя не пытаться убить Аэллопу.
– Что? Тебя ли я слышу, Афина? – взревел Купидон. – Ты же прекрасно знаешь, почему мы бились тогда. И тебя это тоже касается. Неужели ты забыла?
– Не забыла, успокойся. Но все действительно сильно изменилось, мой друг. У меня больше нет обиды на гарпий. И я тебя прошу не пытаться убивать Аэллопу. Потому что в этот раз ты сможешь ее убить, и это будет неправильно. Она не будет уворачиваться. Аэллопа хочет, и я прошу, и Афродита просит…
– И Афродита… – обреченно повторил Купидон.
– Да, и Афродита. Мы просим, чтобы ты выстрелил ей в сердце. Здесь.
Купидон снова улегся, медленно отпил из кубка. Затем он долго молчал и смотрел туда, где лазурное небо соприкасается с синим океаном. Афина не торопила его. Она понимала, насколько сложное решение должен был принять ее друг. Он был настоящий воин, старой школы. Для него враг и через миллион лет враг. А гарпии тогда заслужили смерти.
– Мне нужны детали. – наконец спокойно сказал Купидон. – Рассказывай все.
– Хорошо, слушай. – ответила Афина. – После той знаменитой битвы Аэллопа сбежала к своему дальнему родственнику – Кетцалькоатлю. Да, да… Согласна с тобой: такая же неприятная пернатая тварь. Но уж если он кого спрячет, то найти невозможно. Ты пытался, даже убить его грозился. Бесполезно. Прятал он Аэллопу тысячи лет, где-то у себя во мраке. Уж не знаю, каково ей там было, да еще так долго, только видимо, несладко, поскольку лет триста назад она тихонько вернулась. Решила прятаться очень интересным способом: рождалась на Земле женщиной, проживала там жизнь, умирала, затем почти без перерыва снова рождалась, снова умирала и так до последнего раза. И найти ты ее не мог даже случайно, и веселей ей было жить человеческие жизни, чем тосковать у Кетцалькоатля во мраке.
– Хм… Забавно. – Хмыкнул Купидон.
– Да, сейчас многие так развлекаются. Там веселей стало. Твой друг Один совсем в виртуальный мир переселился: там войны, битвы, его стихия. И возвращаться не собирается. Его Валькирии и почти вся Вальхалла там же. Ты многого не знаешь, живешь в своем времени, у тебя тысяча выстрелов в минуту, не видишь ничего, только стреляешь.
– Давай дальше про Аэллопу, – нетерпеливо отмахнулся Купидон.
– А Аэллопа вошла во вкус, – продолжила Афина, – ей так понравилось быть человеком, что она решила попробовать все человеческое – слава, богатство, боль, отчаяние и прочие радости жизни – и преуспела, разумеется. В том числе для усиления эффекта ей нужно было и самое важное – любовь. Вот тут-то и появился ты со своими стрелами. Ты увидел, что она птица, но даже не предположил, кто перед тобой. Она подставила сердце и – вуаля! – теперь она влюблена по уши в одного приятного молодого человека, наслаждается всеми прелестями любви. Демоны там что-то пытаются портить по долгу службы, но что может даже миллион демонов против этого существа…
– Если бы я понял, кто передо мной, я стрелял бы в голову. Ей и всем, кто с ней рядом. – Прорычал Купидон.
– Да, ты прав, она рисковала. Но риск был минимальный: у тебя же времени нет разбираться, стрельнул и полетел дальше. Теперь, мой друг, слушай внимательно. Произошло что-то необъяснимое, я не понимаю, как такое может быть. Спрашивала у наших самых умных, они разводят руками. Говорят, что гарпии слишком древние и все может быть, это какая-то древняя магия. Одним словом, Аэллопа больше не гарпия. И я это видела. Она переродилась, гарпии в этом новом существе не осталось.
– И кто же она теперь?
– Не знаю. – Афина задумчиво покачала головой. – Очевидно, что она осталась бессмертной и могущественной, и, похоже, стала более могущественной, чем была, но сущность ее изменилась почти полностью. Я не знаю таких существ. Что-то птичье в ней осталось, но все остальное я не узнаю. Даже ее истинное имя изменилось, а ты же знаешь, я вижу и имена. Ее теперь зовут не Аэллопа. Возможно, она первый представитель нового поколения богов. Не знаю… Она хочет любить и здесь. Выстрели ей в сердце. Я прошу, и Афродита просит.
– Кого она хочет любить? – спросил Купидон.
– Того самого симпатичного парня, в которого влюблена сейчас. Мы просим тебя выстрелить им в сердце, когда они оба появятся здесь. Она хочет любить и здесь, и это не может быть плохо. Афродита полагает, что это начало нового мира. – Афина нахмурилась и тихо продолжила. – Закисли мы здесь, ты прав, гнием заживо. Нужны перемены. Иначе… – и Афина умолкла.
Купидон тоже молчал. Афина просила почти невозможного. Если бы к ее просьбе не присоединилась Афродита, он бы не стал и слушать, убил бы поганую тварь, и дело с концом. Чтобы исполнить просьбу любимых им богинь, он должен по сути перестать быть собой – жестким бескомпромиссным воином, и… Простить… Купидон привык все делать честно, от души, и ему придется не просто не убивать Аэллопу, а простить ее. Он никогда раньше никого не прощал. Для этого ему нужно будет стать кем-то другим. Мы должны меняться, это правда.
– Я подумаю. – сказал Купидон.
– Подумай, мой дорогой друг. У тебя на раздумья есть еще немного времени, пока сюда явится тот юноша. Я верю в твое благоразумие. Мы должны измениться, Купидон, иначе нам не будет места в мире. – Афина встала, потянулась своим сильным юным телом и вскричала: – А сейчас пошли купаться!
Боги прыгнули в воду, обернулись в двух огромных черных дельфинов и понеслись к горизонту, то весело выпрыгивая из воды, то погружаясь в темные прохладные глубины океана.
________________
Это был год счастья. Мы любили друг друга, доверяли друг другу, старались проводить вместе как можно больше времени. Мы говорили обо всем, у нас не было запретных тем; мы молчали вместе, и молчание не было тягостным. Я бывал у нее в гостях, общался с ее родителями и бабушкой; она бывала у нас, ее очень любили мои родные, мать и вовсе души в ней не чаяла. Мы вместе ходили в гости, ездили на концерты, выезжали на пикники, много гуляли, говорили и молчали обо всем. Катя открыла для меня классическую музыку, много рассказывала о ней, научила слушать и понимать. Благодаря ей я всей душой полюбил оперу, мы по возможности ездили на электричке в Минск в театр, и время, проведенное в зрительном зале, было для меня временем погружения в волшебство. Уж не знаю, дал ли я ей хотя бы десятую часть того, что она дала мне, но нам вместе было неизменно интересно.
Летом я сдал выпускные экзамены в школе. На удивление, оценки были достаточно высоки, несмотря на то, что ко мне действительно относились с пристрастием. Затем я сдал вступительные экзамены в университет. Надежды, что меня зачислят, практически не было: ведь я не был комсомольцем, и товарищ Лыч наверняка помнил обо мне и позаботился о том, чтобы меня не принял ни один ВУЗ. Катя ездила со мной и подавать документы, и на экзамены, и проверять списки зачисленных. Если бы не ее поддержка и настойчивость, я бы даже не стал тратить время. Вступительные экзамены я сдал на отлично, в этом не было ничего удивительного для меня. Меня зачислили на дневное отделение, а вот это было просто невероятно. Я несколько минут молча смотрел на свою фамилию в списке зачисленных и не верил, думал, что это наверняка ошибка. Но машина КГБ, ломающая судьбы, где-то дала сбой. Мне казалось, что это Катина твердость и настойчивость заставила буксовать эту неумолимую машину. Меня зачислили.
Мои родители устроили по этому поводу настоящий пир, пригласили на пир и Катиных родителей. Главным героем торжества была Катя, ее благодарили, за нее поднимали тосты, моя мать плакала.
