Василий Гонзалес
Птица Фейга
– Привет! – она широко улыбалась, – Хорошо, что ты пришел.
– Ты очень п-похожа на п-п-птицу, – выговорил я. Я совершенно забыл подготовленный текст.
– Хммм… Как странно. Это, наверное, потому, что у меня длинный нос, да? Или потому, что я картавлю, как ворона? – Катя весело засмеялась. – Но заметь, тем не менее, нос у меня тонкий, и профиль мой очень аристократичный, смотри! – И Катя повернулась ко мне щекой, вздернув подбородок. Глядя на Катин профиль, я вспомнил книжную картинку, на которой была изображена грузинская царица. Только у царицы волосы были убраны под какой-то головной убор, а Катина прическа представляла собой большущую копну кудрявых темных, почти черных, со странным медным отливом, волос. – Похожа я на римскую статую? – Она снова весело рассмеялась и я, заразившись ее весельем, рассмеялся вместе с ней. – А ты, как я заметила, не очень любишь здороваться?
– Ой, п-п-прости, – ответил я. – Ты так стремительно подбежала, что я н-н-немного растерялся. Здравствуй, Катя! – удивительно, хотя и сердце мое выбивало барабанную дробь от волнения, я почти не заикался.
Она сидела совсем близко ко мне, и я чувствовал тепло ее разогретого тренированного тела. Ее высокие скулы были румяны, яркие карие глаза смеялись.
– Ну, здравствуй, Алексей! – Катя положила руку мне на плечо. Мне снова на мгновение привиделось, что Катя – огромная птица, сильная, жаркая, укрыла меня своим крылом. – Давай-ка переставай стесняться, снимай куртку, посиди, посмотри, как мы танцуем. А вдруг тебе понравится? Хорошо? А после занятий и поговорим.
– Хорошо, – ответил я. Катя убежала, снова заиграла музыка.
Конечно же, ни на какие танцы я не смотрел. Я смотрел только на Катю. Катя была высокая, гибкая, очень пластичная девушка. Пластика ее тоже напоминала пластику большой птицы, но не угловатого аиста, а изящной цапли. Стан ее был тонок и гибок, движения сильного тела были плавны и лаконичны, взмахи рук напоминали взмахи крыльев. Чуть великоватая грудь совсем не портила ее, напротив, придавала образу женственности. В копне ее кудрявых волос жил ветер… Иногда мне казалось, что она расправляет несуществующие крылья и летает по залу. «Совершенно невозможное существо… Инопланетянка…» – думал я. В те полчаса, пока я наблюдал за инопланетянкой, я погиб окончательно. Я не мог не влюбиться. Но теперь уж я влюбился не в придуманный образ, а в совершенно настоящую, хотя и совсем невероятную, Катю.
Снова поднялся ветер, но теперь уже не такой сильный, как в первый раз. Катя подлетела ко мне и, не складывая крыльев, сказала:
– Подожди меня на улице минут десять, я переоденусь, хорошо? – Не дожидаясь ответа, мощно взмахнула крыльями, обдала меня разогретым воздухом, поднялась почти под потолок, сделала круг, на лету попрощалась с каждым из танцоров, и исчезла, скрылась в двери на другом конце зала.
Возле входа в дом культуры железнодорожников стоял фонарь. В его свете медленно двигались к земле крупные, похожие на клочья пуха, снежинки. Этот первый в этой зиме снегопад был очень сильный, густой, пока я сидел в танцевальном зале, он покрыл землю, деревья, дома, все вокруг толстым чистым покрывалом. Стало светло и очень тихо. Пока я ждал Катю, снег покрыл и меня.
– Ну ты что, совсем не шевелился? Отряхнись же! Я не хочу, чтобы меня провожал домой какой-то незнакомый снеговик. – Катя принялась отряхивать с меня снег. – Ой, – она вдруг остановилась, – Ты сейчас подумаешь, что я навязываюсь. Но ты ведь хотел мне предложить провести меня домой, верно? – Спросила Катя строго.
– К-конечно. М-можно я провожу тебя домой?
Катя засмеялась, взяла меня под руку, и мы пошли по чистому белому ковру. Снег глухо хрустел под ботинками, мы шли, крупные снежинки падали на нас, на дорогу, на дома, стирали наши следы и следы тех, кто прошел до нас. Я впервые в жизни шел с девушкой под руку, и не просто с девушкой, а с совершенно невообразимой, невозможной девушкой, с девушкой, в которую был ужасно влюблен. В тот момент я был счастлив.
Мы болтали о всякой всячине. Именно болтали, не подбирая слов, не боясь неловких пауз, не обходя неудобные темы. Выяснилось, что мы любим похожие книги, мы слушаем похожую музыку, в то время это было особенно важно. Это всегда важно для близких людей – иметь похожие вкусы, а тогда это было как индикатор «свой-чужой». Разница в музыкальных вкусах означала принадлежность не просто к разным группам, но к противоборствующим, зачастую воюющим группировкам. Мы оказались «своими». Оказалось, что и я, и Катя принадлежали к очень миролюбивой и терпимой группе любителей хорошей музыки вне зависимости от названий. Также оказалось, что Катя, как и я, много читала, и мы прочли множество одинаковых книг. Я почти не заикался. Я старался идти помедленнее, чтобы растянуть беседу, но мы все же пришли к тому самому подъезду, возле которого простились прошлый раз.
– Мы пришли. – Сказала Катя. – А о главном-то я тебя и не спросила. Как тебе понравились наши танцы?
– Не знаю, – ответил я. – Я, если честно, почти все время смотрел на тебя. Ну… Музыка играла красивая, наверное, и танцевали вы красиво.
– Конечно, красиво! – снова рассмеялась Катя. – Так ты хочешь учиться танцевать? У нас, ты, наверное, заметил, катастрофически не хватает парней.
– Не знаю, Катя, – снова ответил я. – Если бы это был единственный способ видеть тебя, тогда, конечно, я готов был бы танцевать всю жизнь. – Это признание далось мне страшно тяжело. До сих пор не понимаю, как мне удалось его выговорить и не запнуться. Это было равносильно прыжку с сотого этажа. Сердце мое застучало, дыхание перехватило. С мыслью, что, мол, все равно погибать, семь бед – один ответ, я бросился грудью на амбразуру вражеского дота: – Катя, а когда я тебя увижу следующий раз?
– Ну так приходи, два рубля в месяц стоят у меня занятия, два раза в неделю – среда и пятница, совсем недорого.
– А без танцев никак нельзя?
– Понимаешь, Леша… – Катя отвела глаза, нахмурилась, – Времени у меня совсем нет. Так что ты приходи, научишься красиво танцевать. Два рубля – недорого, правда. И мне поможешь, мне деньги очень нужны.
– Погоди… Танцы танцами, а п-просто встретиться мы можем? В парке, например… П-поговорить, погулять. На д-дискотеку, например, ты ведь пошла з-зачем-то… – Настаивал я.
– На дискотеку я пошла затем, чтобы набрать людей на курсы. Я не думала, что там так… Одним словом, ладно. Мне пора. Надумаешь – приходи. – Катя повернулась, чтобы уйти.
– Погоди, так тебе просто два рубля в месяц нужно? И я тебя провожал, и мы разговаривали, и ты смеялась, и… Вот это все за два рубля???
– Не смей оскорблять меня. – Тихо, раздельно, глядя мне прямо в глаза своими карими, теперь страшными злыми глазами, проговорила Катя. – Ты ничего не знаешь. И объяснять я тебе ничего не буду. Моралист нашелся. Придешь – выгоню. – Сильнейший порыв ветра едва не сбил меня с ног. Катя мощно взмахнула крыльями, блеснула злыми глазами и исчезла в снежном вихре.
За те пятнадцать минут, пока я шел домой, моя восторженная влюбленность естественным для шестнадцатилетнего подростка образом превратилась в холодную ненависть. За этот короткий промежуток времени мной были пройдены многие стадии: недоумения, досады, отчаяния, разочарования во всем человечестве, жгучей жажды мести и, наверное, еще множество стадий. Закончилось холодной ненавистью. И ненависть эта была направлена не только и не столько на подлую вероломную Катю. Я ненавидел всех представительниц женского пола всех живых существ. Я вспомнил самок богомола, пожиравших голову своих возлюбленных после акта любви. Более того, я с большим подозрением относился к предметам и явлениям, обозначавшимся существительными женского рода. Например, я спокойно, даже благосклонно относился к снегу, мы были с ним одной крови, но с опаской относился к зиме, она была женского, а значит, недостойного доверия, пола. Странным образом моя холодная ненависть к женскому полу не распространялась на мою мать. Когда я пришел домой, она, лишь взглянув на меня, сделала вывод: бедный ребенок. И не расплакался я у нее в объятьях только потому, что хотел показать, что я не ребенок.
Следующую неделю я прожил почти комфортно. Потрясение, конечно, было чудовищным, мир перевернулся, основы пошатнулись и все такое. Но постепенно мне даже стала нравиться моя позиция: я ведь теперь понимал сущность, подлую сущность женственности. Я обладал сакральным знанием, которое позволяло мне свысока смотреть на одноклассниц, преподавательниц, продавщиц, уборщиц, дикторш в телевизоре, актрис и других представительниц вероломного пола. Я был осведомлен, а следовательно, я был вооружен, защищен, неуязвим для их оружия. Я, естественно, никому не рассказал об истории, случившейся между мной и Катей, друзьям сказал что-то неопределенное, отмахнулся, они и не стали расспрашивать подробности. Вооруженный сакральным знанием, я снисходительно слушал рассуждения ровесников о девушках, теперь уж свысока смотрел на ровесниц, и, наверное, выглядел очень глупо и загадочно. Оставаясь же в одиночестве, я вспоминал Катю, и мне порой становилось до того горько, что я беззвучно выл от отчаяния, как будто я любил ее всю жизнь, а она умерла. И чем подробней были мои воспоминания, тем горше мне было. Я не мог читать, пробегал глазами по строчкам, не понимая текста, бесконечно прокручивал в голове сказанные в тот вечер слова, вызывал сжимающие грудь образы, заново переживал ветер Катиных крыльев. Но такие моменты длились недолго, на них почти не было времени и сил, я очень много тренировался, работал в бассейне на износ, по две тренировки в день, при чем на вечерней доводил себя до изнеможения, едва хватало сил дойти домой. Родители ни о чем не спрашивали, мать только горько вздыхала, видя, как я почти засыпаю за ужином.
_______________
– Здравствуйте! Мы вас пригласили, чтобы задать один вопрос. Развеять, так сказать, сомнения. Это чрезвычайно важно для нас, а особенно важно для вас.
– Ну что ж, я надеюсь, что это действительно важно. – Гость хмуро оглядел присутствующих. – Не хочется думать, что я перся к вам на край вселенной из-за каких-нибудь бюрократических пустяков. Слушаю вас.
– Скажите, – воодушевился говоривший, – Ведь вы стреляли шестнадцатого ноября сего года?
– Я каждый день стреляю по тысяче раз. И что? – еще больше сдвинул густые брови гость.
– Вы стреляли в мужчину, человека №________, и в женщину, человека №____________. Верно?
– И что? – теперь уже с явной угрозой в голосе прорычал гость.
Говоривший оробел, втянул голову в плечи, посмотрел в поисках поддержки на своих коллег, коллеги отводили глаза, сами робели. Тогда говоривший собрался духом и выпалил:
– Вы уверены, что вы попали? – после этих слов говоривший еще больше сжался, зажмурился, как будто ожидая удара. Его коллеги тоже почти спрятались под стол. «Дурацкая была затея…» – прошептал кто-то. – «Нам конец».
Гость, разумеется, был в ярости. Он даже не сразу начал говорить. Лицо его потемнело, длинные волосы взметнулись, как от порыва ветра. Гневным горящим взором он окинул присутствующих, как будто выбирал жертву. Руны, выжженные на его тяжелом кожаном плаще, стали красными, как кровь. Казалось, сейчас он сорвет свой огромный древний страшный лук с могучего плеча, зарядит в него двенадцать страшных своих стрел, по одной на каждого из присутствующих, и… Дальше даже думать было страшно. Но внезапно буря стихла, молнии перестали свергать в глазах гостя, и он почти безразлично ответил:
– Да. Я уверен, что попал. Обоим пробил сердца навылет. С чем связан столь идиотский вопрос?
– Дело в том, – тоном приговоренного к смерти сказал председательствующий, – Что события развиваются не совсем в рамках нормы. Ваши жертвы ведут себя не совсем так, как обычно ведут себя жертвы ваших выстрелов. Насчет мужчины никаких сомнений нет. А вот женщина… Вы уверены, что пробили ей сердце навылет? Или, может быть, просто задели, царапнули?
