Вальтер Литвин
Да запылают костры!
– Мы служим одному государству, Тубал.
Его голос был едва слышен среди всеобщей паники. Тубал с раскрытым ртом глядел, как люди расталкивают друг друга в попытках сбежать, но поспешно взял себя в руки – его святая миссия стояла прежде всего.
«Пламя истины…»
– Я не служу царству лжи, – процедил Тубал.
«Глядите – вы все, кто смеялся надо мной».
Он схватился за рукоять револьвера, осязая ладонью гладкое дерево, и вырвал его из кобуры. И шагнул вперёд.
«Одна искра».
Рядом с истерзанным пулями автомобилем лежали практически в ряд истекающие кровью тела в серых мундирах. Мёртвый первосвященник раскинул руки в стороны и невидящими глазами поражённо смотрел в небо. От него исходил мерзкий запах старости и испражнений. Должно быть, иной смерти и не полагалось для тех, кто предал заветы Спасителя.
Тубал улыбнулся, чувствуя, как его ведёт божественное провидение. Казалось, он был рабом веры и высшим обвинителем в одном лике.
«Огонь будет судьёй».
Городу нужна кровь. Крови нужен огонь.
Несмотря на праведную злость, капитан ощущал странную благодарность к лжепророку. Да, Калех предал его доверие, разбил сердце и бросил наедине с болью, однако смог ли тот робкий и наивный жандарм стать освободителем без всего, что произошло? Вероятно, здесь также не обошлось без промысла Спасителя. В таком случае Тубал прочитает короткую молитву и за него.
Когда всё закончится…
Искупление!
Абрихель швырнул в него косым магическим потоком. Чёрно-голубые струи рассеялись в метре от него, столкнувшись с аурой Пустых.
Тубал перекатился в бок и укрылся за кузовом машины. Его охватил стыд: он, высший обвинитель, вынужден прятаться от проклятого миром колдуна. Верный слуга Спасителя боится, что его поразит посланное дивами заклятье. Но ведь иначе Артахшасса Тубал не сумеет исполнить Его волю!
Он выглянул из-за стального крыла и выстрелил дважды.
– Из этой паутины, – крикнул Абрихель, – ты не выберешься!
– Тогда я просто пристрелю тебя!
Тубал выскочил навстречу Абрихелю, рассчитывая застать того врасплох. Он не ожидал, что тот будет ждать его в винтовкой в руках. И отскочил, поскользнувшись и чуть не упав.
– Теперь я вижу, что с тобой не так, – засмеялся колдун. – Ты мечешься с одной дорожки на другую! И кому – подумай сам! – кому нужен такой подчинённый?
Тубал осторожно попятился, не сводя глаз с него. Абрихель медленно наступал. Прямиком в западню.
Багроводесятники выстроились в линию и навели карабины на колдуна.
Прогремели выстрелы. Несколько человек из Багровой десятки упали замертво. Ошибка! Последователи колдуна всё ещё были неподалёку, прятались и ждали подходящего шанса. Сам Абрихель стоял невредим; из дула его винтовки струился дымок. Оставшиеся в живых багроводесятники разбежались выслеживать стрелков-адептов. Ошибка… На глазах выступили слёзы.
Тубал бросился к фонарному столбу и прислонился спиной к нему, переводя дух. Ещё не всё потеряно.
– Оглянись, Тубал! – прокричал Абрихель. – Думаешь, они дадут тебе уйти?
Капитан закипел, как будто слова этого червя что-то значили.
– Когда правда вскроется, разумные осознают свои ошибки перед Спасителем! Немногие дураки воспротивятся, да! Их ждёт болезненное прозрение…
Колдун противно рассмеялся.
Тубал ринулся на мерзавца; перед взором размылось всё, кроме единственной цели. Скачок в сторону, затем решительный рывок. Револьвер устремился вперёд.
Один на один – охотник сошёлся с хищником…
Пули прошивали воздух, нити оборонительных заклятий сверкали, словно лезвия. Барабан неожиданно опустел, а с пальцев колдуна сорвалась пылающая магическая сеть. Тубал нырнул в сторону, но удар всё равно зацепил его и отбросил к машине.
– Чего ты ждёшь? – издевательски воскликнул Абрихель.
Пальцы Тубала задрожали. Как же так? Он, шипя от боли, пополз на четвереньках в укрытие, судорожно сжимая револьвер. Большую часть колдовской атаки принял автомобиль, и теперь от него исходил жар. До уха доносилось мерное шарканье сапог Абрихеля. Однако воля Спасителя по-прежнему хранила Тубала. Он был ещё жив.
В тускло освещённых проходах улиц вновь показались лица. Желание узреть истину пересилило животный страх.
Мышцы ныли, колдовские порезы жгли и щипали.
Тубал вдохнул поглубже и принялся перезаряжать барабан. С приятным стуком патроны влетали в каналы…
Капитан обгорел от ног до волос, кожа на шее и руках покрылась красными пятнами. Каждый вздох обжигал горло.
Прижатый к накалившемуся кузову автомобиля, Тубал боковым зрением увидел Калеха, прикованного к столбу; его голова склонилась набок, а открытый глаз беспрестанно следил за поединком. Звук шагов стих. В установившейся тишине молитвенный шёпот Тубала звучал оглушающе. Это наполнило его, рывком поставило на ноги, утолило боль. Он тихо зарычал и вылетел из укрытия с заряженным револьвером.
Выстрел. Ещё один. И ещё. Гром разрывал воздух, пока не послышался звон разбитого стекла.
Абрихель вскрикнул, пошатнулся и рухнул на колени, прижимая левую ладонь к правому плечу. Он поднял удивлённое лицо.
Теперь не ухмылялся.
Между паучьими пальцами колдуна сочилась тёмная кровь, плечи тяжело вздымались от неровного дыхания. Тубал на миг оглянулся на заново стекающуюся толпу и вскинул руки.
– Второй раз! – взревел он. – Второй раз я поставил тебя на колени!
Он мгновенно оказался возле Абрихеля и прижал дуло револьвера к его лбу. Глаза колдуна померкли, наполнившись готовностью к скорой смерти. С охоты вернулись солдаты Багровой десятки – должно быть, покончили с адептами – и с нескольких сторон направили дула карабинов в голову Абрихеля. Но ему ещё было рано подыхать. Пусть тоже увидит…
Тубал убрал револьвер и напряжённым шагом приблизился к лжепророку.
На площади снова стало людно. Тубал вынул из кармана зажигалку и обернулся. Тревожное ожидание на лицах. Предвосхищение момента.
«Смотрите…»
Он взглянул в лицо Калеха.
– Тубал… – В глазу лжепророка еле заметно блеснула влага. – Мне… – Калех заколебался, скорбно вздохнул. – Мне очень жаль.
Тубал хмыкнул. Ему больше не было дела до жалости. Он крутанул зазубренное колёсико, выпуская на волю огненный язычок, и бросил зажигалку во влажную чёрную груду.
– Пламя истины!
Покрышки моментально вспыхнули – и пламя охватило тело Калеха. Тубал невольно отшатнулся от пышущего жара. От ужаса и нестерпимой боли, какие возможны только при сгорании заживо, лжепророк отчаянно взмолился. Слов было не разобрать, но по одному тону капитан понимал, что тот просит Спасителя облегчить кошмарные муки… Последователи Калеха громко зарыдали. И вдруг огонь погас, будто свет в лампе. Невозможно! Он не мог колдовать со стянутыми пальцами! Ошеломлённый, Тубал смотрел на невредимого Калеха.
Над площадью раскатился истеричный смех. Капитан Багровой десятки далеко не сразу понял, что этот смех – его. Пальцы вцепились в волосы.
– Эй, командир…
Чья-то тяжёлая рука легла на плечо Тубала; сердце в груди заклокотало от негодования.
– Ты! – прошипел Тубал, оборачиваясь. – Ну что…
Сержант ударил его кулаком в переносицу.
Голова откинулась назад, и Тубал опрокинулся наземь. Он приподнялся на локтях, всхлипывая от обидного изумления, и тут же упал снова, получив удар ногой в бедро от подлетевшего незнакомца. Другие люди последовали примеру напавшего. Носок сапога болезненно врезался в челюсть.
Под градом ударов Тубал тщетно пытался отползти в сторону. Тяжёлым ботинком ему попали прямо в левую скулу – в глазу вспыхнуло белое пламя, а затем спустилась темнота. Грудь сковало морозным ужасом, вырывая наружу пронзительный крик:
– За что?! Вы не…
Чей-то каблук обрушился на правую руку Тубала, вдавливая пальцы в острые камни.
Многочисленные пинки посыпались в живот и по рёбрам. Боль палящей струёй прошила его от поясницы до затылка. Тубал попытался свернуться калачиком, но тело не слушалось. Внизу живота что-то лопнуло, и по ногам потекла горячая жидкость.
На шею набросили петлю, врезавшуюся в подбородок.
Под крики беснующейся толпы Тубала поволокли по площади. Холодные светящиеся фонари проплывали на фоне ночного неба. Ногти бессильно заскребли по камням, цепляясь за острые края. Сквозь кровь, налипшую на лице, он всё ещё чувствовал запах горелой резины.
«Я освободитель Алулима!»
– За что?!
Петля соскользнула ниже, и Тубал сдавленно захрипел. Откуда-то сверху донёсся смех.
– З-ш-ш… тх-хо… – попытался выговорить он, но ничего не выходило: горло сдавило так, что не вздохнуть.
«Я же…»
Наконец, удавка резко дёрнулась – и в шее что-то хрустнуло. Над головой сомкнулась тьма.
***
Робко перешёптываясь, несмелыми движениями верные последователи растягивали цепи, приковавшие Пророка к месту казни, помогали сойти на землю. Многим не верилось, что они достойны коснуться его… Весь город словно застыл в безмолвии.
Куова чувствовал сильнейшее головокружение, а конечности еле слушались, но он сделал несколько шагов вперёд. Самые пылкие из учеников обступили его, поддерживая под руки. Кто-то накинул ему на плечи тёплый плащ. Он прикрыл глаза, наслаждаясь блаженным покоем. Ему не нужно было видеть, чтобы знать, что в нескольких шагах от него всё ещё стоял на коленях Абрихель, удерживаемый горожанами, – ночь изменила даже его. Низкорослый, широкоплечий багроводесятник громко плакал и молил Спасителя о прощении. Где-то в тени восторженно улыбался Иона, а Гольяс метался среди толпы, ища непослушного сына. Куова открыл глаза и увидел сотни направленных к нему взглядов. Люди, что стояли ближе всего, не выдерживали и преклоняли колени.
«Они видят…»
Целая вечность сомкнулась в одной точке, и казалось, что мир погиб и возродился заново – мерное сердцебиение раздавалось в такт дыханию земли. Он вновь потерял солнце, однако обрёл нечто иное…
Но это только начало. Учение должно продолжаться.
Усталая улыбка озарила лицо Куовы. Краем глаза он заметил вдали качающееся на фонарном столбе растерзанное тело Артахшассы, и душу охватила глубокая печаль. Погибли неудержимое упорство и верность идеалам… Но что сделано, то сделано – жертва принесена. Куова поднял руки и вытянул их вперёд. Поверх голов прокатилось проникновенное аханье.
«Да… теперь они готовы».
– Братья, сёстры! – провозгласил он, и шум в толпе моментально стих. – Божественная воля спасла меня, чтобы я сказал вам! Спаситель желает, чтобы ваша мечта исполнилась!
Он смотрел в блестящие от слёз глаза, на измождённых ожиданием людей… Ладони поднялись ещё выше, точно разгорающееся пламя.
– Они говорили, что огонь очищает от скверны и лжи! Значит, так тому и быть. Спаситель желает, чтобы вы взяли власть в свои руки! Несите священный огонь, как знамя, – и вы всё получите!
Куова перешёл почти на шёпот, но каждый услышал его первый завет:
– Да запылают костры!
Глава VIII
Неприятности всегда являются, когда их ждут меньше всего. Светловолосый человек средних лет, одетый в бежевый костюм-тройку, появился перед Уршанаби Немешиасом и преградил ему путь. Появившись совершенно внезапно, застал его врасплох.
– Сударь Уршанаби? – уточнил он дружелюбным, но твёрдым тоном. – Надеюсь, вы никуда не спешите. На пару слов буквально.
Уршанаби вздрогнул, его взгляд заскользил по светло-серым стенам придорожных зданий в поисках спасительного прохода. Безрезультатно.
Человек в костюме засунул руку за отворот пиджака и спустя миг явил на обозрение позолоченный значок в форме щита. На нём красовалась рельефная голова быка.
– Комиссар Фабрис, полиция Зефироса. – Теперь в голосе звучали нотки предостережения. – Всего лишь несколько вопросов, сударь. Обычная процедура для иностранцев.
– Я совсем недавно здесь, – несмотря на растущее беспокойство, на чистом фларелонском сказал Уршанаби. – Я совершил что-то дурное?
Ему тут же стало неловко за свои слова и чувство, будто он беспризорный мальчишка, пойманный на краже конфеты, вынужденный оправдываться за мелкий проступок. Поэтому он не стал противиться безальтернативному предложению проехаться в полицейский участок. Комиссар вёл себя подчёркнуто доброжелательно, так что он начал сомневаться, что ему грозит нечто серьёзное. Возможно, и правда – обычная процедура. Однако подозрения не спешили покидать его разум.
– Я чту законы, – стоял на своём Уршанаби, когда они прошли по извилистому коридору и оказались в просторном кабинете. – Господин комиссар…
– Курсант Никалет! – выглянув в коридор, позвал комиссар. – По поводу того дела.
– Если я могу… – собирался продолжить Уршанаби, но умолк, когда в комнату вошёл курсант. Молодой человек в бледно-голубой униформе, прижимая к груди толстую тетрадь с авторучкой, бегло осмотрел помещение; его светлые глаза словно подмечали какие-то важные детали. Для своего возраста он был даже слишком серьёзен и присобран.
– Добрый день, сударь, – сказал курсант на удивление живым и звонким голосом. – А вы сударь Уршанаби? Человек из Кашадфана, к которому у нас есть некоторые вопросы.
– Отвечу на что смогу, – отозвался кашадфанец с дрогнувшей улыбкой. – Мне нечего скрывать…
Комиссар откашлялся в кулак и устроился за широким письменным столом. Почесал пальцем висок.
– Присядьте, сударь, – наконец предложил он. – Не могу не отметить, что вы неплохо знаете наш язык. Интересно, где научились…
Уршанаби не стал отказываться от предложения.
Последовавшая минута тишины позволила получше рассмотреть и комиссара, и его молодого подопечного. Комиссар выглядел не особо примечательно среди другие фларелонцев: аккуратно подстриженный, гладко выбритый и с ровным загаром. В то же время курсант притягивал взгляд как манерой держаться, так и платиновыми волосами и блеском в ясно-голубых глазах.
Комиссар взял со стола зажигалку и запалил сигарету.
– Прежде всего, – начал он, – нас интересует цель вашего визита во Фларелон. Что-то подсказывает мне, что не на отдых вы приехали.
– Нет, – ответил Уршанаби, решив, что нет смысла скрывать очевидное. – Я ищу место для лучшей жизни. Понимаете, господин комиссар, меня мучают некоторые болезни. Мне просто нужно место поспокойнее.
– Поспокойнее, – повторил курсант, – просматривая что-то в своей тетради. – Махатлан вам, так понимаю, не понравился.
– Мне бы тоже не понравился, – усмехнулся комиссар, а Уршанаби воспользовался моментом, чтобы вытереть о штаны вспотевшие ладони. – Странные люди, странная пища, странные культы… Уж точно не то место, где я бы хотел встретить старость.
– Да, сударь.
– А ещё дожди круглый год.
– Уж лучше наше солнце.
– Зефирос – красивый город, – встрял Уршанаби Немешиас, надеясь поддержать тему. – Действительно, очень здесь солнечно. Много парков, много птиц, которых я никогда не видел раньше, много ароматной выпечки. А эти башни, упирающиеся в самое небо! Кажется, мне к ним ещё предстоит привыкнуть.
– К косым взглядом тоже стоит привыкнуть, – отметил курсант. – Есть люди, которые не слишком жалуют чужаков.
– Вы очень напряжены, сударь, – протяжно сказал комиссар, пристально глядя на гостя. – Если спросите меня, я бы сказал, что вы от кого-то скрываетесь.
Уршанаби не ответил. В глазах потемнело, дыхание сбилось и конечности перестали слушаться, отчего тело начало безвольно сползать с кресла. Неимоверные усилия потребовались, чтобы вернуть контроль над собой. И всё равно лёгкие словно покрылись инеем. В ушах звенело.
– Сударь, всё хорошо? – обеспокоенно спросил комиссар, вскакивая с места. – Я могу позвать доктора.
Его голосу словно приходилось прорываться через плотный пузырь. Даром, что зрение уже прояснилось, а дыхание выровнялось. Некоторое время понадобилось на то, чтобы рассеялся металлический звон, напоминающий о событиях, которые ещё не успели как следует зажить в памяти.
Уршанаби выставил ладонь вперёд.
– Не нужно, – сказал он, массируя горло кончиками пальцев и ища взглядом точку опоры в комнате – любой крупный и выделяющийся на фоне других предмет. – Это всё мой недуг. Оно проходит само, благодарю вас.
– Смотрите сами, – пожал плечами курсант и вернулся к своей тетради. – Хотя выглядите вы ужасно.
Комиссар многозначительно вскинул бровь. То ли он усомнился, что Уршанаби обойдётся без помощи, то ли его задела вопиющая для фларелонцев неучтивость курсанта. Сам Уршанаби, однако, ничуть не оскорбился. Наоборот, в душе промелькнуло чуть ощутимое чувство благодарности за правдивые слова. За месяцы проведённые в махатланской лечебнице он неоднократно имел возможность убедиться, как влияет на людей панический паралич. Так что, когда комиссар приказал своему подопечному принести воды, отказываться не стал. К тому же горло страшно пересохло…
Стакан с водой, любезно поданный курсантом, был опустошён за несколько глотков. Мысли пришли в порядок. Случайные опасения, что полицейские могут быть в сговоре с кем-то из Кашадфана, показались нелепыми.
– А позвольте поинтересоваться, – задумчиво произнёс комиссар после недолгой паузы, – сколько времени вы провели в Махатлане?
– Четыре месяца, – не задумываясь ответил Уршанаби. – Всё это время я был на лечении, с того самого дня, как покинул Кашадфан.
– Месяц брюмер, – словно в никуда бросил курсант, однако комиссара это насторожило:
– Не лучшее время для путешествий. В брюмер бури на границах особенно сильны. Это настоящее чудо, что вы пересекли рифт, оставшись невредимым.
Уршанаби сцепил руки в замок, прогоняя неприятные воспоминания о дне перехода. На миг он даже удивился, когда же успел стать таким нервным и боязливым, хотя всю жизнь помнил себя благородным и отважным человеком. Неужели близость к смерти так надломила его?
– Я так вижу, сударь, – продолжил комиссар, – что вам просто жизненно необходимо было оставить родной дом. Не поймите меня неправильно, но чтобы… не ошибиться в суждениях, я бы предпочёл узнать больше.
Повисла тягучая тишина, отозвавшаяся прохладой между лопаток. С коридора доносились неразборчивые звуки радио. Возможно, музыка.
– Есть один любопытный нюанс, – вкрадчиво заметил курсант. – Из ваших слов я сделал бы вывод, что вы покинули Кашадфан аккурат под окончание гражданской войны. Не хочу делать преждевременных предположений, но вопрос не даёт мне покоя. Кто вы, сударь Уршанаби, на самом деле?
– Это долгая история, – ответил гость, отводя взгляд в сторону. – Но правда в том, что на месте Кашадфана, который я знал, возникло нечто совершенно новое. И это нечто не пришлось мне по душе.
На этот раз молчание продлилось дольше. По радио однозначно транслировали чью-то песню.
– Что тут скажешь, – вздохнул он, почувствовал, что полицейские терпеливо ждут его следующих слов, – мало кто из нас всерьёз воспринял уличного проповедника, вещающего о любви к ближнему и свободе от оков… Мы слушали слова, а нужно было слушать между слов. Никто не был готов к революции, и когда она вдруг вспыхнула…
– Алулим. – Комиссар выбил пальцами дробь по столешнице. – Насколько я помню, первой пала столица?
– Именно так, – кивнул Уршанаби. – Отсекли стране голову.
***
Фардад Бабилим заперся ото всех в кабинете для приёмов и теперь считал шаги, неровной походкой прохаживаясь от одной стены к другой. Жена с дочерьми закрылись в личных покоях, слуги и клерки разбежались, гвардейцы выстроились во дворе резиденции, охраняя подступы. Ещё один день бессмысленных смертей и кровопролития.
За годы власти президент располнел, а ввиду последних дней его лицо отекло и покраснело от алкоголя. Его каштановые волосы растрепались и лоснились от жира, а щёки заросли щетиной. В таком виде он был противен даже самому себе, пока оставался трезв, поэтому целыми днями потягивал вино из своих запасов, спасаясь от самоненависти и страха.
Президент надеялся переждать бунт в своём дворце. Но даже сквозь стены, как ему казалось, доносились шумы уличной бойни и крики разъярённой толпы.
Бабилим не считал себя идеальным человеком – он часто поступал нечестно и эгоистично, однако лозунги бунтовщиков повергали его в недоумение. Больше всего в жизни президент мечтал жить в согласии с народом, а народ сейчас явно желал его смерти. Разве это справедливо? Если кто и виноват в страданиях простых людей, так это Собрание и покойный первосвященник.
«Почему это происходит? Что я сделал не так?»
Он задумался о том, что мог бы сделать лучше для всех. Задвинуть подальше первосвященника с его неуёмной жаждой власти. Распустить Собрание и созвать заново, даже пригласить представителей из рабочих, мелких лавочников и крестьян – да учтены будут нужды всех. Снизить налоги. Провести какие-нибудь полезные реформы. А затем наладить отношения с другими странами, пригласить учёных мужей и инженеров со всего света, чтобы основать первый в мире бесплатный университет.
Как тогда расцвёл бы Кашадфан…
Это больше не имело смысла, ибо всё пошло прахом. И кто всему виной?
Конечно же, Пророк.
Чужак, принесший с собой хаос. Мошенник, перевравший все существующие и несуществующие священные тексты.
Бабилим остановился напротив книжного стеллажа из сандалового дерева и невольно потянулся за Писанием, украшенным золотым тиснением и лазуритовой крошкой. Он никогда не открывал его, полностью погрузившись в мирские дела, но теперь, когда город восстал под знаменем веры, подумал, что может найти в строках ответы на все вопросы. Президент пригубил вина и начал судорожно листать страницы, блуждая пьяным взором по расплывающимся клиньям священных слов. Пытался узреть ту же истину, которая каким-то образом открылась проклятому фанатику Калеху.
Уличный проповедник. Духовный лидер черни.
Бабилим закрыл книгу. Большая часть написанного не поддавалась чёткому осмыслению. Быть может, в этом и заключалась вся суть.
Президент положил книгу на краю стола и окинул её печальным взглядом. Провёл дрожащим пальцем по роскошному переплёту. Потом подошёл к окну и, прислонившись лбом к стеклу, выглянул наружу.
На Алулим спустилась ночь, и повсюду зажглись фонари.
«И из густых сумерек вышло пламенеющее воинство, и дано ему было лишить мир покоя…»
Фраза из Писания. Одна из немногих, отложившихся в памяти.
Тут президент осознал, что на улице горели не фонари, а факелы бунтовщиков. Вновь послышались выстрелы, крики раненых и умирающих. На этот раз они звучали совсем близко.
Они пришли за ним, понял президент. Бежать некуда. Вот – какие-то фигуры уже появились во дворе.
Бабилим выпил остатки вина прямо из бутылки. Из-за двери раздавался топот. Женский визг. Видимо, люди Пророка добрались до кого-то из его дочерей.
«Как это всё неверно, неправильно… – подумал президент. – Я пропал».
Застыв посреди кабинета, Бабилим на дрожащих ногах ожидал, когда двери, отделяющие его от гибели, рухнут. У него не было оружия, и он успел только схватить со стола Писание. Плотно прижимая его к груди, Бабилим встретил ворвавшихся в кабинет вооружённых бунтовщиков.
Он не успел раскрыть рот, чтобы просить о пощаде, как распалённые пролитой кровью люди набросились на него с ножами и топорами.
По коридорам дворца разнёсся крик.
***
За окном раздались отрывистые выкрики и топот десятков сапог. Не сразу Уршанаби понял, что это полицейские тренировались на плацу.
– До нас доходили известия, – сказал комиссар, выдохнув облако густого дыма. – Разъярённая толпа буквально растерзала президента живьём. Ему даже не дали возможности защититься в суде.
– Я думаю, – ответил Уршанаби, пытаясь казаться спокойным, – что людям намеренно развязали руки. Важно было показать, что старый мир рушится, а значит и его законы и порядки больше ничего не значат. – Он помолчал. – Волею судьбы я оказался на востоке страны, когда об этом стало известно. Я видел страх на лицах людей. В глазах тех, кто не утратил рассудок, читались одни и те же вопросы. Как подобное могло произойти? Что нам делать теперь?
Курсант прекратил расчерчивать лист тетради линиями и искоса взглянул на Уршанаби.
– Худой порядок лучше доброй разрухи, – сказал он, чуть прищурившись. – Я так слышал. И знаю историю: когда в государстве воцаряется хаос, сколь бы не был плох предыдущий правитель, у него находится немало сторонников. Как минимум, сторонников времён, что были при нём.
– Конечно, – кивнул Уршанаби, ненадолго усомнившись, стоит ли ему продолжать. – Страх неизвестности пересилил страх смерти. Так что в сторонниках недостатка не было.
***
Ровно в полдень на городской площади Дур-Казреша собрались несколько сотен солдат-добровольцев, изнурённых длительными маршами из разных городов и военных лагерей. Зафран, сжимая в пальцах карабин и кутаясь в плащ от промозглого ветра, разглядел поверх голов офицера в элегантной оливковой форме, украшенной золотыми эполетами. Наряд, осанка и подкрученные старомодные усы выдавали в нём выходца из аристократии.
– Верные защитники Кашадфана!
В ответ над шеренгами прокатился нестройный гул приветствия.
– На сердце каждого из нас – тяжёлая боль, – провозгласил командующий, остановившись и повернувшись лицом к строю. – Наш президент и вся его семья жестоко убиты в собственном доме. Алулим стал оплотом кровожадности и невежества!
За спиной послышался опасливый шёпот. Офицер двинулся вдоль строя и, заложив укрытые белыми перчатками руки за спину, продолжил:
– Но здесь, на неосквернённых кострами ненависти землях, всё иначе! Да, настал час испытаний. Кто-то оказался слаб, отринул то, чему учили отцы, о чём пели матери; поддался лживым посулам. Но не вы! Ибо ведомо вам, что такое честь, верность народу и правителю, благословлённому Богиней. Когда я смотрю на вас, господа, моё сердце переполняется гордостью и надеждой!
Прижав к себе винтовку, Зафран стал озираться. Хотя офицер и казался недосягаемым, словно вершина храмовой башни, его речь, несмотря на высокопарность, звучала искренне, увлекала за собой, однако другие солдаты восприняли её неоднозначно. Прямо перед Зафраном стоял Камъяр, хмурый седеющий ветеран, служивший с ним в одном лагере, и тихо сыпал нелестной бранью. Слева дрожал и постанывал то ли от страха, то ли от холода новобранец Жальдиз.
Командующий развернулся к солдатам, развёл руки в стороны.
– Вы гневаетесь! – воскликнул он. – Равно как и я, равно как и я.
В шеренгах снова зашептались: одни поминали недобрым словом Пророка и его последователей, другие – свергнутое и бросившее всех на произвол судьбы правительство. Зафран не знал, кому сочувствует больше.
– Нам неоткуда ждать подмоги. – Командующий рассёк ладонью воздух, точно саблей. – Враг не станет нас щадить! Поэтому будьте сильными! Будьте бдительными! Будьте надёжной опорой Кашадфана.
Добровольцы обеспокоенно загудели. Честность офицера обеспокоила Зафрана, но в то же время приятно поразила и заставила проникнуться симпатией. Даже ворчливый Камъяр приумолк; сейчас он стоял, уперев приклад винтовки в брусчатку, а свободной рукой теребил седые кончики усов. Жальдиз же наоборот принялся неразборчиво бормотать и хлюпать носом, то и дело повторяя про ошибки, семью и глупую смерть.
Где-то вдалеке затрубил рог.
– Обернитесь: позади нас нет ничего, кроме Казрешского разлома! – воскликнул офицер. – Впереди – наша родная земля. Земля, которая рассчитывает на нас. Слышите, господа, как она зовёт нас? Я не герой. Не прославленный полководец. Но мой долг, как верного сына, – откликнуться на зов! Здесь…
Его слова потонули в грохоте прибывшего в Дур-Казреш поезда. Оставалось лишь гадать, были ли то припасы для добровольцев или новый поток бегущих от кровавой революции Пророка. Совсем скоро шум утих.
– Офицеры и солдаты кашадфанской армии! – обратился командующий со всем своим пылом. – Перед богами, Спасителем и зурами я клянусь в верности Республике! Обещаю, ведя вас к войне и к миру, не оставить вас в забытьи и все тяготы разделить с вами. Вместе мы встанем плечом к плечу, господа!
Зафран обернулся. В глазах многих добровольцев читалось если и не желание ринуться с места в бой, навстречу славе, то, безусловно, готовность принять реальность и защитить то, что ещё можно было защитить. Кому-то же, по-видимому, до конца жизни придётся нести на плечах груз сомнений.
– Ишь ты, – пробурчал Камъяр, сплёвывая, – благородный!..
– Спаситель, защити нас, – дрожащими губами повторял молитву Жальдиз.
Спаситель? Зафран задумался, насколько уместно поминать Спасителя сейчас, когда именем Его прикрывается лжец и манипулятор. Мир сделался слишком сложным.
– На этом месте, – провозгласил командующий, выхватывая саблю, – я объявляю о рождении Добровольческой Освободительной армии! Забудьте страх и сомнения! На юге уже собираются полки генерала Сазвара! Соединившись с ним, мы плотными рядами двинемся на Алулим. Наше время настаёт, господа! Возродим единый и великий Кашадфан!
– Кашадфан! – хором откликнулись солдаты. – Хузза! Хузза! Хузза!
Зафран кричал, не боясь сорвать голос. Едкий туман неизвестности щипал душу, но триумфальный клич создавал тёплую иллюзию уверенности. Солдаты-добровольцы вскидывали кулаки к небу, плавно становясь одним целым. И Зафран отчего-то поверил, что командующий приведёт всех их к победе.
***
– Вы весьма справедливо подметили, господин, – со вздохом произнёс Уршанаби, глядя на прикрывшего глаза курсанта. – Худой порядок лучше доброй разрухи. Поэтому, едва появилась Добровольческая армия, её солдаты недолго ждали, чтобы проявить себя в бою.
– Даже когда некоторым приходилось идти в бой против собственных братьев, – не открывая глаз завершил мысль курсант.
***
Кавалерийский полк добровольцев настиг крупное войско культистов, когда солнце клонилось к горизонту, и налетел на них, словно буря. На землю пролилась кровь. Вооружённые одними лишь старыми винтовками и одетые в поношенную форму вчерашние крестьяне и рабочие мало что могли противопоставить профессиональным солдатам, которые обстреливали их из пистолетов, рубили саблями и топтали копытами коней. Потомки степных налётчиков проявили себя во всей своей жестокой красе. Разбив и без того неровный строй, кавалерия вырвалась из моря людских тел и поскакала прочь, но лишь затем, чтобы вернуться снова.
Лейтенант Хузари Гулмаш испытывал смешанные чувства. Он сражался за правое дело, за будущее страны, за мирную жизнь для своей семьи. Но много ли чести в том, чтобы резать, как безвольный скот, едва способную сопротивляться крестьянскую пехоту? Культистам удалось сразить отчаянными выстрелами нескольких конников, но за каждого из них пришлось заплатить грудой из десятков тел. Лейтенант старался не думать о том, что среди этой груды мог лежать его брат – вспыльчивый дурак, вбивший себе в голову, будто Пророк действительно изменит всё к лучшему. В такие минуты лучше ни о чём не думать. Приказ есть приказ, Кашадфан должен быть освобождён.
– За свободу! – что было мочи закричал Гулмаш, пытаясь преодолеть рёв, звуки выстрелов, и визги лошадей. – Кашадфа-ан! Да здравствует Республика!