Вальтер Литвин
Да запылают костры!
Пролог
Даль обернулась тёмно-серой вуалью дождя, тщетно пытаясь скрыть происходящее безумие. Полупрозрачные струи с каждым ударом сердца становились плотнее, пока наконец не слились в единую завесу. Но даже сквозь неё проступали картины приближавшегося кошмара… Грозовые цепи, неистово бьющие по древним кедрам и вершинам белокаменных башен. Дома и дворцы, рушащиеся от каждого содрогания земной тверди. И люди. Хрупкие фигурки, тщетно пытающиеся найти спасение от непогоды и неизбежно гибнущие от падающих камней или унесённые обезумевшими потоками рек.
Конец света, неоднократно предрекаемый юродивыми и уличными шарлатанами, наступил, когда его ждали меньше всего. Наступил, чтобы собрать жатву из миллионов душ.
Над потемневшей от скорби равниной раскатился хор безысходности.
Молодые чародеи самоотверженно встречали буйство природы; сверкающие волны их магических Абстракций расходились вокруг, сдерживая тряску и одаривая людей короткими моментами надежды. Цари и светлейшие князья на своих колесницах мчались прочь, но на пути их ждала гибель. Маги-дозорные стояли на вершинах башен и трубили в рога, снова и снова, направляя учеников, пока не оглохли от громовых раскатов.
Шаррукин Куова, верховный маг Круга и хранитель Киэнги, отвернулся от дождя, и его охватило отчаяние, ибо происходило то, чего он изо всех сил старался не допустить. Вот-вот цивилизация людей падёт. Сколько раз он предупреждал о последствиях?
От запаха соли и железа закружилась голова.
«Будь ты проклят… Ты погубил нас всех».
Куова стоял на верхней площадке башни Круга, с его губ рвались слова призыва. Огненноволосые старшие маги окружили его, не переставая дрожащими голосами выкрикивать защитные напевы. Благодарно кивнув, Куова обратился к Паутине Душ. Он попытался пробиться к другим хранителям, но все связи оказались разорваны. Кроме одной. Он сосредоточился на тонкой нити – и вскоре перед ним проявились знакомые очертания, а затем оформились в чёткий образ.
Чёрные глаза Атиметли, хранителя Халаппы, обычно тёплые и спокойные, смотрели с ужасом.
– Атиметли! – воскликнул Куова. – Хвала Солнцу, ты жив!
– Куова, – выдохнул беловолосый маг. – Неужели боги решили наказать нас?
Верховный маг горько улыбнулся и покачал головой.
– Не боги. Алчный Каренасс предал Круг, а вместе с ним и всё человечество.
– Ты предупреждал нас о его вероломстве, – прошептал Атиметли.
– Да. Да, но царям Эрдины не было до этого никакого дела. Они прельстились его сладкими обещаниями всемогущества, поверили, что тёмная магия земных недр сильнее магии небесных сфер. И вот эта сила теперь на воле.
– Что мы можем сделать?
Бросив взгляд на друга, Куова вдруг ощутил болезненный порыв сострадания. В гладко выбритом лице хранителя Халаппы удивительным образом сочетались грубость и правильность. Идеальный изгиб бровей, идеально очерченные скулы и, словно в насмешку над всем этим, крупный орлиный нос. Но контраст между тёмной бронзоватой кожей и белыми прядями волос, выбивающихся из-под роскошного тюрбана, притягивал внимание гораздо сильнее. Как и его голос: мягкий, бархатистый, но в то же время страстный даже в таких тяжёлых обстоятельствах.
«И как же прекрасна твоя беззаветная искренность. С ней ты мог бы вести за собой тысячи. Сотни тысяч!»
– Не мы, Атиметли. Я. Это моя вина, что предупреждениям Круга никто не внял. Мне эту вину и искупать.
– Нет… – едва слышно произнёс Атиметли.
– Прости меня, мой друг, но это всё, что нам остаётся. Сил моих и братьев хватит, чтобы запечатать разрывы, но не думаю, что кто-то из нас переживёт ритуал. Когда всё закончится, миру будет нужен новый проводник. Им станешь ты, Атиметли. Это будет твоя ноша.
– Позволь мне, Куова! Позволь я запечатаю мир. Если мне придётся пожертвовать своей жизнью…
– Я уже решил. Никто более тебя не любит человечество, поэтому именно ты должен стать новым верховным магом. Ты поведёшь людей к свету, когда рок минет нас.
– Разве я… достоин?
– Пообещай мне, – продолжил Куова, сделав вид, что не заметил неуверенности в словах старого друга, – что ты возродишь нашу великую цивилизацию. Так, что злодеяния Каренасса останутся в памяти лишь как дурной сон.
– Я обещаю. – Несмотря на выступившие слёзы, Атиметли улыбнулся. – Мой друг, мой господин.
– Как бы я хотел, чтобы до этого не дошло!
Улыбка сползла с лица хранителя Халаппы. Округлившимися от недоумения глазами он посмотрел на Куову.
– Видят боги, я совершил много ошибок. Если бы много лет назад я не позволил своей гордыне взять верх, если бы я уступил место верховного мага тебе, ничего этого сейчас не произошло. Я могу лишь надеяться, что через много лет люди простят меня, глупца.
– Не говори так. За долгие годы не было магистра мудрее и великодушнее тебя.
– Воистину, у тебя доброе сердце, Атиметли. Ах, если бы только у меня был второй шанс… я бы всё сделал по-другому.
Атиметли приоткрыл рот, но тут же закрыл и решительно кивнул.
– Я не подведу тебя.
Куова протянул руку, чтобы похлопать друга по плечу, но пальцы прошли словно сквозь дым. Тёмные глаза Атиметли побледнели, а вмести с ними во мраке начали таять его лицо и тело. Связь прервалась.
– Братья! – прокричал он, обращаясь к собравшимся вокруг дрожащим от потоков силы магам. – Час настал!
Шаррукин Куова, хранитель Киэнги, вновь обратил свой взор на город и раскинувшуюся за ним равнину. Теперь он видел это во всей красе. Ужас, обретший форму.
Люди бесновались. Расталкивая друг друга, они бросались под возведённые магами барьеры и вопили как дети. На горизонте возник смерч. Чудовищный вихрь необузданной чёрной энергии с льдисто-синими вспышками рвал небеса, обнажая пустоту за серым полотном туч. Он с оглушительным треском продвигался вперёд, оставляя после себя глубокие раны в земле, из которых фонтанами вырывалась пылающая кровь.
«Жив ли ты ещё? Видишь ли ты, какую силу освободил?»
Всё утонуло во мраке и грохоте, но до уха Куовы донеслись пронзительные рыдания и сдавленный голос.
– Я вижу смерть! – завопил старший маг.
Куова, раскрыв рот, повернулся. Маг сидел на коленях, худые пальцы крепко стискивали растрепавшуюся бороду.
– Амнану… – попытался позвать его Куова.
Колдовской вихрь медленно растягивался по всему горизонту. Он казался столь огромным, что рядом с ним даже горы Эзилкаша казались всего лишь крупными холмами.
– Посмотри! Неужели ты не видишь?!
Безумные глаза, опухшие и покрасневшие, настойчиво смотрели на него, словно требуя безоговорочной веры.
– Амнану! – закричал Куова, перекрывая кошмарный гул. – Приди в себя! Нам нужна твоя сила!
«Иначе не выживет никто…»
Другие маги Круга, не обращая внимания на обезумевшего брата, продолжали петь сдерживающие заклинания. Порывы ветра вокруг башни усилились. Они принесли с собой песок, который безжалостно бил в лицо и царапал кожу. Украшенные золотым шитьём одежды едва не рвались.
Но песнь продолжалась.
– Всё повторяется!
– Во имя святого Солнца, Амнану! Замолчи!
«Прости меня, брат…»
Лицо старшего мага нахмурилось, когда Куова положил руку ему на лоб. Рыжие косы опали на плечи, пальцы соскользнули и коснулись каменных плит. Толстые губы пропустили удивлённый вздох, и в следующий миг Амнану замертво свалился набок, рассыпавшись прахом.
Кисти рук хранителя Киэнги разгорелись от пришедшей извне силы. Он оглянулся по сторонам, заметил согласие и готовность на лицах людей. Исчез и его собственный страх. Куова ощутил невероятное облегчение и, словно всплывающий из-под воды пузырь, взмыл вверх. Братья последовали за ним.
Час настал… Настал!
Небо излило последние слёзы, и теперь отовсюду поднимались столбы дыма. Далеко внизу бушевал огонь. Куова обменялся взглядами со старшими магами Круга, убедившись, что каждый знает, что делать.
Вспышка. Из восьми пар сложенных рук вырвались белые лучи, разбрасывающие вокруг себя золотые искры, и вонзились глубоко в плоть убийственного вихря.
От столкновения брызнули ввысь алые и фиолетовые магические всполохи. Поток ответной волны накрыл Куову. Невидимый таран разнёс его защиту на осколки и едва не свалил на землю, однако он устоял. Римушу повезло меньше: на мгновение он вспыхнул с яркостью солнца, а затем осыпался золой.
Куова напел себе новый щит, хотя и не ожидал от него многого. Хватит ли его собственных сил, чтобы закончить начатое?
Паря среди дыма и искр, Куова приближался к чёрному смерчу. Он знал, что по всему миру таких возникло несколько, но этот был сердцем – алчным, жестоким и в то же время уязвимым.
Несмотря на усилившийся привкус крови во рту и болезненно колющее горло, Куова повысил голос, выпевая самые мощные Абстракции. Он хранитель Киэнги, Первой цивилизации. Он Шаррукин Куова, верховный маг Круга и наследник древнего рода. Он не позволит миру погибнуть из-за жадности какого-то колдуна-недоучки.
– Ко мне, братья!
Волны жара окутали его, и он прижал к лицу изодранный рукав. Невесть откуда в голове возникла мысль, что потом неплохо было бы искупаться. Смыть с себя произошедшее безумие.
Яркие лучи слегка изогнутыми дугами вновь вонзились в чёрную ревущую стену, и та раскололась на несколько стройных колонн. Куова продолжал бить без перерыва. Прямо под него ногами выкипело небольшое озеро. Белые потоки подобно косам с ужасным треском прорезали колдовские вихри, а Куова пел громче и яростнее, пока не увидел последний оставшийся смерч. Ещё несколько магов погибли, а сам Куова стоял в небе на струях дыма и тяжело дышал. По лицу стекали кровь и пот.
Из-под земли начали вырываться пламенеющие синим столбы – последние судороги нечестивой энергии. Один из столбов зацепил его защиту, полностью разрушив её. Перед глазами возникли призрачные трещины.
Оставшиеся в живых маги Круга извергали энергии, наполняющие мир почти невыносимым звоном. Куова начал готовить завершающее заклинание, достаточно мощное, чтобы запечатать мир. Он вознёсся ещё выше в небо.
Всё вокруг превратилось в пульсирующую разноцветную сферу, растущую вокруг израненных золотистых рук. Сфера разрослась, она уже могла бы накрыть огромный город, но этого было всё ещё недостаточно.
Так тяжело… Где его братья? Нигсумму? Луга?
Из последних сил хранитель Киэнги прохрипел куплет. Сквозь тело просочились ослепительные струи магии, и Куове показалось, что часть пальцев на его ногах стала пылью. По лбу скользнул свет. Верховного мага, словно куклу, швырнуло в сторону.
Морозный кокон охватил его тело, а в следующий миг оно упало вниз, на руины города.
Глава I
Тонкий, словно звучащий из тростинки, свист ветра, прервавший убаюкивающий гул незримых волн. Давящая боль – будто виски стиснули ладони мстительного божества. Тело – невесомое, как в пустоте. Мысли перепутаны.
– Всё повторяется!
Ужас, поднявшийся из глубин. Голос прозвучал настолько близко, что, казалось, не ворвался извне, а долгое время выжидал внутри.
Сны возвращались.
Дремавшее сознание начало расшатываться от прилива образов: бесчисленные города, речи, пылающие от праведного гнева, и легенды о том, что было прежде. Серые когорты, марширующие по выжженным чёрным равнинам. Ползущие впереди них железные чудовища, гневно ворочающие плоскими головами и изрыгающие пламя из длинных носов. Закоченевшие руки, стискивающие полые посохи. Раскиданные в длинных глубоких ямах мёртвые тела.
А над всем этим – глаза, серые, точно металл, на покрытом ожогами и щетиной бледном лице. И гулкий голос:
– An Domhain bydd bodha. – В отражении зрачков сверкнуло пламя. – O flaen an Naisunn is mho.
Куова очнулся, задыхаясь и глотая пыльный воздух, силясь найти точку разумного в мыслях. Он медленно, не веря в само своё существование, попытался покрутить шеей, согнуть-разогнуть пальцы. Тело нехотя поддалось. Приоткрыл глаза, но не увидел ничего, кроме влажных камней под собой и бледного света от грибов на стенах. Затем он почувствовал дуновение слабое подземного ветра.
Куда подевались его братья? В следующий миг перед глазами восстала картина вспыхнувшего огнём мага, и Куова тихо застонал. Вновь почувствовав себя слабым и невесомым, он, будто крючьями, вцепился пальцами в острые камни.
На его лицо капала вода – тёплая, хотя в воздухе явно ощущалась прохлада. Он, едва справляясь с собой, устроился поудобнее, чтобы капли омывали не только сухой лоб, но и саднящие губы. На вкус вода оказалась чуть сладковатой. Куова подумал мире, который останется, когда он наконец снова уснёт.
«Нет! Не время! Я должен видеть…»
Куова кое-как поднялся, совершенно обессиленный, и тут же врезался боком в каменный стол, но не упал. Переведя дух и проморгавшись, чтобы глаза привыкли к темноте, он обогнул стол, добрался до прохода и пошатнулся, едва не споткнувшись о выступающую ступеньку. Прислонившись лбом к холодной стене, он увидел выцветшие рисунки и покрытые пылью хвалебные надписи. Заметил опрокинутые на пол жаровни. Затем разглядел кости под полуистлевшими красноватыми тканями. Когда-то здесь был небольшой дворец…
Куова отвернулся и, держась руками за стены, поплёлся по коридору. Не зная, куда идти, он направился просто вперёд.
Выживший верховный маг и хранитель Киэнги брёл через развалины. Спотыкаясь, он поднялся по грудам обломков и в который раз поражённо огляделся. Насколько велика сила, разрушившая всё вокруг? Выжил ли кто-нибудь? Он наделся, что окажется не единственным, кто осмелился выбраться на поверхность.
***
Запечатанная неизвестно как давно каменная дверь содрогнулась от ударившего в неё потока силы. Два мгновения спустя она пошла трещинами и развалилась на обломки. Буквально вытолкнув себя наружу, Шаррукин Куова рухнул на четвереньки и зажмурился от яркого дневного света. Он насчитал не менее сотни ударов сердца, прежде чем смог увидеть свои исхудавшие пальцы, впившиеся в мелкую желтоватую траву.
За спиной возвышались руины дворца, но некогда величественные и яркие стены потускнели, поросли мхом. Подпираемые с разных сторон кривыми деревьями, они казались древними, словно с момента разрушения прошло не одно столетие.
«Что же произошло? Осталась ли ещё хоть одна душа на этой земле? Сила?»
В лицо подул прохладный ветер, но он ощущался пресным, будто тщательно очищенным от магии. Земля тоже не подавала признаков наполненности. Куова вытянул левую руку к солнцу, однако и этот зов остался без ответа. Бледно-оранжевый шар висел в небе, укрытый прозрачной мерцающей плёнкой, и, казалось, был безразличен ко всему, что происходило на земле. Мир оказался запечатан с обеих сторон. Такова цена спасения.
«Солнце оставило меня. Теперь я один».
Куова встал на ноги и нетвёрдой походкой направился прочь от дворца. Неживой ветер тщился ободрить его сладковатым ароматом степных цветов и коммифоры.
К вечеру Куова достиг того места, где расположились загородные жилища. За рядами беспорядочно построенных низкорослых каменных домов возвышался город, что некогда был известен ему под названием Алулим. Что удивительно, город не выглядел разрушенным, но Куова не узнавал ни одной постройки – серые и вытянутые, они не походили ни на что из виденного раньше. Сколько же времени прошло с момента его падения, что всё так изменилось?
«И всё-таки это мой Алулим. Я чувствую это».
Он прошёл мимо покосившихся домов и ступил на гладкую тёмно-серую дорогу. Сплошной камень.
Он шагал по широким проходам, под узкими окнами, за некоторыми из которых горели яркие, как маленькие солнца, огни. Он спотыкался, засмотревшись на очередное чарующее свечение, и спешил проникнуть в глубины странного города.
Улицы здесь лишь отдалённо напоминали знакомый Алулим, и от этого Куове было не по себе. Он остановился, прислонившись спиной к стене, пытаясь обуздать тревогу – и тогда увидел первых людей. Коротко подстриженные, будто рабы, и в странных облегающих одеяниях, они беззаботно прошествовали в нескольких шагах от мага, громко переговариваясь. Но Куова не мог разобрать ни слова…
«Это ведь всё ещё народ Киэнги. Как время могло настолько изменить их?»
Глубоко погрузившись в размышления, Куова свернул под арку между двумя домами и уселся на деревянную скамью. Усталый разум тут же потонул в дрёме.
Когда Куова пробудился, наступил день; высоко в небе вновь светило безразличное солнце. Людей стало больше, они шли по своим делам, с опаской поглядывая на одинокого человека в изношенной бирюзовой мантии. Только одна рыжеволосая девочка подбежала совсем близко, вложила что-то небольшое в его ладонь и моментально упорхнула прочь. Маленькая монета. До Куовы вдруг дошло, как он, должно быть, выглядит после долгого путешествия, и он коротко, но громко рассмеялся, приковав к себе ещё больше недоумённых взглядов.
Происходящее вокруг Куовы здесь и сейчас стало даже большей загадкой, чем увиденный образ человека с серыми глазами. Сидя на скамье, он пытался строить догадки и предположения, вспоминал старых врагов и знакомых, царей и тиранов из прошлого. Однако незнакомец по-прежнему оставался незнакомцем. По внешности и грубому отрывистому наречию можно было предположить, что он происходил из Эрдины. Вот и всё знание. А стоило Куове вернуться на улицы Алулима, как мир захлестнул его с новой силой, вырвал из мыслей. Он не мог заставить себя пошевелиться, а события проносились мимо, подобно степному ветру. Куова решил, что он сходит с ума, ведь окружение казалось совершенно чуждым и в то же время таким родным: и неумелые рисунки крылатых ирбисов на стенах, и молодой человек с золотистой кожей, глядящий на небо, словно возносил хвалу Солнцу; и доносившиеся издалека звуки базара, которые ни с чем не спутать.
Но вот за спиной раздался протяжный утробный рёв – и Куова отскочил в сторону, налетев на возмущённого прохожего. По дороге прогрохотала чёрная колесница, но без вола или коня, а движимая некой неведомой силой. Никто вокруг не придавал этому значения, а Куова потратил остаток дня, наблюдая за чудными и рычащими повозками, но так и не сумел разгадать их секрет. Эти творения поразили его до глубины души.
Утром следующего дня Куова проснулся от трескучего голоса над головой. Он резко поднялся и принялся тревожно озираться по сторонам, однако поблизости не было никого, хотя голос продолжал звучать. Неужто продолжение снов о неизведанном? Куова поднял глаза – и увидел на вершине невысокого столба два металлических цветка и осознал, что голос принадлежит им. Но разве возможно вдохнуть жизнь в то, что никогда не было живым? Их речь не отличалась от речи горожан – такой же таинственной и непонятной, хотя отдельные слова и конструкции казались знакомыми, что лишь запутывало сильнее. Вдруг голос умолк, а вместо него сквозь незримые рты зазвучала музыка. Время от времени одна мелодия сменяла другую, и это оказалось настолько чарующим явлением, что солнце вошло в зенит, когда Куова наконец продолжил свой путь.
Тем же вечером Куова присел на камень в саду, разбитом прямо посреди улицы, и стал наблюдать, как гонятся друг за другом стрелки на белом циферблате. Он сразу понял, что это часы, но – удивительно! – они не нуждались в солнечном свете. Стрелки показывали далеко за полночь, когда сну удалось оторвать его от этого завораживающего зрелища.
Новый день принёс с собой прорывающееся из недр разума отчаяние. Тело послушно выполняло любой каприз своего хозяина, но ощущалось при этом чужеродным, точно неудобные одежды. В тяжёлые минуты Куова попросту отдавал себя людскому потоку и, подобно выброшенной в реку дощечке, плыл по шумным улицам, не думая ни о чём и не глядя по сторонам. И лишь в редкие моменты он выныривал в охряных садах или узких проходах, чтобы, закрыв лицо руками, будто молитву повторять одну-единственную фразу: «Всё повторяется… Я вижу, всё повторяется».
Он бесцельно брёл по улицам Алулима. Его отчаяние перетекало в безумную апатию. В конце концов он перестал замечать прохожих; он сталкивался с ними, не обращая внимания на ответные толчки и гневную ругань. В поиске маленьких уличных фонтанов, из которых можно было напиться, потерял всякий смысл. Все потребности отошли на другой план, остались лишь тени города, воспоминания о прошлом и бегущие друг за другом часы.
«Зачем я здесь нужен?»
Когда солнце сползло до середины небосвода, он миновал несколько перекрёстков и садов и вышел на улицу, оживлённую и широкую, точно река. Здесь туда и обратно мчались десятки незапряжённых колесниц и огромных карет, от которых исходил плотный запах горьковатого масла. Куова вспомнил о себе и теперь пробирался между людьми с осторожностью, стараясь никого не задеть. Наконец он дошёл до конца улицы.
Впереди раскинулась площадь – таких огромных Куова никогда не видел прежде. Прямо посреди неё, окружённые мозаикой жёлто-красных гладких камней, вздымались останки величественной постройки. Не смея пошевелиться, Куова смотрел, как тонкие фигурки детей взбирались по высоким ступеням, сновали по древним террасам…
Белый зиккурат. Печальная и заброшенная обитель мудрейших жрецов Киэнги.
***
Полуразрушенный зиккурат казался древнее самой жизни. Верхние этажи обрушились под тяжестью лет, и наверняка ушлые дельцы и невежды при первой же возможности растащили плиты и кирпичи. Без цветущих на террасах садов и без храмовой площадки строение было подобно казнённому герою – раздетого, поверженного ниц и обезглавленного.
И всё равно один его вид вдохнул в Куову давно позабытое чувство. Коснувшись ладонью светло-серой стены, он вспомнил, как давным-давно, ещё будучи ребёнком, точно так же стоял перед зиккуратом.
Земля выскользнула из-под ног. Куова рухнул на колени и прижался лбом к стене. Занесённый оранжевым песком кирпич, казалось, безмолвно пел о дне, когда человечество стояло на пороге гибели. Римуш, Луга, старшие маги… быть может, их души навеки поселились в этом камне? Их и тысяч людей, которые не успели спастись. Словно древняя обитель стала памятником их жертве.
«Тебе тоже тут одиноко?»
Прогуливаясь по площади, Куова по-прежнему чувствовал на себе дыхание священных руин. Он осознал себя живым и подумал, что желает утолить свою жажду. Впервые за долгое время в голову пришла мысль, что можно попробовать что-нибудь купить в одном из шатров. За десять агоров, подаренных незнакомой девочкой, молчаливый торговец подал чашу с безупречно чистой пузырящейся водой. Куова маленькими глотками опустошил чашу и с любопытством отметил, что вода была сладкой и приятно щекотала горло.
«И вот, очередное чудо дивного города».
Он подглядывал за людьми, которые прохаживались рядом или отдыхали, развалившись на деревянных скамьях. В тихом углу заметил старика, умиротворённо сидевшего на земле с горящей свечой в руках.
«Это всё ещё народ Киэнги».
Куова почувствовал, как его дух воспрял, нашёл новый смысл. Встревоженное сердце объяла теплом надежда.
«Пусть мы говорим на разных языках. Но в нас течёт одна кровь».
К закату на столбах вокруг начали сами собой зажигаться огни. Куова огляделся по сторонам, задержал взгляд на молящемся старике, на веселящейся молодёжи. И решил узнать о людях побольше.
Он прошёл вдоль столбов и остановился возле скамьи, на которой устроились трое молодых людей и со страстью обсуждали лежавшую на коленях у одного из них связку роскошно переплетённых листов папируса. Куова поинтересовался содержанием записей. Ответом стали недоумённые взгляды. Сидевшая с краю девушка постучала указательным пальцем себе по лбу и что-то пробормотала. На удивление, одно из слов оказалось знакомым. «Бродяга».
Куова вздохнул. Без понимания языка и должного облачения у него не было ни малейшего шанса завести разговор. Вместе с ностальгией и грустной усмешкой в памяти всплыли картины, как он, Шаррукин Куова, встречает в мраморном зале колдунов из Эрдины, одетых в кожу и шкуры. Раньше всё было иначе.
Когда совсем стемнело, люди начали расходиться.
Неожиданно для себя Куова почувствовал болезненные спазмы в животе. Только сейчас он вспомнил, что с самого пробуждения в разрушенном дворце ничего не ел. Куова покинул площадь, свернул с главной улицы и начал петлять по узким проходам, пытаясь отстраниться от неприятного чувства, но голод продолжал терзать его тело.
Преображённый Алулим не смог свести его с ума, но станет ему могилой.
«Неужто боги решили так пошутить надо мной?»
Ноги отяжелели, но Куова продолжал идти. Многолетний опыт, мудрость и остатки магической силы потеряли всякое значение. В воздухе резко похолодало, звёзды в небе побледнели и расплылись. Куова свалился на землю, не дойдя всего пары шагов до маленького неказистого крыльца.
***
Когда он очнулся, то обнаружил, что лежит на мягком ложе и смотрит на серый потолок, покрытый тёмными пятнами. И он был не один.
– Гольяс, – медленно произнёс сидевший возле него мужчина и прижал правую руку к своей груди. – Урнунгаль Гольяс.
Человек, представившийся Гольясом, был не очень молод. Его худое лицо тут и там покрывали морщины, а когда-то ярко-рыжий цвет волосах значительно уступал седине. В ореховых глазах, однако, ещё жил огонёк, а рукам, казалось, никак не находилось покоя: они вечно что-то разминали, перебирали, хватали и в целом словно жили собственной жизнью. Сильнее необъяснимой беспокойности была, пожалуй, лишь общительность.
Овладеть новым языком оказалось проще, чем ожидал Куова: у него обнаружилось много общего с языком Киэнги. Так вскоре он узнал, что Урнунгаль Гольяс работает в городской библиотеке. Это не могло не вызвать удивления: несмотря на личный водопровод, прикрытые настоящими листами стекла окна, мягкие кровати и ряд приспособлений, несомненно, магического происхождения, жилище служителя храма знаний не выглядело роскошным. Двери и мебель могли развалиться в любую минуту. Вместо аромата благовоний в воздухе витал запах сырости. Также Куова выяснил, что жена библиотекаря оставила его четыре года назад, и тот в одиночку растил сына по имени Иона.
Лампа – так Гольяс называл висевшее под потолком маленькое солнце – заливало золотистым светом почти всю комнату, так что Куова мог в любое время погрузиться в чтение. Книги рассказали ему об истории края, разросшегося на месте древнего царства Киэнги и названного Кашадфаном, что означало «страна гор». Одно короткое писание было посвящено Спасителю – мифической личности, предотвративший конец света, который едва не свершился более полутора тысяч лет назад. Авторы, описывая житие Спасителя, создали такую запутанную историю из перемешанных друг другом фактов разных периодов и небылиц (одна, например, утверждала, якобы он упал на землю с Солнца), что Куова далеко не сразу сообразил, что таким образом пытались воссоздать его личность. На вопрос, как можно этому верить, сам Гольяс пожимал плечами и заявлял, что вера теперь служит интересам государства и мало кого интересует в чистом своём проявлении.
Раньше Гольясу приходилось разрываться между работой и воспитанием малолетнего сына, но с появлением Куовы всё изменилось. Куова проводил половину дня с Ионой и сумел быстро с ним подружиться: находить общий язык с детьми оказалось не в пример проще, чем с расчётливыми и амбициозными магократами. Порой достаточно было взглянуть на него, чтобы мгновенно понять, чего он хочет. Это весьма пригодилось, когда пришло время обучать Иону чтению, к чему у него обнаружился неподдельный интерес.
В качестве благодарности за приют Куова взял на себя и часть других повседневных забот. Он убирался в квартире (ещё одно странное слово, с которым оставалось лишь смириться), ухаживал за уличными растениями и через день занимался готовкой. Также ему пришлось серьёзно постараться, чтобы вспомнить плотническое ремесло, которому его учил отец едва ли не вечность назад. Жильё жреца знаний должно быть достойно своего хозяина, так сказал Куова, пресекая все возражения, которые могли последовать.
Гольяс старался не оставаться в стороне, но то и дело отвлекался. Что-то тревожило его. Лишь недели спустя выяснилось, что его донимали разбойники, с которыми наивный библиотекарь имел неосторожность сыграть в карты на деньги.
Порой Гольяс становился сам не свой – замыкался в себе и не обращал внимания ни на Куову, ни даже на сына. При стуке в дверь он бросал все дела и принимался судорожно искать место, где спрятаться. По утрам озирался на каждый шорох и даже несколько раз пытался неуклюже выбраться на улицу через окно. Иногда Гольяс возвращался из библиотеки бледный и взъерошенный, и тогда сразу становилось понятно, что лучше его не трогать. Он срывался на всех подряд, грубо обрывал любые попытки завязать разговор и отпускал язвительные замечания.
Наблюдая за этой нелепой игрой поведений, Куова узнал кое-что о пороках современного общества. Однако вскоре она ему наскучила. Очередным вечером он вышел на крыльцо вместо Гольяса, и у него состоялся непродолжительный разговор с непрошенными гостями. Его доводы были настолько убедительны, что те больше никогда не возвращались. Но особенно Гольяса удивило то, что для этого не пришлось прибегать к грубой силе.
***
Они сидели на кухне за столом, смастерённым Куовой, друг к другу лицом, держа в руках алюминиевые кружки с разбавленным пшеничным пивом. Горячая пища и алкоголь расслабили Гольяса, так что он не сдерживал себя в желании поболтать. Такое происходило в конце каждой недели: Иона укладывался в постель, а мужчины допоздна засиживались за беседой.
– Ты удивительный человек, Калех.
Так Куова называл себя в честь своего последнего слуги перед Гольясом и остальными, не будучи уверенным, стоит ли раскрывать о давнем прошлом то, что может показаться невероятным.
Он усмехнулся. Дожив до седин, Гольяс чудным образом не избавился от почти детской впечатлительности.
– За время нашего знакомства ты не раз повторял эту фразу, – заметил Куова.
– Когда я нашёл тебя, ты говорил на каком-то причудливом диалекте и опасливо косился на машины на улицах. Сегодня ты объясняешь Ионе грамматику и арифметику. И коль скоро меня уже целый месяц никто не тревожит, похоже, твой талант работы с деревом уступает лишь твоему таланту убеждать людей. Какие ещё секреты таятся в тебе?
Куова промедлил с ответом. Изменчивость настроения Гольяса временами ставила его в тупик. Перебрав с алкоголем, тот мог начать потешаться над его неведением, а в моменты фанатичного отчаяния едва не падал перед ним на колени и боготворил, не сдерживая эмоций. И тут в голову закралась мысль: «Ничто так не развлекает, как сказанная в шутку правда».
– Быть может, то, что я колдун из далёкой древности или переродившийся Спаситель?
Гольяс около секунды недоверчиво смотрел ему в глаза, а затем прыснул от смеха, зажав рот обеими ладонями, чтобы не шуметь. Куова засмеялся следом, чувствуя себя так, будто только что рассказал удачный анекдот. Успокоившись, библиотекарь дружески похлопал его по плечу, откинулся на спинку стула и протяжно отхлебнул из своей кружки.