полная версия
Валерий Горелов
Колкая малина. Книга четвёртая
Может
Расправив напоказ красиво плечи,
Мы даём себе отличные оценки
И, повторяя чьи-то радужные речи,
Тащим себя от ступеньки к ступеньке.
Перестанут птицы с юга возвращаться:
Их не принудить законы соблюдать.
А если грехи перестанут караться,
Совсем некуда станет бежать.
Каждый сам с собой играет в прятки,
Сам себя на веру принимая,
А жизнь, она не любит ни прятки, ни загадки,
И порой берёт, не возвращая.
Пусть она будет безнадёжна и даже беспросветна,
Она может и простить, а может и казнить,
Но, может, она тем и интересна,
Что может приучить, а может отучить.
Жизнь, она не терпит волокиты,
И коль настало время – помолитесь.
От того, что суждено, не может быть защиты,
И я скажу любимым людям: берегитесь!
Там все правила умели соблюсти:
Кого-то в кипяток, кого-то в полынью.
А кто судьбу старался превзойти,
Не смогли сыграть даже вничью.
Набекрень
Небо не бывает пустым или полным,
Как не бывает просроченного чувства.
Пусть будет лучше изменник прощённым,
Но не будет меры безрассудства.
А небо, оно всегда снаружи,
И тайны свои умеет хранить.
А его секреты – это наши души,
Которые нельзя ни отдать, ни подарить.
Чувство – маленькая пчёлка в бесконечности
И, однажды появившись, уже не исчезает.
И в пику жизни скоротечной
Она скитается в пространстве и пугает.
А прощение измены – это чудо сотворённое,
С этим кто-то заново начинает жить.
Это – исцеление, на танец приглашённое,
Которому так хочется голову вскружить.
Измерить безрассудство – как мерить бесконечность:
Там страсть и горе под руку идут.
Всему мерило – только наша человечность,
Но её, страдалицу, на конце не ждут.
На цветке сирени пчёлка замерла:
Её пугает нависающая тень.
Она думает, что смерть за ней пришла,
А это просто у меня фуражка набекрень.
Надо понимать
Мы парили над Землёй крыло в крыло,
И нам в жизни было нечего делить,
Но что-то с нами вдруг произошло,
И мы друг друга взялись хоронить.
И странное случилось расставание —
Без удивления и грамма сожалений.
У каждого имелось своё самооправдание,
Свитое, как плеть, из бреда и сомнений.
Она смотрела на меня со стороны,
Пытаясь отстоять свое истолкование,
А её слова были воинственно больны
И заходили прямо в подсознание.
До́лги и запутаны мантры мудрецов,
Что на самом деле происходит с нами,
И почём цена тех жертвенных дымов,
Когда любящие люди становятся врагами?
И это обязательно когда-нибудь случится,
Но только там, где нету понимания.
Там любовь на сделку соглашается,
Становясь причиной изменённого сознания.
Чтобы полюбить, надо понимать,
И сколько бы вокруг ни вилось воронья,
Верить до конца и уметь прощать,
А верность чтобы в тягость не была.
Нам не надо
Не бывает ожидание унижением,
Так бывает, если жизнь наоборот,
Как не может быть предательство спасением,
Даже если по пути на эшафот.
Едет модница на белом скакуне,
Ей на лошади престижней, чем в Феррари.
Очень можно соло на одной струне,
Если это – скрипка Страдивари.
Неужто можно жить без страхов и упрёков,
Ни от чего не отрекаясь и себя не опозоря,
Лишь в убежище скитальцев и пророков
В знойной пустыне у Мёртвого моря?
Признания от боли и отчаяния,
Как и обещания от стыда и голода,
Никогда не превращаются в раскаянья,
Всё равно душа дороже золота.
Нам не нужны советы мудрых книг,
Когда у нас на всё свои ответы.
Нам не надо ни оков и ни вериг,
У нас корпоративные застолья и диеты.
На скамейке в сквере струнный перебор,
И листья на тропинке шушарятся лукаво.
И не получается душевный разговор,
Как-то всё выходит дрожаще и шершаво.
Не надо
Не обижайте недоверием друзей,
Любите их, как собственных детей,
Ни в словах, ни в мыслях им не изменяйте,
Но только деньги в долг никогда не давайте.
Вы им любые просчёты простите,
Хотите, им дарите, или просто отдайте,
Сумеете – поэму посвятите,
Но только деньги в долг никогда не давайте.
Если ваш друг – ваш должник,
Вы руки себе искусайте:
Теперь каждый из вас будет двулик.
Никогда друзьям в долг не давайте.
И тот, кто попросил, и тот, который дал,
По-новому друг к другу привыкайте,
Из вас каждый что-нибудь у дружбы отобрал.
Никогда к друзьям в долги не попадайте.
У соседей и попутчиков надо занимать,
И, конечно, им по срокам отдавайте,
Но вам не с ними жить и умирать.
Никогда к друзьям в долги не попадайте.
Будет много всякой кутерьмы,
Но всё должно быть с чистыми глазами.
Ничего для друзей не делай взаймы:
Они не могут быть твоими должниками.
Не пропусти своё
Нас стыдили кадры кинохроники
Тенями моральных реквизитов,
А мы все были идолопоклонники,
Но, может, кто-то выбрал иезуитов.
Не станьте жертвой собственных решений
И на бледного коня не ставьте ставку.
Не существует благих побуждений,
Чтобы для себя сплести удавку.
Ночью письма пишутся вслепую.
Кому Луна совсем не светит,
Они решили жить напропалую,
И кто кого искал, тот того и встретит.
Того, что не имеешь, того не растеряешь.
А сам в себя поверить не сумеешь,
Если потеряешь там, где не прощаешь.
И помни – собираешь то, что сеешь.
Золото, как люди, тускнеет и стареет,
Только оно совести неймёт;
Но и старая песня душу согреет,
Если её Высоцкий поёт.
Соловей поёт, а павлины тявкают,
Но глаза в глаза лицо не рассмотреть.
Когда лягушки на болоте полюбовно квакают,
Тут главное – своё не просмотреть.
Не сбейтесь с пути
Превратился в красавицу гадкий гусёнок,
И трухлявый пень фиалками зацвел,
А я скоро подкоплю деньжонок,
Накуплю гостинцев и накрою стол.
Соберу соседей за длинным столом
И поставлю посредине медный самовар.
И мы будем говорить о добром и простом
И старых песен вспоминать репертуар.
Нам тут же на баяне подыграют,
Что на Марсе будут яблони цвести,
И про то, как детки быстро вырастают,
И их никто не держит взаперти.
Пусть только навсегда уразумеют,
Когда свои дороги будут выбирать,
Что если старость знает, то молодость умеет,
Но за свободу придётся воевать.
А на улицу Заречную опять пришла весна,
А мы тосты говорили по кругу.
Пусть мы жили от рубля и до рубля,
Нам не совестно в глаза смотреть друг другу.
И на трухлявом пне фиалки зацветут,
Когда кругом – страна любви,
И всех туда беспрерывно зовут.
Только не сбейтесь с пути.
Неизбежность
Я ушёл: нельзя было иначе,
Я гнал себя куда-то прочь,
На ощупь, по-стариковски незряче,
В беспроглядную, стылую ночь.
Она, как чёрный-пречёрный квадрат,
Нависала своей беспросветностью.
Нет дорог ни вперёд, ни назад,
В том, что зовут неизбежностью.
Она без приглашения приходит,
С выдохом бездонных пропастей.
Если стены неприступные возводят,
Не оставляют даже узеньких щелей.
От неё не спрятаться и не откупиться,
В ней нельзя ни умереть и ни уснуть,
В ней можно только раствориться
И в молитве не упомянуть.
А кто пытался рваться напролом,
Желая новый начинать отсчёт,
Того ждала колода с топором
И самый окончательный расчёт.
Я ушёл: нельзя было иначе,
И неизбежность стала приговором.
А то, что в мире существует без отдачи,
Не умеет быть предметом договора.
Ни стыда, ни совести
Не замостить дорогу времени цитатами,
Там каждая судьба наперечёт.
Время не измерить победами и датами:
Оно не продается и не врёт.
Оно не проклинало и не обещало,
Ни тем, кто усыхает, ни тем, кто расцветает.
Оно не предвещает и не убивает,
И жить никому не мешает.
Оно не господин и не товарищ,
Оно ничто не делает за вас;
Не будет арбитром военных ристалищ
И судьей с повязкой на глазах.
Это не рычаг с противовесом,
Не театральный грим и не толмач.
Оставаясь в себе, мракобесном,
Человек сам себе судья и палач.
Время не покажет, как и не излечит,
Оно не злое, но и не святое.
А ближний ближнего увечит,
Ссылаясь на время такое.
Оно не отличает совесть от стыда
И не режется на ленты и куски,
И по его щеке не скатится слеза,
Когда ты придёшь к концу пути.
Обращаюсь
В ночь на Страшную субботу. Спаситель во Гробе.
Я обращаюсь ко всем академикам
И соискателям учёных степеней:
Наконец-то помогите проповедникам
Сделать людей немножко добрей.
Пришло время, чтоб без лишних идеалов
Материалистам-физикам и разночинцам-лирикам,
Минуя сладости прелюдий и показных скандалов,
Выдать нужные ответы грязным циникам.
Пусть зло сгорит в мировоззренческой дуге,
И все забудут, что такое нелюбовь,
Когда найдут микробов в сером веществе,
От которых в жилах закипает кровь.
Я обращаюсь к звёздным докторам:
Увидеть, что настал предельный срок,
И пусть начертит график доктор Перельман,
Как пройти эпидемиологический порог.
А вдохновенная рука литературы
Пусть выдаёт рецепты на лечение,
Прекратит играть со злобой в шуры-муры
И перестанет уповать на провидение.
Пускай звонят колокола
Надрывно, нощно, вновь и вновь,
И я, в чём мама родила,
Иду к тому, кто заповедовал любовь.
Общая кухня
Слышу в струнных переборах
Песни сверстников моих.
Мы росли в барачных коридорах,
Где не было ни грешных, ни святых.
Мы на всех делили булку хлеба,
Разрывая её на куски,
Мы были дети ширпотреба,
Отцов, вернувшихся с войны.
В шкафу – плечистый плащ из габардина,
На фанерной этажерке – Борис Полевой,
Помойный запах нафталина
И за мутным стеклом мелкий дождь обложной.
Кто-то гремел рукомойником,
А у кого-то кашель кровяной,
А у крыльца прощалися с покойником
Под нескладный оркестр духовой.
Тот был в чистой гимнастёрке без погон,
На то, наверное, была своя причина
Всё вокруг – как будто страшный сон,
И всё тот же запах нафталина.
На общей кухне варят кутью,
На ходиках уже почти что два,
Я вроде как живу и вроде бы как сплю,
Такая наша общая судьба.
Огонь и любовь
С неба луна глядит не моргая,
Девушка на скрипке сама себе играет,
Всё замерло от края и до края.
Это о любви, но человек такой любви не знает.
Гений в хрупком женском теле,
На скамеечке у клумбы георгинов,
Обойдя все каньоны и мели,
Добрался до музыки джиннов.
Лето разгоняется грозами с дождями,
И каждые сутки длинней и длинней.
Я вдруг узнал, что это написано вами
В жёлтом свете ночных фонарей.
Огонь на Землю боги принесли
Во имя понимания и счастья,
Но и они не всё понять смогли,
На Земле хотели самовластья.
Однажды из любви огонь украли,
И в ней остались только намерения,
Как украшение собственной морали
И надуманные чудные мгновения.
А та любовь пришла из смерча и огня,
Но был нарушен с Богом договор.
И любовь была расчленена,
А она её собрала в струнный соль мажор.
Одиночество
Там, где горизонт сливается с Землёй,
Ничего не надо объяснять;
А если разговор, то лишь с самим собой,
А себя уже давно не стали понимать.
Наезжает лодка на галечную россыпь,
Ветерок качает метёлки камыша,
И я по мелководью и почти на ощупь
Приближаюсь к силуэту шалаша.
Трескуче разгорается костёр,
И сушатся намокшие штанины.
Возможно, мир коварен и хитёр,
Но, наверное, на то свои причины.
А лица друзей, словно пятна на Солнце:
Гипер далеки и уже неразличимы,
Они, как звёзды, отраженные в колодце —
Иллюзорны и недостижимы.
Забурлила в чайнике вода,
И, согласно древнему пророчеству,
Если ты уходишь в никуда, означает,
Что ушёл учиться одиночеству.
Ночная бабочка уселась на рукав
И, исполняя непонятный ритуал,
Мне говорила, крыльями дрожав,
Чтобы я от одиночества бежал.
Она с тобой
Меня настолько измочалила дорога,
Что я забыл конечный пункт пути.
Я хочу передохнуть совсем немного,
С силами собраться и идти.
Сердце билось, как блокадный метроном,
Ноги гудели что трубы библейские,
Я уже полмира обошёл пешком,
Изживая манеры лакейские.
Дорога – это время размышлений,
Ведь приходится идти с закрытым ртом,
А мысли, они против впечатлений,
И принуждают жить своим умом.
На пыльную дорогу капают дождинки
И тут же испаряются в полуденной жаре.
Здесь с самим собой проводят поединки
И ставят знак вопроса между точкой и тире.
Когда лакейство превращается в привычку,
То всё остальное – само по себе.
Тире превращается в кавычку,
А точка лишь в иллюзию в судьбе.
Не бывает истина доро́гой достижима,
И она не может быть ни сложной, ни простой,
Она как целый мир необозрима,
И в то же время она всегда с тобой.
Она
Она была опутана страстями,
И они её душили, как удавы.
Она жила между бесстыдством и долгами
В ожидании заслуженной расправы.
В своих страстях она была безгрешной,
Как шулер в нечестной игре.
Она была живой и неизбежной,
Как всё, что появляется извне.
Она могла сверкнуть дневной грозой
И к кому-то в жизнь зайти, не постучавшись,
Город осветить в темени ночной
Или просто так уйти, не попрощавшись.
Она улыбкой свечи зажигала,
Но не умела чем-то восторгаться.
Она ни зла, ни добра не желала
И не знала, что такое унижаться.
Она искала и приобретала,
А, не ощутив ни радость, ни гнев,
Потом ставила на всё и теряла,
Ни разу ни о чём не пожалев.
Она в жизни ни к чему не привязалась,
От чувств всегда стараясь быть вдали.
Она как все, наверно, ошибалась,
Но, Господи, пожалуйста, её Благослови!
Опять!
Над горизонтом пыхают зарницы,
А собаки как сирены стали завывать.
Кто свои сомнения не спрятал за божницами,
Тот не понимает, что можно ожидать.
Опять с разверзшихся небес
Его везёт ушастая ослица,
И на Земле начнётся новый антропогенез,
И Он опять для нас оставит право оступиться.
Оставит право человеку выбирать,
В чём и смысл задуманной породы:
Здесь каждый сам обязан понимать
Масштабы и рельефы собственной свободы.
Мы опять начнём друг другом помыкать,
Клясться чем угодно, лгать и унижаться,
Обезумев, вешаться, судить и воевать,
И опять из века в век перерождаться.
От распаханной земли до голубых небес
Бывает расстоянье меньше чем мгновенье,
Но на всех хватает фантазий и чудес,
Когда не подневольно самовыражение.
Но опять кто-то выберет старые песни,
За веру принимая ересь и подлог,
Опять проголосуют за законы мести,
И человечество напишет тот же эпилог.
Открытое окно
Отрадно мне, что на дворе в разгаре лето,
Что под карнизом свила ласточка гнездо.
Утро, потихоньку гаснет сигарета,
И где-то у соседа плачет малое дитё.
Тянет свежестью с открытого окна,
Это дышит предрассветный силуэт.
У нас такие правила были завсегда:
Кто проснулся раньше, тот и есть поэт.
Скоро каждая пичуга на свой лад заголосит,
Отряхнётся бабочка от капелек росы,
Она в воздухе исполнит утренний кульбит,
И в шёпоте появятся басы.
И день придёт – распределитель обязательств,
Он будет и великий, и будет незаметный,
Но каких бы ни случилось обстоятельств,
Этот день не будет беспросветным.
Кто умрёт, не успев повиниться,
Те, значит, ничего не обещали,
Но те, кто сумел с судьбой примириться,
Те точно её руки целовали.
Выдыхает лето аромат цветов,
И пчела танцует на синем васильке.
Прошу, не вспоминайте страшных снов
И не ищите истины во тьме.
Повторение
Когда-то эти ставни наглухо закрыли
И задвинули засовы на дверях:
Отсюда по этапам развозили
Искупать вину в советских лагерях.
Ставни покосились, засовы проржавели,
Прогнила и осыпалась соломенная стреха,
А в приступке на крыльце та же музыка скрипела,
Что вроде сума́ никому не помеха.
Они себя нашли в научном коммунизме
И не нуждались в Божьей благодати,
Они жили в новом реализме
И верили в мандаты и печати.
В паспорте прописка и маршрутный лист,
А тех, что были раньше, спрятали в архивы.
На кремлёвской сцене новый реалист,
И всех опять сгоняли в коллективы.
Ставни закрывают, засовы задвигают,
Почувствуйте великую радость принуждения.
Всех снова в те же сани запрягают,
Ибо нет учения страшнее повторения.
Что угодно может отражать
Медный Крест и блеск заплаканных очей,
Но если вам отвратна Божья благодать,
То, может, вы не человеческих кровей?
