полная версия
Валерий Горелов
Колкая малина. Книга четвёртая
Кирдык
Хотелось крови дуэлянтам сильней,
Чем проститутке хочется любви,
Но адъютант утёрся аксельбантом,
А девку забесплатно развели.
Нельзя без аппетита целоваться:
Сразу поймут, что у вас интерес.
И не пробуйте без повода смеяться,
А то у вас появится собственный Дантес.
Кто-то сзади тихо подобрался,
Думая, что всё про тебя знает,
А ты совсем не испугался,
Что тебя предатель обнимает.
Кто ведёт себя достойно, по-мужски,
Тот любит экзотический шашлык:
Ему порубят кобру на куски,
Что по-татарски называется «кирдык».
А кого вчера на кладбище снесли,
Сегодня водочки побрезговал испить,
Но мы главную черту не перешли
И надеемся живых от мёртвых отличить.
Наглажены штаны, заштопаны колготки,
За окном – весенняя истома.
Возьмём-ка, милая, ещё две поллитровки,
Никак влюблённым не сидится дома.
Медные глаза
Гипсовую статую в рыжем парике
И с нарисованными орденскими планками
Увезли на чёрном воронке
Вместе с разгрудастыми цыганками.
Единожды предавший станет чужаком,
Такого будет стыдно узнавать,
А он ещё с врагами шепчется тайком
И пытается губёшки раскатать.
Приготовьте вёдерную клизму:
Тут всякое коварство – от слипшихся кишок.
Мы скажем «да» любому онанизму,
Лишь бы не залезли в кошелёк.
Пусть будет он красив и коренаст,
Ему чужие тайны не доверят,
Никто ему привет не передаст
И дважды за таким перепроверят.
Кипятят в кастрюле сборную солянку,
И вылезла подагра на глиняной ноге,
Накрошили в винегрет бледную поганку
И без трусов танцуют при Луне.
От хохота трясутся потроха,
Которые вращаются на ве́ртеле.
Там уже давно – медные глаза,
Они таких и обессмертили.
Мусорная сказка
Для взрослых сказки грустными бывают,
Они не романтичны и не поучительны.
В них серое от чёрного плохо отличают,
Но часто эти сказки бывают убедительны.
Она произошла от обезьяны
И была ведьмой в шестом поколении.
Она, свои зализывая раны,
Всегда стонала в животном исступлении.
Её прапрапрабабушка-Яга
Ваню-дурака чуть в печке не сварила.
А эта вот другой подход нашла:
Ваню-дурачка к сожительству склонила.
И Ванька рад, что у него не выросли рога,
А что хвост, так это не считается.
Он смотрит в её жёлтые глаза
И всё глубже туда погружается.
Она была магистром в скотоложстве,
И имела степень бакалавра в колдовстве,
Но могла себя являть в любом художестве
И надолго растворяться в сон-траве.
Вот такие сказки выдают на сдачу
Тем, кто от реальности бежит
С закруткой конопли и водочкой в придачу;
Он вроде как живёт, а реально – спит.
Не брак
Угорает русское село:
У них сегодня разъездная медицина.
Ещё к зениту солнце не пришло,
А всем уже раздали по пачке анальгина.
А мази от блох и мандавошек
Дали банку на два дома,
И не обошлось без драки и делёжек
С подпорченным портретом пана агронома.
Как потерпевшая учётчица орала,
Что её пятый муж – олигофрен!
Она к земному и небесному взывала
И урвала для себя гематоген.
С медицинским спиртом банку утянули
И куда-то сразу схлынула толпа,
Но все вернулись, как только лизнули
Чистейшего бальзама из горла.
Кричали дети громко и пронзительно,
Чаровница местная рвалась на аборт.
И только одна фраза звучала примирительно —
Что не бывает браком третий сорт.
Им не нужны свинячьи нежности,
Здесь каждый сам потомственный ведьмак.
Тут осетрина всегда второй свежести,
И никогда четвёртый сорт не брак.
Не буду
Мелкий и вертлявый щитомордник
Огромного тигра может убить.
Если дали на себя надеть намордник,
Значит, навсегда останетесь в нём жить.
Меня не надо бить и принуждать,
Я никому не буду делать реверансы
И не буду долголетия желать
Ни за похвалу и ни за шансы.
Я не буду молчать и поддакивать
И по чужой указке ставить препинания,
Чтобы совесть свою не оплакивать
И не искать для себя оправдания.
На тех, кому не нужны оправдания,
Есть всегда порядок ценовой,
И не будет правил воздержания,
Коли не поладите с собственной судьбой.
Все, кто не различают, где свобода, где тюрьма,
И смотрят на мир чужими глазами,
Кушают один кусок дерьма
И могут хвастаться лишь грязью под ногтями.
Приходите поделиться новостями,
То гостинцы из замочной скважины.
Когда за всё хватаются грязными руками,
То те, кто были рядом, уже обезображены.
Не надо бы
В каких-то тайных школах учатся злодейству,
Смертельным наговорам и тайному клеймению.
Клещи и бюрократы слюнями метят жертву:
У них один объём по слюноотделению.
На букетик лютиков плюнули презрительно,
Там нужен громкий запах и фигура.
Учитесь говорить громко и пронзительно,
Даже если очень мелкая фактура.
Шакалы найдут и сожрут ослабевшего,
Падёт в короткой схватке старая волчица.
Тут не будет очевидцев, и не будет потерпевшего,
А тем, кто убивал, больше нечему учиться.
Самолёт, как воробей, крыльями не машет,
Но зато летает выше облаков.
Пусть снайпер дважды в одну мишень промажет,
И пастух не бьёт кнутом коров.
Дайте мне лом и кувалду:
Я поеду строить космодром.
И маленький кусочек рафинада:
Мы его поделим с больным безродным псом.
Пора переиздать учебник по злодейству,
Пусть пишут его на другом языке.
И не надо прислюняться к скрытому еврейству,
Чтобы с помпой отвалить на последнем корабле.
Неприятности
Любые неприятности, они всегда некстати,
Но никто не должен без надежды жить.
И пусть кому-то смелости не хватит, а кому-то благодати,
Но каждый свои страхи мечтает победить.
Кто-то не проспался после бурной пьянки,
И теперь он в зеркале сам себя пугает.
Пытается накапать валерьянки
И последними словами сам себя ругает.
А у кого-то выросли ветвистые рога,
Он ими всю округу запугал:
У него была такая аппетитная жена,
Что даже местный батюшка её не пропускал.
Того смертельно запечатало, а у того понос,
И такие в жизни бывают неприятности.
А если дали по рукам за то, что не донёс,
Так в таких делах не бывает ясности.
Неприятности бывают не только после радостей,
Они могут быть одна к другой.
Нету ни прогнозов и ни вероятностей,
Когда они в дверь постучатся ногой.
Они приходят, вырастая словно тень,
И если даже останешься в изморе и раздоре,
Пусть они приходят каждый день,
Чем один раз случится горе.
Неразменный
С экрана сладко лыбится плейбой,
Снуют как тараканы зазывалы,
А у нас всё те же запевалы,
И годами не кончается запой.
Время от аванса до получки
Становится порукой круговой;
Антигерой – в кольчуге нескончаемой трясучки,
Зачморённый злодейкой судьбой.
Дайте мне кредит без поручительства,
И я разрушу новый Вавилон,
Легко побью рекорды сочинительства,
Вброд перейдя холодный Рубикон.
А тут меня удавкой душит домострой,
Это от него трясучка и изжога.
Не отнимут грошик золотой
Даже скользкие объятья осьминога.
Пусть я буду нищим, пусть буду побираться,
Но земле своей не изменю,
Потому что не умею убегать или сдаваться,
А если надо, в судный день собою заслоню.
Я сотворён из праха моей родной земли,
И пусть даже не мерещатся обжорство и покой,
Я не хочу другой судьбы,
Моя земля – мой неразменный грошик золотой.
Никому и ничто
Я живу, чтобы бежать,
И там, и тут, и сам в себе;
Я ем, чтобы мелькать
Целый день, как белка в колесе.
Я по-другому не умел существовать,
Мне надо быстро-быстро проскочить,
Чтобы никого не узнавать,
И чтобы не чернить, но и не хвалить.
Главное – нигде не тормозиться,
Чтобы никому не помогать,
Но если и придётся засветиться,
Никому и ничего не обещать.
И не надо ни родниться, ни брататься:
Мне потешно эти роли исполнять,
И ни в коем случае не браться
Ещё кому-то что-то доказать.
Я ничего не замечаю мимоходом,
Быть может и вращается Земля,
И пускай кто-то будет народом,
Моё дело – всегда сторона.
Мне не надо разбегаться по взлётной полосе,
За что я сам себя и одобряю.
Я кручусь, как белка в колесе,
И всегда моя хата будет с краю.
Ничьё
Он был грузчиком в порту
И имел койко-место в общаге,
А под койкой в дальнем углу
Держал бутылки в деревянном саркофаге.
Его очень уважали в общежитии:
Он страдальцев в понедельник похмелял,
И всех опередил в саморазвитии,
Так как правду жизни натурально понимал.
Он марксистов читал по слогам
И болел за жизнь простолюдинов,
Призывал кому-то вдарить по мордам.
В те годы каждый знал про хунвейбинов.
В те годы героические, красные и синие,
Он гегемону умел угождать,
И тот его по профсоюзной линии
В народный суд пристроил заседать.
Если всё народное, то значит суд – народный,
Вот только водку заседатель с вагонов воровал,
Но это был поступок благородный:
Он пролетариев запойных похмелял.
И они давали план на производстве,
Это был шизофренический интим,
Где у грузчиков в порту и в большом руководстве
Всё было народным, а значит ничьим.
Обязательства
Тем, кто побеждали в соц. соревнованиях,
Давали продуктовые наборы под заказ,
Снимали предыдущие взыскания,
И кто-то даже получал путёвку на Кавказ.
А ударники любой из наших пятилеток
Были главными героями в песнях и стихах,
Важными персонами праздничных заметок
И даже заседали в народных судах.
Соревновались стеклодувы и писатели,
Главрежи и скупки вторсырья:
У всех в стране должны быть показатели
Блескучие, как рыбья чешуя.
И всё должно копиться в закромах —
От героических романов до одеколона.
У нас везде масштабы и всегда размах,
И все расчёты только с миллиона.
Мы каждый день чего-то исполняли,
Но всё равно всегда были должны.
Мы каждый год кого-то догоняли,
Но никто не видел финишной черты.
Шахтёр киркой грозится из застоя,
Но завтра он блеснёт мировоззрением,
И все строем пойдут без конвоя
К новым великим свершениям.
Отступники
Мне чудится, что всё уже в огне,
И чёрный пепел липнет на глаза.
И всё вокруг, как будто не в себе,
Адские вращают вертела.
Толпа под нос бубнила односложно,
Дети плакали и жались по углам,
Один пытался вешаться и кричал истошно,
Что «своего ни метра не отдам».
Он повесился и был, конечно, прав:
Там неведомы сомненья или страх,
Где заверяли нравственный устав
Печатью сапога на земляных полах.
Тут хорошо, в отеческих гробах,
Их с избытком даже для гостей,
А похороны в наших собственных руках,
Потому мы всех умнее и сильней.
Колем себе профили вождей
И кому-то зубы заострили,
А тех, что были против правильных идей,
Уже по приговору оскопили.
Кто не ищет искупления грехов,
Тот воем заявляет о себе,
А в этой какофонии утробных голосов
Лишь один молился при свече.
Отчаяние
Всегда среди бесспорного и спорного
Кто-то свои пропихает интриги,
И мало кто бежит от поражения позорного,
Заковав себя в железные вериги.
Фаталисту всё равно – что холод, что жара,
На него везде расставлена облава,
А в любом колодце мёртвая вода,
И везде подсыпана отрава.
Он матерился с пеной на губах,
Он пробовал топиться и уходить в запой,
Болеть и вопрошать на разных языках,
И пристально следить за большой Луной.
Никак себя не видя больше в жизни,
И погрузившись в логику масонскую,
Он страстно утвердился в атеизме
И строил свою башню Вавилонскую.
Он сотворял свое столпотворение,
От плевка до самопохвалы,
Выдавая бред за просветление,
А самомнение – за перст всевидящей судьбы.
Его подвесили на тонком волоске
И сразу поменяли все ландшафты.
Да, его заживо сварили в кипятке,
Когда за аморалку не взяли в космонавты.
Позиция
Только та позиция надежна и верна,
Которая поможет лучше приспособиться,
Чтобы подгребать только под себя,
И чтобы скопидому уподобиться.
Ты гордишься тем, что у тебя своя позиция,
И ты как-то сумел себя убедить,
Что твоя паранойя и есть интуиция,
И что её надо лелеять и чтить.
Ты всегда хотел быть однолюбом,
Но, по-честному, не очень получалось,
Как и называться правдолюбом
Не всегда по правде удавалось.
Но зато умел хитрить за разговором
И вовремя начальству угодить,
Где надо был лжецом, где надо – прожектёром,
Ну как такого можно не любить?
Он не понимал, что такое делиться,
Но с таким любая – как за каменной стеной.
И такому уже нечему учиться,
Однако можно доверять с договорной ценой.
Каждый вправе заиметь свою позицию
И смотреть на мир под собственным углом,
Каждый может быть героем и мокрицей,
И для каждого свои Гоморра и Содом.
Только у них
Когда у вас не очень получается
Определить кто прав, кто виноват,
Когда не все известны обстоятельства,
На каждого участника ищите компромат.
Тот – старшему по возрасту пальцем пригрозил,
А в пионерский костёр плеснул керосина
И государственный субботник однажды пропустил
Без понятной уважительной причины.
Другой – собак бездомных прикормил,
И они за ним ходили по пятам,
А ещё голубя подбитого лечил
И всех кошек различал по голосам.
А тот однажды на уроке хохотал
Над тем, что баба мужичонку понуждала.
Получалось, он классический сюжет критиковал
И желал себе другого идеала.
Другой, вопреки конституции,
Добивался прав для брошенных животных
И сочинял какие-то инструкции
Для сохранения отряда земноводных.
У обоих намеренья грешны и не нормальны,
Потому нет сомнений и неразберих,
Лишь законы коллектива идеальны,
И потому вся истина – у них.
Туман
Облака плывут, а туманы стелются,
Может быть, кому-то больше повезло,
Но нам уже совсем ни во что не верится,
Нас не туда, наверно, занесло.
Кроют облака пики и вершины,
И там всегда всё в сладких миражах,
А туманы забиваются в щели и низины,
Где всё одно – что совесть, и что страх.
Тут всё равно – что далеко, что близко,
Всё расползается и тонет в пелене,
И нету высоко, и нету низко,
И всё приходит будто бы извне.
Тут, в толпе, ты – жертва на закланье,
А в одиночестве – палата номер шесть.
Тут растворилось и раскисло сострадание,
И не для них уже благая весть.
Вдыхая туман, духоту выдыхаешь,
А реальность – где протянутые руки.
И сам не шевелись: других перепугаешь,
Ведь где-то рядом затаились жуки-пуки.
Облачко плывёт, а туман расстелится,
Одно не ляжет, а другой не полетит.
И кто это сказал, что ноль на всех не делится,
Когда на всех один иммунодефицит?
Целая наука
Раньше был грабёж, теперь экспроприация,
И всё это прописано на гербовой бумаге.
А тем, которые забыли, что есть субординация,
Промоют мозги как лапшу в дуршлаге.
Начальство к себе требует почтения,
Невзирая на изгаженный мундир.
А к тем, кто будет прятаться из страха и сомнения,
Явится булгаковский мессир.
В облака возносится элита
И лепит свои Храмы из фанеры,
Но мавзолеи они строят из гранита
В месть своим традициям и веры.
У подхалима свои песнопения:
Когда сохнет на губах сладкая отрыжка,
Это самые большие капвложения
И самая надёжная сберкнижка.
Непростое дело – умело прислужить
И чувствовать себя миллиметровым,
Но если устыдишься бедным быть,
Тогда становится не стыдно быть дешёвым.
Уменье распознать и тут же угодить,
А восхищенье возвести до эпатажа,
И при этом все желанья упредить
Подвластно только мастерам подхалимажа.
Шепчут
Её гнобили за сомнительные связи,
Пытаясь побольнее укусить.
Их трясло в общественном экстазе
Её к позорному столбу приколотить.
Спрятав по карманам свои испражненья
И широко разинув рот,
Тусуются ревнители правил поведенья
У тех самых поганых болот.
Паутина на ветру матерно ругалась,
И лозунги орали в предвыборном угаре.
Босота с участковым огрызалась,
Как всегда, не вытянув в базаре.
Пока на косолапого патроны заряжали,
С рогатки застрелили воробья,
А малолетки всем назло озоровали,
Козырьки надвинув на глаза.
В скворечнике гадюки поселились,
Скворцы на проводах теперь бомжуют.
Куда-нибудь бегите, если оступились,
Или вас на площади линчуют.
Выглядит реальность как-то неопрятно,
Поганые болота расцветают мхами.
Но рядом шепчут тихо, но понятно,
Что тебя мусолят грязными руками.
Активизм
Активисты собираются в отряд,
А отряд вливается в колонны.
Конечно, впереди народный депутат;
Это наши батальоны самообороны.
Обманутые дольщики проходят вдоль трибуны,
У них свои речовки и наряды.
Они помнят уроки Парижской коммуны,
А в почётных ложах жмутся шелкопряды.
Граждане активные вешают плакаты.
Быть может, это банковские вкладчики,
Которых истязают проценты и магнаты,
А, возможно, это просто бухтосмазчики.
А футбольные фанаты активны по сезону,
Но у них всегда сухие пороха.
Они повдоль трибун настроят оборону,
И от воя вздрогнут города.
ЛГБТ-активные состряпали меню
И в ночное время торгуют мармеладом.
Целлюлитную толкают размазню,
Зато под очень сочным маринадом.
Уж очень разноцветным бывает активизм:
Красным, чёрным, голубым,
Но, по большей части, это артистизм
С предсказуемым итогом нулевым.
