Валентина Чайак
Когда цветут камелии
Степа отшатнулся. Глаза Алены сузились, а на щеках заалели пятна румянца. В следующую секунду она фыркнула так презрительно, как только могла, встала и ушла, хлопнув дверью.
***
С тоски Алена вернулась к бегу. Только в этот раз она пошла не на злополучный стадион, а в фитнес-клуб. Зимние, уже почти весенние вечера хотелось проводить дома, но после того вечера, когда Степан приволок домой половину библиотеки, включая полдюжины одинаковых книг Дюма, Алена не знала, как себя вести.
Дождавшись момента, она устроила скандал. В ход пошло решительно все, что месяцами гнездилось в ее душе. И недовольства, и упреки, и жалобы вместе с горькими слезами водопадом обрушились на глухую неподвижную стену какого-то философского спокойствия Степана. Не забыла Алена и о дяде-рыбаке, по милости которого им приходилось неделями есть рыбу, потому что Степа не решался отказаться от даров моря, которыми с ними щедро, по-родственному, делился дядюшка, а Алена полагала, что не имеет права обижать человека, который вдобавок даже не был ее кровным родственником.
Наконец она замолчала. Дыхание ее было тяжелым и прерывистым, словно у лошади, только что пришедшей первой на скачках.
– У меня больше нет сил слушать то, как ты постоянно кричишь! И кричишь, и кричишь!
– Разве я кричу?
– Кричишь, причем постоянно!
Алена закрыла лицо руками, словно желая отгородиться, и услышала будто сквозь вату:
– Хорошо, я кричу. Разве я кричу на тебя?
– Надеюсь, что нет. Вернее, я знаю, что нет, – ответила она. – Но я устала от этого, Степ. Устала, понимаешь?
Он помолчал. Обычная веселость, искорками горящая в его огромных карих глазах, уступила место беспокойству. Степан смотрел на Алену очень прямо и очень открыто.
– Послушай, я не умею разговаривать по-другому. Я думал, ты это знаешь, – довольно мягко сказал он.
Алена вздохнула. Степа как никто другой понимал ее, стоило ему немного сбавить громкость и прислушаться к тому, что она говорит. В такие моменты он напоминал музыкальный центр, который стоило приглушить, чтобы услышать что-то более важное. Например, то, как на кухне убегает вода, поставленная под пельмени. Или звонок в дверь.
– Я буду рада, если ты постараешься быть тише.
Настала очередь Степана тяжело вздыхать. Он отвел глаза и стал смотреть в стену, всю в картинах, подаренных им на свадьбу бабушкой. Той самой бабушкой, вынырнувшей из эпохи, когда творили сестры Бронте, книги которых, к слову, прислали в единственном экземпляре каждую.
Алена смотрела на мужа и гадала, какие мысли бегают в его лохматой голове. Как следует подумать об этом она не успела, потому что Степан шевельнул этой самой головой, словно стряхивая наваждение, и слабо улыбнулся.
– Пойдем поедим чего-нибудь? – таков был его единственный вопрос.
Поедим! Подумать только! Как у него, оказывается, все просто.
Алена упрямо бежала на дорожке, словно забыв об усталости и жгучей нелюбви к физическим упражнениям. Лишнюю энергию необходимо было сбросить. В фитнес-клубе сегодня было немноголюдно, и это как-то успокаивало. Никто никого не дергает, никто ни на кого не смотрит. Это и помогает, и в то же время заставляет немного грустить. Никому нет дела до чьих-то чужих красивых спортивных костюмов, когда-то выбранных с такой дотошностью. Впрочем, подумала Алена, к такому дефициту внимания касательно модных решений давно стоило уже привыкнуть еще со времен бега по стадиону, где кроме нее наворачивали круги женщина пожилого возраста, свято верившая в пользу скандинавской ходьбы, и чересчур бодрый, но щупленький паренек лет двадцати. Куда там, ценителей модных спортивных костюмов шикарных размеров на школьном стадионе не обитало.
Степа хоть и пообещал, что постарается убавить собственную громкость, у него это получалось отвратительно. Возвращаясь с работы или откуда-нибудь еще, он громогласно возвещал: «Эгегей, я дома!» и принимался раздеваться. Из комнаты на этот клич выходила Алена, которая обычно возвращалась с работы немного раньше, и шикала на него, неуловимо напоминая этим шипением змею, только не очковую, потому что Алена никаких очков не носила.
Дни мелькали в привычном узоре, сотканном из небольших радостей и проблем, работы, звонков родственникам и непритязательного отдыха, иногда перемежающегося перелистыванием купленных книг. Шесть книг Дюма, которые все еще не давали Алене спать по ночам, были безжалостно запрятаны ею на самую дальнюю полку любовно подготовленного Степой книжного шкафа. Даже законно полагающуюся им копию с голубой обложкой Алена больше не хотела лицезреть решительно никогда.
***
Дорога домой лежала сквозь паутину вечерних улиц. Ветер дул как-то не по-весеннему резко и носился холодными порывами от одного светящегося окна к другому. Наступало обещанное дотошными синоптиками внезапное похолодание, на неопределенный срок отодвигающее приход весны.
На нос Алене упала крохотная снежинка. Не может быть, чтобы зима вновь вернулась. Все только стало налаживаться… Или все-таки нет?
Алена добралась до дома. Степан, по ее подсчетам, уже должен был поесть и начать смотреть спортивную трансляцию чего бы то ни было. Он любил смотреть чемпионаты по футболу и хоккею, а также снукер и большой теннис. Алена знала, что такое офсайд и буллит, в каком порядке цветные шары загоняются в лузы и сколько штрафных очков назначают за забитый белый биток, но пока не запомнила разницу между брейк- и матч-пойнтом.
Алена вошла в квартиру. В коридоре, как и всегда, царил приятный полумрак. Она разулась и стала снимать куртку, уже готовая вяло отозваться на Степино «Эгегей!».
Но ее встретила лишь тишина, непривычная и холодная, которую нарушало только бормотание телевизора.
Алена, чуть насторожившись и не закончив процедуру снятия куртки, прошла в комнату.
Перед ней предстала картина маслом: диван, на котором возлежал Степан с лицом страдальца, телевизор, на экране которого очередной теннисист, отбивая о площадку желтенький мяч, готовился вступить в игру, к слову, уже проигрывая 15-40 на собственной подаче, и градусник, красноречиво валяющийся на журнальном столике.
– Степа, привет!
Муж поднял руку в бессильном приветствии. Алена сразу же насторожилась еще больше, сняла наконец куртку и присела рядом.
– Что такое? Ты чего тут лежишь?
Степан, не убирая с лица выражение крайней усталости от этой жизни, указал пальцем на собственное горло и глухо прохрипел:
– Аленка, я заболел и не могу говорить. Знаешь, температура какая?
– Какая?
Степа чуть застонал.
– Тридцать семь и одна.
Алена выдохнула. Это, конечно, была трагедия. Степан, как и многие мужчины, сразу же терял волю к жизни, стоило температуре его тела подняться на незначительную величину. А это значит…
Алена вздрогнула.
– Ты сказал, что не можешь говорить? – тут же мягко уточнила она.
Степа горестно кивнул и скорчил недовольную гримасу.
Пока Алена выкладывала из пакетов продукты, купленные ею по пути домой, мысли ее разбегались и ей все никак не удавалось собрать их в одном месте.
Степа не может говорить. Это даже звучит как-то странно, поразительно, как цунами, как чрезвычайное происшествие.
Алена на всякий случай выглянула в окно. За стеклом в бесшумном танце кружились основательные, крепенькие, толстенькие хлопья снега. Неудивительно, что город опять заметает, такое событие, как потеря Степаном главного орудия – зычного баритона – случается так же часто, как лунное затмение.
Будь это обычный день, Степан уже примчался бы сюда, прямо на эту самую кухню, начал бы ходить кругами, размахивать верхними конечностями и тарахтеть обо всем, что ему довелось пережить за сегодня, как трактор. Алена бы кивала в нужных местах и улыбалась впопад и не очень. Затем, вынужденно перебивая мужа, рассказала бы ему о приключениях, выпавший в этот день на ее долю.
Сегодня Алена не поленилась бы рассказать Степе о том, как ей надоело бегать в закрытом, пахнущем потом помещении, что на работе они всем коллективом уже в который раз убирали с пола воду, потому что она повадилась выливаться из кулера, а нормальные бутыли для воды почему-то никак не могут добраться до их офиса. И о том, что Наташка из конструкторского отдела принесла сегодня по случаю ухода в отпуск торт, насквозь пропитанный каким-то невероятно сладким сиропом и вдобавок украшенный сверху ягодами. Алене следовало бы удержаться от поглощения куска этого самого торта прежде всего ради своего благополучия и чтобы не бегать потом на дорожке лишние двадцать минут, но ей это не удалось и она себя очень за это корит.
Алене пришлось бы вместить все это максимум в пятнадцать-двадцать минут, потому что Степа, которому, как обычно, было что рассказать, уже через пять минут начинал подрагивать от нетерпения, как просыпающийся вулкан. Только вместо потоков лавы на Алену грозили вылиться потоки слов, громких, цепких, точных и обобщающих, смешных и серьезных.
Алена неторопливо расставила все по местам, по шкафам и отделениям холодильника. Затем посидела в кухне еще немного, глядя в окно. Снег валил все сильнее, словно стремясь укрыть землю и дома пуховым одеялом. Словно успокаивая. Словно оберегая от лишних треволнений и ненужной суеты.
Тишина! Кругом стояла блаженная тишина, лишь откуда-то из комнаты слышались приглушенные звуки спортивной трансляции.
В их доме этим вечером действительно правил Его Величество покой. Алена, не торопясь, разогрела на сковороде вчерашние тефтели с картофелем, нарезала овощной салат. В кои-то веки она делала это молча, прислушиваясь к себе и боясь лишний раз выдохнуть.
В последние недели разговоры с мужем все чаще носили бытовой характер, все больше вовлекая в пучину рутины и обыкновенности совместной жизни.
На ужин приготовим рыбу или курицу? Когда будет лучше позвать электрика, чтобы розетка в углу спальни перестала искрить и тем самым пугать до смерти? Почему размер ежемесячного платежа за капитальный ремонт опять взлетел не хуже ракеты Илона Маска?
Алена жевала тефтели, которые в этот раз показались ей до того вкусными, что ей стоило больших усилий не проглотить язык. И почему она раньше не замечала прелести своих кулинарных навыков?
Торопилась начать скорее говорить, чтобы попасть в негласно отведенное ей Степой окно в пятнадцать минут? Слишком отвлекалась на Степины рассказы ни о чем и обо всем сразу? Боролась с внутренним раздражением, которое подавляла жеванием еды?
Определить это вот так сразу было непросто. Тиканье часов словно входило в резонанс с течением ее мыслей, которые сменяли друг друга, ничем не перебиваемые.
Алена заваривала чай с ягодами и почти физически ощущала, как ее затуманенный шумом и суетой разум успокаивается. Сидеть здесь вот так, без тревог и забот, вдыхая восхитительный ягодный аромат, наблюдая за тем, как за окном падает снег, и выстраивать в голове четкий план того, чем она завтра займется на работе, было прекрасно. Прекрасно и непривычно.
Прошло несколько дней. Алена приходила с работы и первым делом интересовалась, как дела у мужа. Тот все еще хрипел, но дело явно шло на поправку. Степа чаще изъяснялся жестами, тряс головой, а если приходилось что-то говорить, то время пламенного спича неумолимо сокращалось примерно до двадцати секунд.
