В. В. Ивлев
Стерлитамакская быль
Мария Николаевна состояла в «церковной десятке», народ её уважал. Никого и ничего не боялась, православную веру исповедовала открыто.
После разгрома Казанского собора, прихожанкой которого она была (собор высился в 300 м от дома Лаврентьевых), а позднее и Свято-Татианинского храма, она укрывала у себя дома священные книги, облачения, церковную утварь, иконы, а также приютила диакона Владимира Сергеевича Погорелова. Некоторое время у неё на дому служили Литургии и обедницы, что было весьма рискованным делом. Приходилось принимать меры особой предосторожности.
К Марии Николаевне собирались якобы гости: священник, диакон, монашествующие, мiряне, довольно часто дети. Дочки и сын Марии Николаевны также принимали участие в службах. На столе всегда стоял горячий самовар и что-то к чаю. Внука, моего двоюродного брата, Сашу, сажали на крылечке, у парадного входа, с наказом: – если заметит что-то подозрительное – то бегом домой, в этом случае все садились за стол и пили чай. Таким образом удавалось избежать больших неприятностей.
Для меня прабабушка Мария Николаевна, или, как мы её называли, «бабуля» стала единственной ниточкой, которая напрямую связала меня с неповреждённой великорусской культурой и никогда не прерывавшейся православной традицией. Благодаря ей и моей маме я принял таинство Святого Крещения и воцерковился на первом году жизни.
Хорошо помню, как бабуля опрыскивала меня святой водой, когда что-то плохое со мной случалось (всегда немедленно помогало). В её комнате были настоящие старинные иконы (как память о прабабушке я храню принадлежавшую ей венчальную пару икон: Господь Вседержитель и Владимирская Богоматерь). У прабабушки Марии я впервые в жизни раскрыл старинные книги на церковно-славянском языке. (Старославянский-церковнославянский язык в России сразу после революции был запрещён, все типографские шрифты уничтожены. Этим языком я овладел уже в зрелом возрасте, полвека спустя).
Пока жива была прабабушка Мария, мы по всем правилам праздновали Пасху Христову. Прабабушка готовила сырную пасху, весьма внушительного размера и невероятно вкусную, в старинной форме из массивных липовых досок с резным православным крестом и буквами ХВ, куличи и, конечно, крашеные яйца. Куличи выпекались в русской печи, яйца красили по древним технологиям, натуральными красками.
Хорошо помню, как на День птиц она пекла «жаворонков» с глазками из изюминок. (Жаворонки – это печёные птички из постного теста. Их хозяйки на Руси готовили к празднику сорока мучеников севастийских, который в Церкви отмечается 22 марта по новому стилю. В православной традиции они символизируют летящие к Богу души мучеников).
Прабабушка Мария никогда и ни на что не жаловалась, одевалась строго, всегда с покрытой головой, никогда не повышала голоса, была немногословна, приветлива, лицо имела светлое, спокойное, осанку прямую, держалась с достоинством. До последнего дня работала по хозяйству, дом содержала в идеальном порядке. К своей кончине подготовилась, когда совсем ослабела, отказалась от госпитализации со словами: «Не поможет. С вешней водой уйду». Отошла Мария Николаевна ко Господу в пасхальную седмицу, в возрасте 80 лет, в собственном доме, в окружении семьи, непостыдно, безболезненно и мирно. Отпевали её в молельном доме у кладбища. Все храмы Стерлитамака к тому времени были разгромлены, разграблены, церковные здания разрушены. Тем не менее, панихиду по Марии Николаевне отслужили по всем канонам, пел церковный хор в полном составе.
На момент моего рождения дом был поделен на две половины: в передней, кроме Марии Николаевны, жил её сын Алексей Иванович с семьёй. Супруга Алексея Ивановича, Галина Юльевна, очень милая, добрая женщина, была моей крестной матерью. Происходила она из семьи репрессированных поволжских немцев, о чем есть документы. В 1947 году, в возрасте 28 лет, распоряжением МВД СССР от 10.04.46, Галина Юльевна Палкина была взята на учёт спецпоселения по месту жительства в городе Стерлитамаке, как «член семьи немецкой национальности». Освобождена распоряжением того же МВД СССР от 08.04.54.
Это распространялось и на детей. Сын Галины Юльевны, Александр, мой двоюродный брат, родившийся в 1949-м, в городе Стерлитамаке, «на спецпоселении», был репрессирован с момента рождения «по национальному признаку» и реабилитирован одновременно с матерью, после смерти Сталина. Отец Александра, Алексей Иванович, был православным, природным русаком, с корнями в Тамбовской губернии и записать его сына в «немцы» было верхом кретинизма. Алексей Иванович и Галина Юрьевна официально зарегистрировали брак только в 1954 году, раньше было невозможно.
Вся эта свистопляска с репрессиями по национальному признаку была следствием безумного политиканства в состоянии “административного восторга”. Поволжские немцы, точнее немецко-говорящие выходцы из Европы, осели на территории Башкирии со времён Екатерины Второй, были широко представлены в Стерлитамаке, приняли православие, обрусели и ничем не отличались от остальных добропорядочных граждан, считавших Россию своей Родиной. В детстве у меня были друзья и школьные преподаватели с немецкими корнями, все они были достойными людьми. Когда в 1991 году Галина Юльевна и её сын Александр получили из посольства ФРГ готовые аусвайсы-паспорта с их именами и предложение переехать на «историческую родину», они отказались, как и многие другие, оказавшиеся в подобной ситуации.
Лаврентьевы были чрезвычайно добрыми, гостеприимными, радушными, жизнерадостными людьми и с удовольствием принимали меня в гости. Младший их сын, Александр Лаврентьев, был старше меня, и я у него впервые увидел такие привлекательные и ценные для каждого мальчишки того времени вещи как аквариум, гитару, магнитофон, переносной радиоприёмник «Альпинист», впервые услышал песни бардов и «Битлз». Для меня он был старшим братом, охотно возился со мной, показывал, что к чему.
Задняя половина дома, по старорусским традициям, отошла младшей дочери Марии Николаевны – Алевтине Ивановне, моей бабушке. Жила она с мужем, Николаем Степановичем Родионовым. Первый муж бабушки, мой родной дед, Иван Петрович Гнедков, одним из первых ушёл на фронт и пропал без вести. Об интереснейшей судьбе моего названного деда, Николая Степановича, можно прочитать в приложении к данной книге «Подарок маршала».
Моя бабушка, Алевтина Ивановна Родионова, урождённая Лаврентьева (1912–2003+), или, как мы её ласково называли, «бабуся», родилась в Стерлитамаке, в сословии мещан. После революции пережила гонения, обрушившиеся на её семью, но выучилась и рано начала работать. Отличалась тихим, спокойным характером, выдержкой, хорошими манерами, всегда говорила приветливо, ровным, мягким голосом, ни разу я не слышал от неё грубого слова.
Помогала нищим и убогим, подкармливала голодных, была светлой, доброй душой. Любила принимать гостей, накрывала стол по всем правилам русского гостеприимства, с белоснежной скатертью, салфетками, фарфоровыми супницами и серебряными приборами (дедушкин трофей из Германии). Готовила и пекла очень хорошо, вкусно, а пироги, печенье, торты вполне профессионально, ибо в молодые годы работала на хлебокомбинате.
Отличалась аккуратностью и честностью, долгие годы, до самой пенсии, проработала главным бухгалтером культпросветучилища.
С моим названным дедушкой Николаем Степановичем (мы его называли «дедя», и был он ничем не хуже родного), они достойно прожили долгую и честную супружескую жизнь и скончались в родных стенах мирно и безболезненно, исполненные дней.
Формально они не были православными прихожанами (ходить было некуда, все храмы в Стерлитамаке тогда были закрыты), но в них было больше христианства и настоящей любви, чем во многих ревностных православных нашего времени. Никогда я не слышал от них грубого или неприличного слова, осуждения кого бы то ни было. Никогда и ни с кем они не ссорились, не ругались, тем более друг с другом. Говорили мало, следили за словами. Каждое воскресенье принимали гостей, в первую очередь старшую сестру Алевтины Ивановны, Веру Ивановну, муж которой, Пётр Григорьевич Куракин, был самым именитым инженером Стерлитамака, ещё царской выучки, автором проекта знаменитой подвесной грузовой канатной дороги для содового комбината.
При этом мои бабушка и дедушка прожили жизнь невероятно тяжёлую и трудились буквально до последнего часа (жили в своём доме, без удобств). Никому и ни на что не жаловались и не роптали. Сложа руки никогда не сидели. Если были дома, что-то обязательно делали по хозяйству.
Оба отошли ко Господу сразу после Пасхи Христовой, когда цвели яблони, скончались мирно, безболезненно, в родных стенах. Дедушка переселился в небесные селения первым. Война и полвека тяжёлой работы, ранения и травмы забрали силы. Стариков в преклонном возрасте тогда лечили скорее символически.
Бабушка прожила подольше, самостоятельно справлялась с хозяйством. Тёплым, солнечным майским утром вышла во двор, прибралась, сгребла граблями прошлогоднюю траву (в возрасте 91 года), вернулась домой, поговорила по телефону с дочкой (моей мамой) и прилегла отдохнуть. Мама пришла в обед её проведать, а она лежит со сложенными на груди ручками, улыбается, как будто спит…
Это поколение было последним на Руси, которое сохраняло наиболее трудно достижимую древнерусскую доблесть – смиренномудрие. Царствие им Небесное!
Родители
Виктор Иванович Ивлев (1930–1970+).
Родился в Стерлитамаке, в нашем родовом доме на улице Пушкина. После смерти матери остался круглым сиротой в одиннадцать лет, воспитывался бабушкой, Любовью Александровной Ивлевой, в суровых старорусских традициях.
Папа мой был представителем теперь уже почти исчезнувшей северной ветви великороссов, которые прошли от Северного моря до Аляски, сумели приспособиться и выжить в немыслимых условиях первопроходчества и никому никогда не покорялись. Обид папа не спускал, хамства не переносил, быстро вспыхивал. Про таких в народе говорили: «На Руси не все караси, есть и ерши». Светловолосый, голубоглазый, всегда энергичный и жизнерадостный, он был абсолютно свободной и цельной личностью. Принадлежал он к поколению людей, родившихся в СССР, переживших два голода, Великую Отечественную войну, участвовавших в восстановлении и стремительном возрастании мощи страны, достигшей пика своего могущества в 1975–1980 годах.
Прежде всего, он был свободен от любых идеологических догм и предрассудков. Не состоял в партии, политикой не интересовался. Начисто был лишён каких-либо предубеждений по отношению к представителям других этносов и религий. Никогда не брал денег взаймы. В те времена займов, кредитов для населения не было, напротив, государство занимало у людей деньги и никогда не возвращало. У нас дома хранилась толстая пачка облигаций государственного займа, которые были годны только для детских игр. Русский писатель Венедикт Ерофеев по этому поводу заметил: «Любить Родину беззаветно – это примерно значит: покупать на все свои деньги одни только лотерейные билеты, оставляя себе только на соль и хлеб. И не проверять их».
Ни в каких очередях (на улучшение жилищных условий, машину) мои родители не стояли, соответственно ни от кого не зависели, ничего не ждали, никого ни о чём не просили. Ничего не скрывали, от налогов не прятали, не было в том необходимости, нечего было скрывать. Наше домовладение папа устраивал так, как считал нужным, разрешений ни у кого не спрашивал. Власти ни во что не вмешивались.
За пределами домовладения всё вокруг было народным: горы, леса, реки, озёра и вся, яже в них, все дары природы были общим достоянием, народ пользовался ими абсолютно безплатно. Денег всегда хватало на всё. Жили мы весьма скромно, но достойно, никому не завидовали и ничего не жаждали. В принципе, всё было доступно, кроме автомобиля и нового дома или квартиры, строительство индивидуальных домов было крайне затруднено. Никто не боялся потерять работу, или остаться без медицинской помощи, без лекарств, без пенсии. Найти работу не составляло никакого труда, выбор был самым широким, Стерлитамак бурно развивался и застраивался, вакансий было много.
Поскольку папа не интересовался политикой, западной культурой, публично не критиковал советскую власть и коммунистическую партию, у него не было проблем, которые создавала себе интеллигенция в столичных городах. В Стерлитамаке всё было по-другому. Мирное сосуществование власти и народа. Народ думал и жил по-своему, но не провоцировал начальство, по принципу: «Крепка советская власть, а мы ещё крепче». Власти же народ почём зря не тревожили, гребли под себя и подстраивались под центр. Никакого «национального вопроса» не было и в помине. О каких-то религиозных трениях не могло быть и речи, это никому не было интересно. Жители Стерлитамака хранили добрые традиции сотрудничества и взаимопомощи, заложенные со дня основания города. Русские, башкиры, татары, украинцы, чуваши, мордва, немцы, поляки, евреи жили вперемешку, делить им было нечего.
Поколение моих родителей пережило голодное детство (карточную систему отменили только в 1935 году). Папа мой, как круглый сирота, хлебнул всевозможных горестей и невзгод, но при этом сохранил лучшие черты русского характера: верность в дружбе и любви, выносливость, жизнестойкость и жизнерадостность, находчивость, открытость, доверие к людям, граничащее с наивностью, чувство юмора, незлобивость и нестяжательство. Никогда никому не завидовал и ни на кого зла не держал. Имел достаточно сильную волю. На службе в военно-морском флоте пристрастился к крепкому куреву: сигареты без фильтра «Охотничьи», папиросы «Север», “Прибой”, махорка. Когда уже начал кашлять по ночам, резко, в один день, бросил.
Был он лёгким на подъём, деятельным, целеустремлённым, отважным и предприимчивым, можно сказать лихим, хорошим товарищем и верным другом. Я никогда не видел его лежащим на диване с газетой в руках или сидящим без дела. Даже когда появился телевизор, он его практически не смотрел, постоянно был занят по хозяйству. Если не хватало наличности, мог в ту же минуту собраться, слетать на рыбалку, собрать в саду мешок яблок, продать и решить вопрос. Очень многое делал своими руками, например: хорошую мебель, садовые дома, вязал сети, отливал блесны, строил клетки для кроликов, закладывал сады. Кое-чему успел научить и меня.
Мальчишки старого Стерлитамака, вплоть до 1950-х годов, жили совершенно в другом мiре, чем сегодняшние. Частично то время и я захватил. Всё было доступно: шиханы, реки, степь, лес, озёра и, к сожалению, стройплощадки и даже производственные помещения, в любое время, в любом месте. В распоряжении пацанов имелись всевозможные инструменты, материалы, оружие, порох. Ходили с бреднем, с острогой, охотились, ночевали в степи.
Широкая вольница при весьма суровых нравах и законах. Всё было по-настоящему. В те времена за Ашкадаром начиналось «полюшко-поле» – привольная степь, простиравшаяся на восток до Уральских гор и на юг до Каспийского моря. В этой степи можно было делать всё что угодно. Вплоть до середины 1960-х, за Ашкадаром, например, останавливался большой табор классических кочевых цыган.
В половодье на Ашкадаре папа с приятелями баграми вылавливали застрявшие у берега брёвна делового леса, которые сплавлялись с лесоразработок выше по течению, растаскивали их по домам, на дрова, сами пилили и кололи. Власти этому не препятствовали.
В условиях тех лет опасные приключения были неизбежны. В возрасте 6 лет папа, в детском саду, на новогодней ёлке, попал в пожар, который начался именно с ёлки, (на них тогда ставили горящие парафиновые свечи, ёлки обкладывали хлопковой ватой). Отделался испугом.
В 10 лет с товарищем играл на берегу Ашкадара в глиняных пещерах-закопушках, их завалило, через какое-то время откопали. Папа очухался, приятель – нет.
Папин друг нашёл в степи за Ашкадаром, на стрельбище, боевую гранату, дома начал её пилить, остался без пальцев обеих рук. Историй таких было множество.
После смерти дочери бабушка Любовь Ивлева с внуком Виктором, моим будущим папой, переехали в Кушнаренково, что в 50 км на северо-запад от Уфы, к младшей дочери, Клавдии Ивлевой, которая жила там с мужем, не последним человеком на службе в местной управе. Небольшой посёлок к тому времени уже имел славную историю.
* * *
Осенью 1941 года в Уфу были эвакуированы многие наркоматы и центральные учреждения страны. Сюда же переехал исполнительный комитет Коммунистического интернационала (Коминтерн). Его члены ежедневно на 18 иностранных языках выходили в радиоэфир с антифашистскими передачами, которые слушали в Америке и оккупированной нацистами Европе. По причине нехватки жилья в городе часть коминтерновцев, с семьями, направили в село Кушнаренково. Здесь же разместился и учебный центр-школа Коминтерна, в котором выдающиеся деятели международного коммунистического движения – Георгий Димитров, Клемент Готвальд, Отто Куусинен, Вильгельм Пик, Пальмиро Тольятти, Морис Торез, Долорес Ибаррури – проходили подготовку для дальнейшей освободительной борьбы в своих странах. Среди эвакуированных коммунистов были отличные токари, слесари, механики. Весной 1942 года, по указанию Георгия Димитрова, при Кушнаренковской МТС была создана бригада по ремонту зерноуборочных комбайнов, тракторов и другой сельскохозяйственной техники. Летом коминтерновцы работали в опытном саду, осенью помогали колхозам убирать урожай.
* * *
Папа поступил в Кушнаренковский сельскохозяйственный техникум, который размещался в бывшем каменном помещичьем доме. Техникум за свою историю носил много различных названий: садо-огородный, плодоягодный, плодоовощной, а с 1952 года – сельскохозяйственный и имел самую высокую репутацию.
Из Кушнаренково папа привёз домой невероятно хорошие, просто сказочные сорта яблонь (например, «Золотой налив», «Медовые»), которые он сажал в нашем саду и по всему Стерлитамаку. Никогда больше, ни в одной стране мiра, мне не встречались яблоки вкуснее и слаще.
Безусловно, обучение в Кушнаренковском сельскохозяйственном техникуме оказало на моего папу очень сильное влияние и во многом определило его дальнейшую судьбу.
В 1950-м папа был призван на Тихоокеанский флот, где прослужил 4 года. Был приписан к эсминцу «Быстрый». Некоторое время нёс службу в береговой охране. Базировались на острове Русский (Владивосток), в городе Корсаков, на Южном Сахалине, в бухте Золотой Рог, в Советской Гавани. Службу закончил в звании мичмана.
Служба была нелёгкой. Начало её совпало с началом Корейской войны, во время которой американцы, в частности, планировали нанести ядерные удары по ближайшим к Корее советским военным базам. Соответственно, готовность наша была повышенной. Во время стоянок на берегу спали в палатках, зимой по ночам волосы примерзали к подушке. Когда папа стоял на посту в лесу, на него с дерева спрыгнула рысь, но он умудрился отбиться.
На флоте, по тогдашним обычаям, его растатуировали до пояса (избежать этого было невозможно). Это были классические моряцкие татуировки: якорь, маяк, чайки, волны, на спине сюжет «За тех, кто в море». На гражданке он этих татуировок стеснялся, да и с милицией были проблемы, подозревали, что он «с зоны». Большая, во всю грудь татуировка изображала мавзолей В. И. Ленина на Красной площади в Москве, часть кремлёвской стены и Спасскую башню, причём звезда на башне приходилась точно на ямочку под кадыком. С одной стороны от мавзолея были помещены барельефы Маркса и Энгельса, а с другой – Ленина и Сталина. Знающие люди поясняли, что таковая татуировка может спасти жизнь: типа поставят к стенке, а увидят татуировку и стрелять не осмелятся. Для этого нужно было рвануть тельняшку на груди. Кстати, тельняшку папа очень любил и не снимал её, пока она не развалилась по ветхости. Святые отцы разъясняют, что по всеобщем воскресении люди восстанут не голенькие, а в одеждах. Уверен, что папа мой воскреснет в тельняшке.
Служба на флоте во многом сформировала жизненную позицию моего папы. Суровые флотские нравы и порядки, оригинальный военно-морской юмор того времени косвенно отразились и на моём воспитании.
Дом, семья для папы были священными. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не слышал от него грубого, неприличного слова, не помню ни одного случая, чтобы папа и мама ссорились, ругались. Наш дом был храмом семейного согласия и мира.
К сожалению, наша семья подвергалась атаке со стороны невидимых сил. Началось это в 1969 году. В возрасте 39 лет папа вёз маму на мотороллере, ехали на рыбалку, на Нугушское водохранилище. Поднимаясь в гору, мотороллер перевернулся. Спасая маму, папа принял удар коленом и сильно его рассёк. Медпункт не нашли и вернулись домой (путь не близкий). В больнице сделали укол пенициллина, а у папы, как оказалось, была аллергия на антибиотики. Еле откачали.
Через год, возвращаясь с работы, поскользнулся на арбузной корке. Перелом основания черепа. После этой травмы он уже не восстановился.
Вечером, 8 августа 1970-го, папа скоропостижно скончался дома, у нас с мамой на руках. Мне тогда было 14, брату – 8 лет.
Диагноз – остановка сердца. День был очень жаркий, душный, а пришли они со свадьбы родственников. Ослабленное сердце, как я понимаю, было результатом недоедания в детстве и довольно эмоционального характера, то же самое, что у бабушки Антонины. Плюс полное пренебрежение к своему здоровью. Тогда не было принято после каждого чиха бежать к врачу. Насколько мне известно, папа вообще никогда по собственной инициативе на приёме у врача не был, только по скорой. Известно, что каждый настоящий мужчина уверен в том, что все остальные мужчины смертны, а он сам нет. Жизненная философия русских мужчин тех лет заключалась в присказке: «Живы будем – не помрём!» Ребячество, конечно.
Хоронили папу всей улицей, гроб несли из дома на руках до перекрёстка с Садовой улицей. Священников в городе не было, все церковные службы были строго запрещены. На старое кладбище ехали в открытой бортовой машине, с оркестром. На могиле поставили, по тогдашнему обычаю, железную пирамиду со звездой.
Наследство от отца осталось невеликое: мотороллер «Вятка», набор инструментов, несколько носильных вещей. Мотороллер и недостроенный домик в коллективных садах за Ашкадаром мама сразу продала.
Незадолго до кончины папа впервые встретился со своим родителем, Иваном Ивановичем В., который бросил их с братом ради новой семьи, когда учился в Ленинграде. Простоватый стерлитамакский Ваня тогда попал в когтистые лапы некоей Ядвиги. Всю жизнь Иван Иванович мучился совестью, на склоне лет приехал в Стерлитамак из Новосибирска. Папа его простил, мама нет. Больше мы Ивана Ивановича не видели. Знаю, что он работал учителем, имел двух сыновей.
Трудиться папа начал сразу после окончания школы, в РАЙЗО (районный земельный отдел), где хорошо помнили его маму, мою бабушку Антонину Ивлеву, в здании, где сейчас работает администрация Стерлитамакского района. После службы на флоте он работал сначала агрономом в Стерлитамакском обществе глухонемых, потом главным агрономом в подсобном хозяйстве Гормоткомбината (пивзавод), который тогда располагался в центре города, на улице Карла Маркса, чрез дорогу от здания РАЙЗО.
Главному агроному полагалась конная повозка, на которой они «рассекали» с мамой, а с какого-то момента уже и со мною внутри мамы. Как-то лошадь понесла, и мама вывалилась из повозки в кусты. Это было моим первым опасным приключением, ещё до рождения.
Когда я подрос, папа стал брать меня с собой в поездки. Это было замечательное время: первозданная, ослепительно прекрасная природа Башкирии, горы, целинная типчаково-ковыльная степь, жидкий как вода, только что откачанный мёд диких пчёл, сливки, густые как сметана, кумыс, парное молоко, удивительно вкусный белый хлеб, запах живой рыбы и полевых цветов…
Папа заложил несколько крупных плодовых садов и активно распространял саженцы и приёмы садоводства в Стерлитамаке. Какие это были сорта! Пример: ранний русский сорт народной селекции «Золотой налив» – обильно производил изысканно сладкие, сочные, достаточно крупные яблоки, которые сначала желтели, а потом «наливались», становились прозрачными, как янтарь, можно было видеть косточки внутри. Именно таким должно было быть яблоко, которым Ева угостила Адама в раю.
Собственный фруктовый сад, пусть совсем небольшой, необходим для достижения полноты жизни русских людей. Дети, которые выросли в доме с садом, сильно отличаются от лишённых такого счастья.
Увлечение садоводством от папы перешло ко мне. Очень рано я научился правильно сажать деревья, обрезать их, делать прививки. Всё это мне потом в жизни очень пригодилось. В 14 лет я начал переписку с известным садоводом-любителем, автором журнальных статей и по его совету перевёл наш сад на новую, щадящую систему, прекратил ежегодно перекапывать землю под яблонями и позволил ей задерноваться. Тогда это была настоящая революция в садоводстве, а результаты вышли замечательные!
Папа мой был по-настоящему счастливым, вольным человеком. Он не состоял в партии и не интересовался политикой, не был связан никакими обязательствами, кроме семьи, никогда не имел долгов и ничем запретным или предосудительным не занимался. Со всеми поддерживал добрые или дружеские отношения, был доволен тем, что имел, а имел он многое, о чём большинство людей сейчас не может и мечтать. Полагаю, тот уровень его личной свободы был максимально возможным во всей современной истории России, для нас уже недостижимым.
Мои родители были полноправными гражданами величайшей, непобедимой страны, на которую никто не осмеливался напасть, своевременно и сполна отдали все долги Родине, родили детей в законном браке, честно работали, жили в мире и в согласии с самими собой и всеми родными, никого и ничего не боялись, занимались тем, что им нравилось. Они имели возможность свободно передвигаться по огромной стране, раскинувшейся на одной шестой части суши. В любой точке этой страны, в любом городе: в Калининграде или Львове, Таллине или Ташкенте, Кишинёве или Владивостоке, Вильнюсе или Алма-Ате они могли поселиться и гарантированно получить работу по специальности. Папу и маму Стерлитамак вполне устраивал, они видели хорошие перспективы и не помышляли о переселении. По большому счёту, на тот момент они были правы.
Помимо идеологии, давление правящей верхушки было минимальным. Например, налоги и плата за жильё были символическими, равно как и плата за электричество, сущие копейки. Деньги в основном тратились на питание и одежду. Лекарства нам не требовались, но в случае необходимости они были поразительно дёшевы, эффективны и доступны всем. Большие покупки, например мотороллер, бытовую технику, брали в «рассрочку» – фиксированные безпроцентные ежемесячные выплаты на год-два. В нашей семье речь о деньгах или их нехватке никогда не заходила. Ни одного дня в своей жизни я не испытывал нехватки чего бы то ни было, голода или холода, чувства какой-либо опасности или страха.
Именно так описал состояние блаженства М.В. Ломоносов:
Что видишь – всё твоё; везде в своём дому,
Не просишь ни о чём, не должен никому.
Когда в Стерлитамак в 1960 году пришла Большая химия, а вместе с ней большие ожидания, папа, вместе со своим лучшим другом Валентином Харькиным, решили податься на химпроизводство, чтобы заработать современные благоустроенные квартиры. Папа выучился на аппаратчика и работал на заводе синтетического каучука. Недолго. Производство было настолько грязным, что нормальному человеку выдержать это было невозможно, ни за какие деньги. Кроме того, он категорически отказался участвовать в практике ночных выбросов опасных веществ в атмосферу Стерлитамака. Вместе со своим другом, Валентином Харькиным, они заявили начальству, что отказываются травить своих детей. Начальство было в бешенстве.
Папа выбрал более достойную стезю: работал учителем в школе. Параллельно заочно учился в Уфимском государственном университете, на биофаке. Была мечта – работать лесничим, на природе. Обучение закончил успешно, но диплом получить не успел.
Главным его увлечением была любительская рыбалка, всеми разрешёнными тогда способами, как зимой, так и летом. Умел ставить сети подо льдом, коптить рыбу, варить легендарную русскую тройную уху. Снасти изготовлял своими руками. Практически каждый отпуск мы всей семьёй проводили на природе, на берегу какого-нибудь озера, Нугушского водохранилища или Белой реки. Кристально чистые, очень глубокие карстовые озёра, к северу от города, в районе «Шестого совхоза», с поверхностным ковром из водяных лилий и кувшинок, кишели карасями, линями, угрями и запомнились мне особо. Кроме нас, там никогда никого не было. Райское место.
Галина Ивановна Ивлева (1933–2018+).
Родилась в Стерлитамаке, 18 марта 1933 года, в день весеннего равноденствия, который считается началом весны, пробуждением жизненных сил Природы. Именно в этот день был заложен Вечный город Рим. Возможно поэтому моя мама от рождения была благословлена неиссякаемой жизненной энергией, которую она сохранила до последнего дня своей жизни, стойко перенесла тяжелейшие испытания и страдания, которые выпали на её долю. Никогда я не видел её упавшей духом, устрашённой опасностью, растерянной, подавленной болезнью или людской подлостью, "не в меру бо Бог дает Духа".
В возрасте 9 лет она потеряла отца, И. П. Гнедкова.
* * *
Мой дед, Гнедков Иван Петрович, уроженец Стерлитамака, служащий, был зачислен в действующую армию сразу после начала войны. Служил в 22-й армии, 154 медсанбате, 170 стерлитамакской стрелковой дивизии. Пропал без вести во время боевых действий на Калининском фронте, в сентябре 1942 года. Находился в санитарном поезде, который попал под бомбёжку. Неизвестно, где погребены его останки, как гласит надпись на могиле Неизвестного солдата в Афинах, «Гробница доблестных – вся Земля».
* * *
Мама всю жизнь помнила отца и тосковала о нём, надеялась, что он всё же отыщется.
Воспитывалась она при бабушке Марии Лаврентьевой, которая оказала на неё сильное влияние. Воспитание было классическим городским русским воспитанием: очень строгие требования по внешнему виду, поведению, абсолютное отрицание табакокурения и спиртных напитков, строгая христианская мораль.
Лет до 30 мама заплетала длинную косу, которую укладывала. Ещё в начале 1960-х женщины на людях покрывали головы платками и шалями, на работе косынками, некоторые – беретами. В обществе за пределами работы мама всегда выглядела очень нарядно, одевалась со вкусом, в юные годы носила вуаль, красивые шляпки, дамские перчатки, сумочку.